И снова Шерлок Холмс. «Кривая усмешка дамы пик», «Тайна замка Мэн», «Голова»

– Ну, что ж, дорогой мой Ватсон, – начал он, уже попыхивая раскуренной трубкой, – ваше «литературное» дело движется к своему завершению. И дело это, скажу я вам, интереснейшее! Правда, пришлось с ним изрядно повозиться. Весь вчерашний день, ночь и утро сегодняшнего дня я отбирал необходимую и, честно скажу вам, уникальнейшую информацию. Информацию практически недоступную для обычного, простого смертного.

Холмс с хитринкой и с некоторой гордостью посмотрел на меня, ожидая моей реакции, которая и не преминула последовать, хотя и была по-английски крайне лаконична: мое лицо тут же выразило смесь восхищения, немого вопроса и безграничного внимания.

Доклад Шерлока Холмса

воспроизведенный мною по памяти, остротой которой я, слава богу, пока не обижен.

– Ну, хорошо! – Холмс глубоко затянулся и, выпустив тонкую струю дыма в черноту еще не разожженного камина, продолжил.

– Не буду больше испытывать ваше любопытство, доктор, скажу лишь, что благодаря моему старшему брату, Майкрофту, которого вы, кстати, прекрасно знаете, всю вторую половину вчерашнего дня и всю последующую за этим ночь весь штат министерства иностранных дел всего Объединенного Королевства не спал в своих постелях, а занимался разрешением всего лишь одного вопроса. А именно: «Что необычного произошло в далеком городе Петербурге, в период с седьмого по четырнадцатое декабря 18** года», – закончил он и гордость, то ли за свои безграничные возможности, то ли за возможности всего нашего Объединенного Королевства, так и прыгала в его выразительных карих глазах.

– Представляю, что там творилось, если в наше дело включился ваш брат Майкрофт. Ведь его неукротимая энергия сравнима с деятельностью целого министерского корпуса!

– Благодарю вас Ватсон за такую высокую, на ваш взгляд, оценку возможностей моего брата, но вынужден вас огорчить – вы этого себе просто не представляете и даже не можете этого представить! – «Деятельность целого министерства» – да вы что, Ватсон! Если вы знаете меня, то уж наверно можете себе представить, что из себя представляет мой старший брат. Ту колоссальную энергию, какую я направил на раскрытие преступлений, он поставил на службу отечеству. Ему вручают заключения всех департаментов, и всех ведомств всех графств; он то центр, то расчетная палата, где подводится общий баланс всей страны, то эксперт по самым современным военным вопросам. Он знает все. Остальные являются лишь специалистами в той или иной области, его же специальность – быть специалистом во всем и знать все! И все это вместе, Ватсон, – мой старший брат Майкрофт!

Вы не поверите, но когда вчера он провел меня в секретный зал центрального диспетчерского отделения министерства связи и информации, непосредственно соединенный прямой телетайпной связью с двадцатью восемью главными столицами мира, включая государства Европы и даже Азии, я просто растерялся. Да, да, Ватсон, растерялся, как мальчишка-разносчик на углу Таймс-Сквер, которому по ошибке вместо сдачи в один шиллинг дали вдруг стофунтовый банковский билет. Вы только представьте себе стрекот одновременной работы десятков аппаратов Морзе! Целые ряды шифровальщиц, шифровальные карты, в руках которых мелькают также быстро, как веера вспотевших дам, сидящих вдоль стен бальной залы на Пикадилли. Картотеки, уходящие к высоким потолкам, для работы с которыми приходится пользоваться специальными стремянками, высоту которых можно менять, не слезая с верхней площадки, путем вращения специального штурвального колеса. Это все настолько грандиозно, что просто не поддается описанию. А когда мой брат провел меня в сверхсекретный бункер, – тут Холмс оглянулся по сторонам, как бы для того, чтобы удостовериться, что в комнате кроме нас никого нет, и, перейдя на шепот, продолжил, – …то я узнал от него такое, во что никогда в жизни не поверил бы, если бы сам не увидел это собственными глазами, вернее не услышал это собственными… Короче, это просто какое-то чудо, Ватсон! Мистика!

