Радужная Топь

– Поднимайся, – бросил он. – Жив?

Старик уцепился за протянутую ему ладонь, пыхтя и отдуваясь, выбрался из чертополоха и приготовился стонать и жаловаться, но перевел взгляд на лицо юноши. Тадек даже невольно потрогал ладонью лоб, щеки – может, испачкался где ненароком или запуталась в волосах ветка. Нет. А старик так и впился взглядом ему в лицо, и взгляд был странный, то ли испуганный, то ли печальный.

– Не езди, – наконец зашептал странник, пристально глядя в глаза Тадеку. – Ничего не воротишь, а Безносая тебя уж в перелеске дожидается. Разговор у нее к тебе есть… и не белый, шитый золотом платочек приготовила она тебе в дар…

– Так ты, дед, не иначе, словник, мое будущее видел, а копыт конских не заметил? – отозвался Тадеуш, стараясь не поддаться страху. Он собрался снова вскочить в седло, только старик вцепился в его руку своей кривой рачьей клешней, да так, что пальцы свело судорогой:

– Не в твое будущее я глядел, да и для тебя увидел достаточно. Не езди, отступись…

– Нет, старик, твоего будущего, – бросил Тадек, стряхивая с себя цепкие пальцы словника. – Покуда настоящим не станет, нет его. Словно ты молод не был. Сам знаешь, что не отговоришь, зачем каркаешь…

Старый словник обеспокоенно оглянулся и, поднявшись на цыпочки, шепнул:

– Не подашь ли старику на постой да пропитание?

Тревога, давившая Тадеушу сердце, отхлынула. Страх отступил, съежился, поблекнул. Видно, растревоженное сердце сыграло с молодым книжником злую шутку, вот и принял он старого попрошайку за ясновидца, готов был поверить его болтовне.

Тадеуш бросил старику монету, вскочил на коня, досадуя на задержку и собственную доверчивость, и поехал дальше. А старый Болюсь остался на дороге, придирчиво осмотрел монету, фыркнул, достал из рукава толстый, шитый шелком кошелек, подбросил его на руке, определяя вес, и побрел в другую сторону, туда, где ныряла в лес тонкая, едва заметная тропинка.

– Спасибо, Тадеуш из Дальней Гати, – пробормотал себе под нос словник. – Может, и не отворотить этим твоей судьбы, дороги не выпрямить. А всяко благо, коли в пути замешкаешься. Что гневить Чернского Влада? И старый Болюсек сыт нынче будет. Хоть и невелико добро, а спасибо.

29

– Спасибом брюха не наполнишь, – проворчал оборванный парнишка в колпаке, и цепкий, тяжелый взгляд серых глаз под выгоревшими ресницами так и впился в лицо княжне.

Невеста, уже одетая к свадьбе, была чудо как хороша. А от смущения, страха и вины, что легкой тенью легла на тонкие черты, казалась еще прекраснее. Розовые щечки расцвели ярче, а в распахнутых глазах блестели готовые пролиться слезы. Но немая просьба и искреннее раскаяние бяломястовны не тронули сердца паренька – он протянул руку и открыл широкую перепачканную ладошку:

– Что, княжна, не найдется ли у такой красавицы пары монет для словницы Ханны? Ведь, не ровен час, слетит словечко – упорхнет и пойдет по языкам. Узнает князь, что его невеста…

– Едва ли ты меня напугаешь, словница. Мой жених уверен, что я желала отравить его, а потому, что бы ты ни сказала, вреда не будет, а глядишь, и оправдаешь меня… – ответила Эльжбета, стараясь казаться спокойной и насмешливой, но светлый, как звон колокольчика, голос княжны надломился и прозвучал жалобно и тихо.

– Может, и оправдаю, – медленно и грозно ответил мальчик-попрошайка. – Может, и по нраву придется Черному кровопийце, что его женушка с радужными тварями договор заключила… Может, у него найдется монета для словницы.

Едва ли можно было узнать гордую паву Ханну в этом смешном заморыше, но в голосе попрошайки – пусть всего на мгновение – прозвучала стальная уверенность и угроза. И Эльжбета послушно опустила голову. Толкнула рукой дверь и крикнула:

– Юлитка, подай шкатулку.

