Белый медведь. Повесть

Белый медведь. Повесть
Закир Ярани

Повесть об укладе жизни первобытных людей с детективным элементом. Бывалый мужчина рассказывает о том, как неожиданное событие однажды внесло диссонанс в неизменную повседневность охотничьего племени.

Белый медведь

Повесть

Закир Ярани

© Закир Ярани, 2021

ISBN 978-5-0055-7054-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Северный Кавказ. Поздний палеолит. Время максимума последнего оледенения

На дне глубокого скалистого ущелья, как раз на уровне пещеры круто поворачивающего на запад – в Большой Каменный каньон Реки-Матери, поблескивала мелкая, но шумная Крадущаяся речка. Остатки утреннего тумана сползали по серо-желтым скальным обрывам и выступам, из расщелин которых чернели кусты можжевельника, в узкую каменную теснину, где речка, сначала гулко прыгая с верхнего яруса своего русла белым водопадом, в своем бесконечном беге резко сворачивала налево – соответственно повороту ущелья, и затем, теряясь и падая среди нагромождений в незапамятное время свалившихся в ущелье огромных камней, спешила к своему слиянию с Рекой-Матерью.

Пока взрослые на входе в пещеру жарили в очаге на раскаленных плоских камнях рыбу, начиненную душистыми травами, и калили сосновое зерно, детям делать было нечего. Мышовка от скуки решил еще раз спуститься в ущелье к речке, куда с самого утра со всеми спускался умываться. Быстрым шагом он шел крутящейся между скалистыми уступами тропинкой, в местах, где нельзя было оступиться и улететь в ущелье, прыгая с камня на камень. Снизу из ущелья, где еще медленно клубился растворяющийся в теплеющем воздухе туман, все громче слышался ровный шум речки. Пестро-зеленые и серые ящерицы, выползавшие на скалы греться после ночного холода, при приближении мальчика скрывались обратно в щелях между камнями. Кое-где среди скал зелеными пучками росла трава, и пестрели редкие цветы, возле которых кружили летающие насекомые.

Вот, навстречу пахнуло сырым холодом, и вскоре Мышовка, сделав последний прыжок через выступавший из стены ущелья плоский серый камень, оказался на еще недостаточно прогретом дне ущелья. Речка, катившаяся по крупной округлой гальке, с бурливым воркованьем вытекала из блестящего в достававших досюда солнечных лучах разлива, поворачивала на громоздящиеся ниже по ущелью скалы и с плеском и клокотанием уходила в сторону выхода в Большой Каменный каньон. Огромная серо-желтая стена того виднелась на западе в сужающемся книзу просвете ущелья.

Мышовка, перепрыгивая через особенно крупные галечные камни, прошел вверх по течению речки к нескольким высоко вздымавшимся, лежа одна на другой, каменным глыбам, за которыми шумно плескал водопад. От водопада летела по воздуху как тяжелый холодный туман водяная взвесь, оседавшая на камнях и листьях растений, которые от этого все время блестели. По округлой гальке серого и белого цвета ползали насекомые-веснянки с длинными усиками и сложенными одно на другое крыльями. Мышовка подошел к нагромождению глыб у водопада, сначала посмотрел, а затем и полез, хватаясь за холодный и влажный камень, упираясь в глыбы коленками, наверх. Добравшись до самой верхней глыбы, он уселся на нее, чтобы отдышаться, и свесил вниз голые и босые ноги, с утра еще не запачкавшиеся пылью и землей. На стопах и голенях внизу тут и там виднелись бледные царапины и ссадины, в разное время полученные во время игр и неосторожного передвижения среди скал и кустов. Доходящая до середины ляжек набедренная повязка, плетеная из мягких, но прочных трав, была перетянута над бедрами пояском из перевитых тонких жил оленя, пропущенным вдоль ее верхнего края через более крупные ячейки в травяной материи. В поясок были вплетены тонко вырезанные в виде небольших разветвленных листков куски оленьей же кожи: ими украшали только детские пояски. Всякий раз как род переселялся с приближением лета от Великой Равнины в пещеру, каждому ребенку его мать или сама Куланиха вплетали в поясок по одному такому новому листочку. Первый такой листок на еще тонком младенческом поясе ребенку дарили в первое после его рождения переселение с Равнины. По мере того как ребенок рос и надевал все более толстые пояски, кожаные листочки, которые ему дарились ранее, переплетались со старого пояса в новый. Так, у Мышовки на поясе было уже десять листков, то есть, уже десять раз в своей жизни он путешествовал с родом от Великой Равнины сюда – в летнюю Большую пещеру в начале крутых гор. Самым старшим из мальчиков рода, кто носил детский пояс, был Коростель – на его поясе было уже тринадцать листков. Когда он сможет убить броском копья оленя, не приближаясь к тому, он будет признан взрослым, и наденет взрослый пояс – без листков, но красиво расшитый разноцветными узорами. Но пока ему не разрешали самому добывать оленей. Горностай был еще очень молодой, но детский пояс уже не носил, потому что во время этой зимовки у Равнины смог сам убить оленя, подкравшись к тому и бросив копье. Он родился, как говорили, через два переселения с Равнины в горы и обратно после Коростеля. Значит, Мышовке еще надо раз пять переселиться туда и обратно, пока он сможет сам добыть оленя и станет взрослым. И тогда ему надо будет во время праздников всего племени выбирать себе жену из других родов, с которой он станет жить в ее общине. А когда признать взрослой девочку и забрать у нее детский пояс, решала Куланиха, если видела, что девочка уже сильная и хорошо умеет заниматься всеми делами. После этого девочка могла на племенных праздниках знакомиться с юношами из других родов, чтобы понравившегося выбрать своим мужем и привести жить к ним – детям Серны.

