Кайкен

Спать она отправилась после успокоительной эсэмэски Пассана, но так и не смогла заснуть. Тогда приняла снотворное и снова легла, словно выполняя мрачный обряд, и на несколько часов забылась прерывистым сном.

В отличие от Пассана, Наоко никогда не снились дурные сны. Даже запутанных или тревожных снов она не ви дела. Разве что безобидные случаи: красный свет светофора, который никак не желает сменяться зеленым. Или будто бы она покупала выпечку, а в сумке оказывалась рыба. В общем, сны домохозяйки. И эта ночь не стала исключением.

Зато настоящий кошмар начался, когда она проснулась. Она думала о детях. Об ободранной обезьяне в холодильнике. Об угрозе, нависшей над ее домом, ее очагом…

Девять часов. Через полчаса у нее первое совещание. Наоко взглянула на себя в зеркало в ванной: макияж нанесен нервно, прерывисто, точно письмо, написанное лихорадочным почерком. Финансистам хватит и этого – учитывая цифры, которые она собирается представить, это будет наименьшая их забота.

Она не села в лифт, а, постукивая каблуками, торопливо сбежала по служебной лестнице. Всю ночь ей не давали покоя подозрения насчет Пассана. Иногда сама эта мысль казалась нелепой, но потом Наоко говорила себе, что чужая душа потемки. Припоминала признаки, которые бы доказывали, что муж с годами все больше скатывался к насилию, неуравновешенности, даже безумию. Взять хотя бы его припадки ярости. Его любовь к детям, проявлявшуюся только порывами и всегда чрезмерно. Бурные семейные сцены, когда его обиды прорывались, будто гной, брызнувший из глубокой раны. Его необъяснимую манеру сардонически хмыкать, когда он смотрел телевизор. Матерную ругань в телефонных разговорах с коллегами…

В такие минуты ее настигала реальность: она жила с человеком, убивавшим людей. Этим рукам, державшим ее детей, ласкавшим ее, доводилось ломать кости, стрелять, заигрывать со смертью и пороком…

Даже его страсть к Японии превратилась в одержимость смертью. Он только и говорил что о сэппуку, о кодексе чести, узаконившем разрушение, самоубийство. Вся та чушь, от которой сама она бежала, потому что это напоминало ей об отце.

Но разве этого достаточно, чтобы считать его психом, готовым на все, лишь бы запугать ее? Ну нет. К тому же она была уверена, что эта история как-то связана с одним из его расследований и ему известен настоящий виновник. Что-то темное, связанное с местью, о чем он не желает рассказывать.

Движение на бульваре Шарля де Голля оказалось не слишком плотным, и она выехала на кольцевой бульвар. Этим тягостным утром из головы не выходила и другая забота. Накануне, ближе к вечеру, она встречалась со своим адвокатом, неким Мишелем Рэном, и рассказала ему о случае с ободранной обезьяной. Даже хуже: позволила себе поделиться своими подозрениями насчет Оливье. Рэн возликовал. Заговорил о психиатрическом освидетельствовании, социальном расследовании… Посулил ей окончательную победу: полную опеку над детьми, денежную компенсацию, алименты. Наоко объяснила, что все это ей ни к чему, но тот уже завелся. Ей пришлось заставить его поклясться, что он ничего не станет предпринимать, не предупредив ее.

На парковке она заглушила мотор и скрестила руки на руле. День едва начинался, а она уже дошла до предела. Предстоящая работа в этой гигантской башне… Тревога из-за чужака, пробиравшегося в дом… Схватка с Пассаном… Как ей с этим справиться? Она выпрямилась, и тут ее осенило.

Вернуться в Токио. Окончательно.

За двенадцать лет она подумала об этом впервые и тут же отбросила эту мысль.

Вся ее жизнь здесь – семья, дом, карьера. Отъезд стал бы бегством – от неведомого врага, от развода, от Пассана. К тому же была задета ее гордость. Родину покидают не затем, чтобы вернуться без работы, без мужа, с двумя детишками на руках. Да и поздно отступать – возвращаться к обычаям, правилам и обязанностям родины теперь, когда она познала европейскую свободу.

Для этого явления у японцев существует метафора: они сравнивают себя с бонсай, который поддерживают и в то же время сковывают крошечные подпорки. Высадите его в землю на воле, и он тут же разрастется, так что обратно в горшок его уже не вернешь.