Послышались торопливые шаги: Юлитка, что подслушивала под самой дверью, побежала исполнять хозяйское повеление. Попрошайка вновь надвинул на глаза штопаный колпак и запахнул старую одежу. На какое-то мгновение и в серых глазах мелькнула тревога: а вдруг не за деньгами побежала расторопная девка. Кликнет Юлитка дружинника…

Нет, много было дела в тот день у княжьих дружинничков. Где праздник, там бесчинства втрое: самое раздолье вору в толпе, а поймают воришку – вот и драка. А в общей драке и до смертоубийства недалече. Ну, скажет служанка, что забрался в покои княжны паренек-попрошайка, так что в том странного. В толпе ему верная гибель, а так подаст княжна милостыньку ради матушки-Землицы.

В другой день вывели бы паренька тотчас во двор да за наглость поучили хворостиной, а тут до него ли. Пусть сделает невеста угодное Земле дело, а тумаков своих парнишка и в другой раз получить успеет.

Точно так и подумал Юрек, когда Юлитка ухватила его во дворе за рукав и прошептала, что в покои к «белой лебеди» забрался бродяжка.

– А не похож бродяжка на Тадеуша из Дальней Гати? – с нарочитой усмешкой спросил Юрек, не сводя глаз с толпы, где в первом ряду улыбалась плечистому дружиннику Катаржина. От княжьей взбучки еще горели гневом и стыдом уши, ныл ушибленный бок.

– Не похож, мальчик совсем, мне едва по плечо, – отозвалась служанка.

– Так и пусть бы с ним, – отозвался Юрек, – оставь, Юлитка, не твоего ума дело. Решила княжна облагодетельствовать перед свадьбой живую душу. Что ж тут странного? Последний денек под родительской кровлей, завтра поутру ей в Черну ехать, чудовищу в логово. Самое время земную душу отмолить, Судьбу щедрым подарком умилостивить.

– Какой ты умный, Юрек, – пролепетала Юлита, поглаживая пальчиками напряженное плечо палочника, но Юрек, видно, не заметил этой ласки. Он видел лишь, как Каська вытянулась во весь рост, словно выглядывая кого-то. Знать, все ждала, что появится на площади красавец-манус.

Вместо этого откуда-то из-за угла дома вылетел сломя голову маленький оборванец. Знать, тот самый, о котором говорила Юлита, потому как служанка вскрикнула и указала на мальчишку пальцем.

Колпак бедного парня съехал набок, мелькнули рваные штаны да босые пятки, и мальчишка стрижом нырнул в толпу.

Юрек невольно подивился, как легко, лихо толкаясь, бранясь и скользя между зеваками, бродяжка пробирался против течения галдящего потока толпы. Его колпак мелькнул в пестром море, и тотчас к общему гаму прибавился еще один – отчетливый и знакомый – звук: из-за угла стрелой вылетел княжеский гончак Прошка и с лаем устремился по следам паренька-попрошайки. Да только псу повезло меньше. Едва сунувшись в толпу, он получил пару раз сапогом, взвизгнул, сунулся снова, запутался в широкой бабьей юбке, порвал ее, получил по ребрам каблучком нарядного сапожка, зарычал, оскалив зубы. Баба шарахнулась, и Проха нырнул в гущу народа.

Юрек, развеселенный зрелищем, поискал пса глазами в гомонящей толчее. Но в этот момент людское море вздохнуло одним глубоким общим вздохом и подалось вперед.

На покрытом алым бархатом – цвета жениховой силы – помосте появился хозяин Бялого, добрый князь Казимеж. В изумрудно-зеленом кафтане, положенном господину-золотнику.

В толпе радостно закричали, приветствуя хозяина, но тотчас умолкли, потому как в одно мгновение за левым плечом князя вырос жених. Солнце коснулось кровавого рубина на его обруче, и камень вспыхнул как глаз радужного чудовища.