Передохнув, сидя на верхней глыбе, Мышовка осторожно встал на ней, стараясь не оступиться и не сыграть вниз на камни. Одернул на себе оленью курточку с узорами из пришитых к ней разноцветных надкрылий жуков и плетеных нитей, затем, балансируя на узком и неровном куске скалы, развел руки в стороны. Он теперь стоял на самом верху нагромождения камней, внизу светлели галька и песок, а впереди речка выбегала по скальному ложу верхнего яруса ущелья, обрушивалась вниз водопадом – белой шевелящейся полосой, и разбивалась о торчащий навстречу утес, брызгами падая в бесконечно волнующийся разлив. К прозрачным и холодным волнам того время от времени слетали птички, зачерпывали воду клювами и торопливо улетали. Мышовка привычно проговорил нараспев, как делали дети и в особых случаях взрослые, удачно забравшись на какую-нибудь высоту:

– Велик Творец, раскинувший Землю и поднявший на ней холмы и горы!..

Присмотрев, что видно сейчас вокруг него, Мышовка добавил:

– И ведущий речку по ущелью, бросающий ее со скалы водопадом, и положивший большие камни, на которых я стою! Только по словам Творца все делается во Вселенной! Только Творец достоин возвеличивания! И это правда!

Затем Мышовка сначала снова осторожно сел на верхнем камне, а потом, плотно ухватившись за влажную скалу руками, стал слезать вниз, нащупывая стопами, куда можно встать и упереться, чтобы не упасть. Спускаться с таких крутых камней было даже труднее, чем лезть на них, хотя и сил затрачивалось меньше. Наконец, он спрыгнул на приречный песок и снова одернул несколько задравшуюся во время спуска курточку. Водопад шумел рядом и обдавал Мышовку холодным и сырым дыханием водной взвеси. Тут в стороне тропинки, поднимавшейся среди скалистых выступов к пещере, он заметил движение. В ином месте он бы забеспокоился: вдруг к речке идет опасный зверь. Но со стороны пещеры никто, кроме своих сородичей, прийти не мог. Качнулись зеленые ветви крушины, растущей у начала подъема из ущелья, и из-за них вышла в своей курточке с узором из висящих светлых нитей на груди Тритонка. Она была чуть старше Мышовки, и на ее пояске было на один листок больше. Что-то она прокричала, увидев Мышовку, но тот ее не услышал из-за грохота падающей рядом воды. Тогда он, снова прыгая через крупные галечные камни, подбежал к ней.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Ты здесь ходишь! – произнесла она. Холодный и влажный ветерок, веявший со стороны водопада, шевелил ее падавшие на плечи светлые волосы приятного оттенка. Такого же цвета были у нее ресницы над большими голубыми глазами. Вот, у Мышовки волосы тоже были похожего цвета или даже такие же, но глаза карие.