Представляете, уже изобретен аппарат, кстати, придумал его тоже кто-то их русских, но первыми его запатентовали, конечно, СевероАмериканские Штаты, хотя благодаря нашей разведке, чертежи этого секретного патента уже через три дня лежали на столе командующего войсками связи, сэра Чарльза Вильсона.

Так вот, Ватсон, аппарат этот – Холмс буквально задохнулся от переполнявших его чувств, – аппарат этот способен передавать звук человеческой речи без телеграфных проводов!!! Прямо сквозь воздух! Также, как и телефон Белла, связь по которому, как вы знаете, ограничена всего лишь десятикилометровой двухпроводной линией, но без всяких проводов и на огромные расстояния. Какое-то, доселе неизвестное науке особое излучение, вроде магнитного поля. По аналогии с телефоном это называется, – «Радиофон».

Я слушал его, раскрыв рот. Так маленькие дети слушают сказки о ковре-самолете, сапогах-скороходах и о скатерти-самобранке.

– Но, простите, Холмс, мне что-то не совсем понятно, – я, как и он, тоже почему-то перешел на таинственный шепот, и мой голос даже слегка захрипел от передавшегося мне возбуждения, – это же совершенно невозможно! Природа магнетизма и природа звука суть – разные субстанции! Как это вообще может быть? Это же нонсенс!

– Я в таком же недоумении, как и вы, Ватсон, но, тем не менее, это так. Майкрофт сказал мне, что он прекрасно понимает, как работает этот волшебный аппарат, и легко бы объяснил принцип его работы и мне, но это совершенно невозможно.

Холмс приблизил свои губы вплотную к моему уху, и я почувствовал на своей щеке его прерывистое, горячее дыхание, – потому что нельзя! – наложен двойной гриф «Совершенно секретно»! Но, как вы сами понимаете, друг мой, я не сомневаюсь во всем этом и без всякого объяснения, потому что привык и так верить своему старшему брату. Тем более, что мне была предоставлена уникальная возможность самому воспользоваться этим чудом современной науки. Слышимость, правда, неважная, но большинство слов разобрать вполне можно. Вы не поверите, но, не выходя из подвалов министерства, находящегося, как вы знаете в самом центе Лондона, я целых двадцать минут разговаривал с нашим военным атташе в самом Петербурге, тут же, получая от него ответы, на все интересующие нас с вами вопросы!

Звук моего голоса мгновенно, прошу вас, Ватсон, обратить на это особое внимание, потому что как мы знаем скорость распространения звука в воздушной среде в отличие от скорости передачи электричества по проводам всего-то каких-то там 300 ярдов в секунду! Так вот – он мгновенно!!! пробегал эти разделяющие нас 428 морских миль. И это, не считая секретного подземного кабеля через Ла-Манш! Хотя причем здесь этот кабель – ума не приложу! Все это, Ватсон, невозможно не только понять, но даже и вообразить! Я до сих пор не могу прейти в себя от этого потрясения. Это создает такие огромные возможности для сыска, что сейчас я даже затрудняюсь их прогнозировать. Я уверяю вас, Ватсон, что это изобретение изменит облик всей нашей цивилизации. Через несколько лет с преступностью во всех развитых странах будет полностью покончено! Человеку, совершившему преступление, просто негде будет скрыться от органов правопорядка, вооруженных этими «Радиофонами». М-да…

Но, я вижу, друг мой, вам не терпится поскорее получить добытую мною информацию и по-нашему, более скромному, но тоже безумно интересному делу. Так вот: во-первых, еще вчера утром у меня в руках уже был первоклассный перевод этой вашей «Пиковой дамы», – при этих словах он вытащил из бокового кармана небольшой, но уже переплетенный аккуратный томик с золотым тиснением на обложке.

– Эту вашу книжицу за два часа не только перевели на прекрасный английский язык, но даже напечатали и переплели. Это обошлось мне в две гинеи против одной за срочность, но дело стоило того! Я, наконец, смог скрупулезно поработать над этим интереснейшим текстом и сделать все необходимые мне выписки по этому делу.