Юрек с любопытством рассматривал весь наряд жениха, и в особенности этот горевший во лбу рубин – знак Высшего мага, да простенький на вид небольшой кувшинчик, обвязанный по горлышку золотой цепочкой.

– Знать, от сглаза бережется, – подумал Юрек, оглядев крепкую фигуру властителя Черны с некоторым уважением. – Хоть и высший маг, а опаску имеет. Завсегда найдутся силы, от которых никакое колдовство не спасет…

И Юрек с тоской посмотрел на замеревшую от предвкушения зрелища Катаржину. Нашлась в слабенькой ведьме Каське такая сила, что его, палочника Юрека, на колени поставила. Сердце вынула и ножкой растоптала.

30

Болит сердце, ноет. И бьется мысль: как запуталось все, закрутилось. И затягивается все туже, не позволяет дышать.

Эльжбета потянула расшитый жемчугом высокий воротник, жадно хватая ртом воздух. И тотчас почувствовала, как мать больно ущипнула ее за локоть.

Словно и не жарко было княгине в соболях да бархате. Прямая, высокая, грозная, она почти не смотрела на дочь – не сводила взгляда с будущего зятя. И во взгляде этом не читалось ничего хорошего. Площадь тихо рокотала, ожидая невесту. Невидимые за праздничными воротцами, увитыми вьюном и хмелем, мать и дочь видели все: облаченного в черный бархат жениха; князя Казимежа, за последнее время будто постаревшего, но гордо держащего белую голову; пестрый ковер толпы.

– Поздно бояться, – почти рыкнула княгиня, подхватывая под руку дочь. – Ты без малого владелица Черны, так что будь добра, держи голову, не позорь отца. И без тебя ему позора хватит…

Эльжбета почувствовала, как подступили предательские слезы. Она задержала дыхание и широко открыла глаза, чтобы не дать влаге заструиться по щекам.

Агата заметила ее движение, погасила горевший злостью взгляд, погладила дочь по склоненной голове:

– Успокойся, милая. Плакать – дело пустое. Я тебя не оставлю.

Глаза защипало с удвоенной силой, и Эльжбета уже собралась броситься на шею матери, но Владислав, еще мгновение назад неподвижно, словно каменный идол, стоявший на краю помоста, двинулся в их сторону.

Его глаза превратились в узкие темные щели, губы дрогнули, а рука потянулась вверх. Эльжбете показалось, что князь тоже страдает от жары и желает ослабить хватку ворота. Но широкая темная ладонь становилась напротив вышитой на гербе волчьей пасти, и тонкие пальцы принялись, словно в задумчивости, постукивать по небольшому глиняному кувшинчику.

Эльжбета перестала дышать, страх выбил из головы все мысли, и сердце бешено заколотилось в висках.

– Все хорошо, мама, – едва выдохнула она, стараясь улыбнуться, но губы лишь судорожно дрогнули. – Идем. Князь ожидает нас…

Как ни пыталась Эльжбета припомнить, что было дальше, – ничего не выходило. Словно околдовал ее Черный князь, вынул волю, заполнив пустоту странным равнодушием. Воспоминания вились вокруг гудевшей болью головы, но не давались. Элька ловила их, пыталась собрать, а картины прошедшего дня рассыпались цветными лоскутками, радугой пестрых обрывков.

Вспомнилось, как отец давал за нее клятвы, призывая в свидетели толпу. И толпа яростно кричала в ответ. Вспомнилась белая лента, которой мать оплела их с Владиславом руки – знак того, что отныне никто из супругов не пустит в ход против другого своей колдовской силы. Всплыл в памяти венец с большим одиноким рубином – знак высшего мага Владислава из Черны, ощущение теплого металла на лбу и холодной как лед руки жениха. А еще припомнилось, как целовали поданную на золотом блюде землю, как подбежали слуги с расписными ковшами, полными монет, и князь бросал их ревевшей толпе. Кажется, был пир. Только она ничего не ела – не полагалось невесте есть. И Владислав не ел, только во всю трапезу крепко держал ее за руку и гладил, гладил запястье и предплечье. И едва пыталась Элька припомнить подробности свадьбы, как тотчас чувствовала на руке мягкое касание пальцев князя.