– А что такое? – спросил Мышовка.

– Ты же хотел идти в Большую Долину, – сказала Тритонка. – Все, кто уходит, сейчас сядут есть – и после еды пойдут.

– О, я тогда пошел наверх! – сказал Мышовка и поспешил по тропинке между скал наверх – к пещере.

Подниматься было труднее, чем спускаться, и чтобы ускорить продвижение, Мышовка иногда хватался за ветви растущего из расщелин кустарника и подтягивался на них выше. Но вот, наконец, сверху раздались голоса, у большого раскидистого куста, растопырившего ветви над склоном ущелья, показались стоявшие, о чем-то разговаривая, Серая Рысь и Волк. Мышовка обогнул последний на пути желтовато-серый выступ скалы и вышел на землистую площадку перед широким и низким входом в пещеру, напоминавшим огромную горизонтальную щель в далее уже полого поднимавшихся наверх, прикрытых частично землей, травой и кустами скалах. Легко дымился белесо-серый выложенный большими плоскими камнями очаг при входе, и возле него на подушках из набитых травой оленьих шкур уже сидели мужчины, собиравшиеся на охотничью разведку в Большую Долину. Они ели рыбу, отщипывая от нее кусочки и бросая на угли очага тонкие косточки, заедали каленым сосновым зерном, которое брали из лубяной посудины, и пили кисловатую чуть сброженную воду из прошлогодних ягод, передавая друг другу наполненный ею выдолбленный осиновый чурбанчик. Остальные сородичи ходили перед пещерой, исчезали в ее глубине и появлялись обратно, заканчивая утренние дела. Сайга и Выхухоль вениками сметали налетевшую пыль с растянутых на вбитых в землю колышках по площадке и сушившихся двух оленьих шкур. Проходившая мимо Куланиха – старшая женщина в роду, взглянула на шкуры и стала говорить, что уже хватит высушивать их и сегодня же надо их сложить в небольшой пещерке поодаль, где хранились разные вещи, которые не любили влажность.

Мышовка, увидев, что мужчины, с которыми он собирался идти на разведку, действительно, сели кушать, тут же подбежал к ним. Старший из них – Дхоле, муж Бурой Рыси – дочери самой Куланихи, взглянул на мальчика и произнес, улыбнувшись:

– О, вот и четвертый пришел! А я уже думал, что четвертый нашел дела поважнее, – и продолжил есть рыбу.

– Нет, я здесь! – выдохнул сходу Мышовка и тоже присел у очага, источавшего жар с запахом золы, жареной рыбы, душистых трав и каленого соснового зерна. Он взял с холодного плоского камня, сверху застеленного куском шкуры, жареную рыбину и принялся есть ее, отламывая кусочки мягкого крошащегося мяса и отделяя их от упругих косточек, тонких как черешок травяного листа.

– Ешь зерно, – сказал Львенок, муж другой – уже погибшей, дочери Куланихи, которого часто называли Мудрым. Он придвинул к Мышовке сшитую из коры миску с каленым сосновым зерном. А сам принялся доедать рыбью голову.

– Не хочу, – ответил Мышовка, с аппетитом уплетая рыбу. – Я не люблю есть зерно по утрам.

Взрослые мужчины рассмеялись.

– Я, когда был маленький, тоже предпочитал зерну рыбу или птицу, – заметил Дхоле и обвел взглядом Львенка и его сына молодого Коршуна – третьего из собиравшихся сегодня на охотничью разведку.

– Почему? – спросил Львенок.

– Дети едят мясо и растут, – сказал Дхоле. – Мясо животного переходит к ним.

– Говорят так, – кивнул Львенок. – Но почему через несколько смен лета и зимы после того как человек стал способен к интимной связи с женщиной, он перестает расти, хотя ест мясо?

– Значит, больше того, насколько человек вырастает, Творец ему вырасти не дает, – ответил Дхоле. – Я сам видел, что дети, когда животные уходят, и мяса становится мало, растут хуже. Все до одного. И больше болеют. Хотя едят зерно и рогоз. Вот, Создатель и сделал так, чтобы детям хотелось больше мяса, а не зерна.