Теперь, по существу. Сопоставив конкретные детали, которые я почерпнул из самого текста и, проанализировав информацию, полученную из России, я пришел к очевидному, но поразительному даже и для меня самого выводу, – причиной смерти старухи-графини был совсем не Германн, как это очень драматично описано у автора, а другое лицо, и даже не лицо, а группа лиц! Более того, полученные мною позже документальные источники из самой России, доставленные, кстати, всего за десять часов на двухмоторном цеппелине прямо в Хитроу, и уже через час бывшие уже в моих руках, полностью подтвердили, не побоюсь этого слова, это мое, действительно, гениальное предположение.

К сожалению, Ватсон, я с минуту на минуту ожидаю одно очень важное событие, поэтому не буду сейчас подробно раскрывать перед вами весьма объемную структуру полученных мною конкретных фактов и доказательств, позволяющих объединить их в достаточно простую и логичную версию всего произошедшего в Петербурге в середине декабря более чем полвека назад. Так что, дорогой доктор, если вы готовы меня выслушать, то двигайтесь ближе, потому что – время не ждет! От огромного количества, выкуренного за последние сутки табака у меня, кажется, начинает садиться голос.

Версия Шерлока Холмса

Записана мною на следующий день, по памяти. Цитаты взяты прямо из записной книжки Холмса.

– Начну сразу с фактов. Как ясно из самого оригинального текста Пушкина, граф Томский боготворит княжну Полину, но, самое главное и самое трагичное во всей этой истории, Ватсон, что и княжна без ума от богатого и знатного офицера-красавца. Вот за этот кончик нашего запутанного клубка я и ухватился в первую очередь. Тем более у самого Пушкина, Полина, в конце концов, все-таки добивается своего. Вот она, эта, кстати сказать, заключительная фраза всей повести. Не потому ли автор именно этой фразой закончил свое повествование, выведя ее в конец текста наподобие ключа ко всей этой шифрограмме?

«Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине»

– А ведь Пушкин прав, если появится вдруг какое-либо препятствие на пути влюбленной женщины, да еще такой, как эта Полина – то берегись! А такое препятствие в нашей истории, к сожалению, имеется. Это как раз та самая старая карга – графиня, которая, как явствует из полученных мною из России бумаг, была категорически против этого союза. Кстати, истинная фамилия старухи графини, о которой Пушкин умалчивает по соображениям такта, благодаря Холмсу теперь хорошо нам известна. Причем, именно эта известность, полностью исключает появление ее имени на этих страницах.

Ясно, что при ее своенравии и деспотизме, этого брака без ее согласия просто не могло бы состояться. Пойти же против ее воли наши влюбленные голубки тоже никак не могли. Ведь, единственный путь к благополучию и безбедной жизни лежал у них через наследство графини, которое в большей своей части должно было перейти к ее любимчику Полю (свое состояние, оставленное ему покойным отцом, он к тому времени уже успел размазать по зеленому ломберному сукну многочисленных игорных притонов Петербурга). А ведь эти деньги им так нужны! Причем, сейчас! Но получить их в наследство можно только в том случае, если Поль не будет противоречить воле старухи, а наоборот – будет продолжать исправно играть роль заботливого любящего внука.

Но все эти грустные рассуждения, которым часто предавалась сметливая княжна, верны лишь до тех пор, пока старуха жива. А если – не жива? Если же – не жива, то и в жизни Поля, и в ее собственной жизни все сразу кардинально меняется. Думать об этом так приятно, но, когда это еще будет! Не дождешься! Юность ведь безумно нетерпелива, Ватсон. И вот, в маленькой пригожей головке обольстительной княжны рождается этот простой и в тоже время «гуманный» план:

Ей ведь хочется, как: Раз! И одним махом прекратить мучения всех участников этого адского треугольника. Причем, я не оговорился, именно всех – и графини тоже. Ведь молодым, здоровым, красивым, да еще и богатым не понять, как эта девяностолетняя старуха может существовать в таком жалком состоянии, не желая самой себе скорейшей кончины. Эта жалкая немощность, дряхлость и отвратительное уродство старости! Что может быть ужаснее? Бр-р! Да как она только может все это терпеть! Я бы уже давно наложила на себя руки. Правда, самоубийство – великий грех. Но ведь можно проявить к ней милосердие, можно помочь ей избавиться от этих мучений, сохранив при этом ее бессмертную душу. Лишь слегка подтолкнуть к краю бытия, слегка помочь… И вот вам – всё, всем и сразу – нам с Полем рай земной, а ей вечное блаженство на небесах!

Так или, примерно так рассуждает влюбленная молодая княжна, обдумывая все детали этого преступления. И вот, наконец, решение принято. Все подготовлено. Заветная скляночка, купленная ею по случаю, уже надежно припрятана в одном из секретных отделений ее секретера. Остается лишь одно – найти исполнителя этой «гуманной» миссии. Поль, в принципе, на ее стороне. Этот маленький красивый ребенок. Он на все согласен. Стоит только взять его руку и приложить к своему сердцу – и вот он уже полностью в ее власти. Правда, быть участником убийства собственной бабки, которую он, правда, ненавидит не меньше ее, отказывается наотрез. Да он и не годится для этого – слюнтяй! Может дрогнуть и в последний момент все испортить…

Но, лиха беда начало. Не прошло и недели, как исполнитель найден. Да, какой! Удобный, надежный и безотказный. Падчерица старухи. Или кто она ей там? – приживалка, бедная родственница, а может быть тайный плод греховной любви? – это неважно. Важно, что и она, такая же молодая, и такая же измученная капризами и придирками старой грымзы, согласна на все. Она желает ее смерти даже больше, чем мы с Полем…

Кстати, Ватсон, ей – воспитаннице, тоже кое-что перепадет по завещанию после смерти своей ненавистной благодетельницы. Крохи, конечно, но вкупе с ее миловидностью, свежестью, а как мы вскоре узнаем, и развращенностью, так возбуждающей солидных мужчин, вполне достаточно, чтобы составить перспективную партию. Так что все резоны налицо. Это, кстати, подтверждает и сам автор нашей печальной повести, – Холмс достал свою неизменную записную книжку, где под заголовком «Дело Александра Пушкина» его каллиграфическим почерком были сделаны соответствующие выписки:

Преступные мотивы Лизаветы Ивановны

– В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему…

– Она была самолюбива, живо чувствовала свое положение и глядела кругом себя, – с нетерпением ожидая избавителя…

– Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашеная кровать и где сальная свеча темно горела в медном шандале!»

Эти мои выписки, Ватсон, очень красноречиво представляют далеко не полный список побудительных мотивов, толкающих бедную послушницу на совершение этого гнусного преступления.

И вот заговор составлен. Всё между Полиной и Лизой давно переговорено. Роли распределены. Дни старухи сочтены. И Томский, наконец, во время мазурки передает Лизавете Ивановне эту вожделенную скляночку с ядом, прямо там, на балу у посланника, за минуту до этого, получив ее из рук Полины. Лиза догадывается, что и он в курсе их заговора, хорошо понимая при этом, что все основные нити только в руках у Полины. Ни Поль, ни Лиза ничего не знают наверняка:

Во все время шутил он над ее пристрастием к инженерным офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала несколько раз, что ее тайна была ему известна.

Пока, как видите, все для наших заговорщиков складывается просто восхитительно. Одна из непременных обязанностей Лизы – сразу по приезде после бала поднести старухе ее неизменный липовый отвар, который она принимает перед сном каждый вечер – всегда и неукоснительно. В будние дни его подносит Глафира, дворовая девка, а когда они с Лизонькой возвращаются поздно, после бала, то ночную эту чашку подносит она сама. Еще один, специально придуманный старухой, садистский акт ее уничижения. Чтобы помнила, кто она такая, и знала свое место.