Она решительно пересекла пустынную парковку. Ей придется принять свою судьбу здесь и сейчас, даже если это обернется полным крушением. Стоя перед лифтом, она заглянула себе в душу еще глубже и добралась до самого опасного пласта. Где-то в самой глубине своего существа она готова была принять этот крах. А чего еще ей было ждать?

Она лгала. Скрывала тайны. Вся ее жизнь представляла собой карточный домик, который однажды должен был рассыпаться.

Хромированные двери открылись. С потухшим взглядом она шагнула в кабину.

42

– Что скажешь?

– И правда похоже на следы от забора крови.

– И давно ее брали?

– Трудно сказать. Такие следы быстро рассасываются. Одно скажу наверняка: в последний раз кровь брали не позже чем сутки назад. Заккари говорит, у тебя в душевой пролилось литра два; допустим, в среднем брали по двести миллилитров. Получается немало раз…

Пассан прикинул. Выходит, в последний раз это произошло в ту ночь, когда нашли обезьяну. А значит, незваный гость уже несколько недель свободно разгуливает по дому. Сама мысль о том, насколько тщательно все было продумано, привела Пассана в ужас.

В семь утра он вытащил из постели Стефана Рюделя. Судебный медик приехал перед отправкой детей в школу, молча их осмотрел и, попивая кофе, дождался возвращения Пассана. Сейчас они сидели на кухне в ожидании очередной порции арабики.

– Разве они не должны были проснуться от укола? – спросил Пассан.

– Необязательно. Возможно, этот человек применил анестезирующий гель.

– А что скажешь об их состоянии в целом? – Полицейский взял кофейник и наполнил кружки.

– Все в порядке. Они в хорошей форме.

– Взятие крови их не ослабило?

– Нет. Бо?льшая часть составляющих крови быстро восстанавливается.

– Нет риска заражения?

– Что ты имеешь в виду?

– Вдруг кровь брали без антисептика?

– Ну, если хочешь, можем сделать анализ, но потребуется снова…

– Не стоит, все уже сделано.

Изабель Заккари позаботилась обо всех возможных анализах. Впрочем, Пассан и не думал, будто незваный гость был способен ввести детям какой-то препарат или подвергнуть их риску заражения. Все в этом деле выдавало профессионала, педантичного и организованного. И до сих пор речь шла только о предупреждении.

Этот новый выпад полностью изменил его позицию. Теперь и речи не было о том, чтобы поддаться порыву, угрожать Гийару или разнести автосалон. События прошлой ночи доказывали, насколько изворотлив и опасен противник. Война объявлена, и сейчас не время для необдуманных действий.

– Чтобы взять кровь, требуется медицинский опыт?

– Вовсе нет. С этим справится любая санитарка.

Значит, нельзя исключать Гийара. Моника Лами, воспитательница из приюта Жюля Геда, упоминала, что в подростковом возрасте ему кололи тестостерон. Наверное, с тех пор ему пришлось вынести сотни инъекций. И конечно, он делал их себе сам. Спец по уколам…

– Ты не объяснишь мне, что, в конце концов, тут происходит? – спросил Рюдель.

– Хотел бы я знать.

Судебный медик встал, обулся в прихожей и удалился, подобно деревенскому врачу в одном из фильмов Джона Форда. На пороге Пассан пообещал ему связаться с ним, как только сам узнает побольше. Тот покачал головой: обещание легавого.

Пассан убрал со стола. Он уже звонил Альбюи и Малансону, церберам, день и ночь стерегущим Гийара. По их словам, сегодня ночью тот не выходил из дома. Хотя это ровным счетом ничего не значило: подонок достаточно хитер, чтобы уйти от них. Одно он знал наверняка: сообщников у Гийара нет.

В кухню вошел Диего. Еще одна загадка: почему пес раз за разом впускал в дом постороннего и даже никогда не залаял? Не пора ли полностью пересмотреть свои подозрения и гипотезы?

В ворота позвонили. Железные створки открылись, впустив Изабель Заккари с ее командой. Они приехали на гражданских машинах и пока не надели комбинезоны. Ничто в их поведении не указывало на род занятий, не считая полипропиленовых чемоданчиков.

– Чего именно ты хочешь? – спросила Заккари.

– Самую полную проверку.

– Мы еще даже не получили последние результаты. Тебе так нравится профукивать деньги налогоплательщиков?

– Могу попросить другую команду.