– Я больше люблю рыбу, чем бизона, – сказал Мышовка, с интересом прислушивавшийся к рассуждениям Дхоле и Львенка.

– У бизона мясо тяжелое, – согласился Дхоле. – а у рыбы или птицы мясо легкое, нежное. Но взрослый человек надолго не наестся рыбой или птицей. Вот, сейчас и пойдем посмотрим, где бизоны. Оленина уже заканчивается, – он вынул из-за пояса плетеную из жесткой травы мочалку и вытер руки и губы от от рыбьих остатков.

– Да, оленя надолго не хватает, – сказал Коршун. Мышовка потянулся к стоявшему в стороне чурбанчику с ягодной водой, и он, положив на камень недоеденную рыбу, обеими руками взял чурбанчик и переставил ближе к мальчику. Взяв чурбанчик тоже обеими руками, так как поднять тот одной рукой еще не удавалось, Мышовка наклонил голову и отхлебнул кисловатой ароматной воды, чтобы запить жирную рыбу. Приятная на запах, вода из прошлогодних ягод была не слишком хороша на вкус, но свежих ягод сейчас, в начале лета, еще нигде не было.

Напившись, Мышовка поставил чурбанчик с остатками воды на место, а Коршун вспоминал и рассказывал, как впервые добыл серого оленя сам. Было это несколько перекочевок тому назад, и тогда с Коршуна торжественно сняли детский пояс. С тех пор каждые весну и осень на праздничных сходах племени при впадении реки Тихой в Реку-Мать он гулял и веселился с девушками из других родов, но еще ни одна из них не позвала его с собой. Молча выслушав рассказ Коршуна и вновь повторенные им слова о том, что мяса одного оленя мало для долгого пропитания такого большого рода, как Дети Серны, Дхоле согласно кивнул и проговорил:

– Олень – слабая добыча по-настоящему. Он чуткий и быстрый, но быстро погибает, если в него метко попасть копьем. Поэтому мы чаще даем охотиться на оленей вырастающим детям, чтобы определить, когда их можно считать настоящими взрослыми. А обычно же мы добываем бизонов: у бизона мясо хорошее, сытное, и сам он большой, его можно долго есть.

Подошел Лемминг, сын Сурчихи. Он родился почти в одно время с Мышовкой: когда род собирался вслед за уходящими на зимние пастбища бизонами переходить к Равнине десять лет назад. Наверное, поэтому им обоим потом и дали имена похожих зверьков.

– Мышовка, ты все-таки нашелся! – воскликнул Лемминг, встав у очага и глядя с высоты роста на сидящего Мышовку. На солнце поблескивали два красиво пришитых красно-бурых надкрылья большого жука слева и справа от ворота его курточки.

– Я ходил к водопаду, – ответил Мышовка.

– Лучше бы ты там и гулял! – расстроенно вздохнул Лемминг. – Тогда бы на разведку пошел я.

– Завидуешь, что ли? – спросил Львенок, посмотрев на него. И засмеялся. – Зависть точит человека изнутри как короед – дерево. Дерево, изъеденное короедами, становится плохим. И человек, изъеденный завистью – тоже. Ты ведь ходил разведывать в прошлый раз, когда мы с Земляным Зайцем и Жеребчиком искали оленей. Мышовка тогда помогал женщинам. Все должно быть по справедливости, теперь должен идти Мышовка.

– Да, знаю! – грустно кивнул Лемминг и тоже присел у очага.

Стали подходить, оживленно разговаривая, сначала женщины и другие дети, потом и другие взрослые мужчины. Все подсаживались, брали с камня рыбу и принимались за утреннюю еду перед тем как расходиться по делам. Некоторые, взяв рыбу и сосуд с сосновым зерном, сразу уходили.

– Все голодны, – усмехнувшись, сказал Дхоле. – Поглощают силу для работы. А нам пора собираться в путь, не так ли, сородичи? – он посмотрел поочередно на Мышовку, Коршуна и Львенка.

– Да, пора! – с готовностью воскликнул Мышовка.

– Самый молодой спешит вперед! – засмеялся Львенок.