Обычно старуха выпивает свое лекарство сразу, залпом, а пустую чашку отдает обратно своей воспитаннице. Только после этого священнодействия, бедная содержанка может быть свободна до утра, и отправляется в свою комнату. Таков уж заведенный издавна порядок. А в ее комнате есть свой рукомойничек, где чашечку можно на всякий случай тщательно отмыть, а утром Глафира ее приберет, чтобы вечером уже снова поднести своей барыне. И все. Все, как всегда. В случае чего, комар носа не подточит!

Но он, как назло, тут как тут, Ватсон! Нет, – ни комар! Как всегда, вмешался в дело этот пресловутый его величество случай, и смешал заговорщикам все роли в этой хорошо поставленной драме. Внезапно влез на сцену этот зануда Герман. Накануне бала он неистово требует свидания, и Лиза, соблазнившись его хорошо скрытой порочностью и смазливой наружностью, еще не зная, что задуманное ими злодейство решено осуществить именно сегодняшнею ночью, назначает ему амурное свидание в своей спальне как раз на это время. Что, кстати говоря, совсем не делает ей чести. Ведь они с Германном не только не представлены друг другу, но даже пока лично не знакомы.

Но это все пока догадки и эмоции, Ватсон. А вот вам и факты: главарь всей этой преступной банды. Да, да, Ватсон, что вы так на меня смотрите? Именно главарь! Это же преступный сговор группы лиц с целью преднамеренного убийства – это петля, Ватсон. Во всяком случае, по законам нашего королевства. Петля для всех троих – и давайте не будем об этом забывать. Так вот, главарь банды – красавица Полина, принимает решение – оставить все так, как было спланировано. Это даже лучше. В случае если что-то пойдет не так, то всегда есть этот алчный немец, которого легко сделать козлом отпущения.

Полина, знающая от Поля, как Германн среагировал на вздорный анекдот по поводу всей этой чертовщины с картами, хорошо понимает, что того интересует не сомнительные прелести этой озабоченной приживалки, а лишь секрет мифического карточного выигрыша. Ему нужно во что бы то ни стало оказаться наедине со старухой. Ну что ж, раз хочет – пусть так и будет…

А дальше все идет, действительно, как по писаному – Германн, подглядывает за «отвратительными таинствами» приготовления графини к ее последнему в жизни, вечному сну, потому что питье, любезно поднесенное смиренной ее воспитанницей, уже у нее внутри, а тщательно вымытая чашка давно стоит в Лизиной комнате на полке. А сама Лиза, спустившись оттуда по винтовой лестнице вниз, в этот маленький коридорчик за дверью, трясущаяся и бледная как смерть, изнывая от страха и нездорового любопытства, тоже подглядывая в щелку, но уже из другой двери – напротив. Эдакий театр одного актера. И двух зрителей. Лизонька взволнована. Ее сейчас интересует только одно – мог Германн видеть, что сегодня именно она подавала старухе смертельное питье или нет. Понял ли он, что старая карга уже на пороге смерти? Ведь яд уже начал действовать и оба видят одно и тоже:

«Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли: смотря на нее можно было подумать, что качания страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма».

– Да, Холмс, похоже, вы правы – налицо явные симптомы действия сильного алкалоида, – не вытерпел я и вклинился в его захватывающий рассказ, – «…затемнения рассудка, перемежающиеся краткими периодами ремиссии с временным восстановлением зрительной и речевой функций…» продекламировал я по памяти какое-то пособие. Ваше описание очень схоже.

– Не моё, Ватсон! В том то и дело, что не мое! Это описание самого Пушкина!

– Да? Надо же! И как грамотно передано, Холмс! В этой стадии отравления ей уже не помогло бы даже обильное питье теплого молока, кровопускание и даже впрыскивание больших доз камфары под кожу. Судя по приведенным симптомам, бедная женщина уже обречена.

– Вы, как всегда, совершенно правы, мой друг, потому что дальше у Пушкина как раз и описан момент такой ремиссии:

«Вдруг это мертвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею встал незнакомый мужчина».