Тегеран-82. Война

В тот день в маминых глазах я навсегда завоевала репутацию «упрямой туркменской девицы, которая гнет свою линию вплоть до безобразных сцен». Я подслушала, как она расписывает по телефону мое поведение своей маме, моей бабушке, и ужаснулась сама себе:

– Нет, мам, ну ты представляешь, маленькая, а уже такая коварная! – громко шептала мама, прикрыв трубку рукой. – Неделю кивала, делала вид, что соглашается, а тем временем молча, исподтишка, все по-своему, по-своему…

Бабушка, видимо, поинтересовалась, что именно я сделала «исподтишка по-своему», так как мама ответила:

– Ну я ей сама сказала, что если будет всю неделю хорошо заниматься, я ей к выходным ледянки с антресолей достану. А она каждый вечер меня донимала – все брось и лезь ей на антресоли! Потом отца подговорила ледянки эти ей достать, чуть субботний поход в гости нам не сорвала, так ей надо было на горку! А воскресенье уж надо к школе готовиться, а она опять – хвать ледянки и бегом на улицу!

Тут бабушка, видно, сказала, что нечего было и сообщать про ледянки, раз лень было их достать, потому что мама стала оправдываться:

– Понимаешь, я сначала вспомнила, что они есть, а потом сообразила, как это опасно! Ты же помнишь нашу дворовую горку, с нее прямо на проезжую часть дети выкатываются!

После этого мама довольно долго молчала с виноватым видом, слушая трубку. Я догадалась, что бабушка ругает ее, а не меня. Наконец, мама вздохнула:

– Ну вот и ты туда же, надо было объяснить по-человечески! Не понимают они по-человечески, оба! Объяснять бесполезно, можно только молча делать. Это же Каракумы, генетика, кочевники, упрямство, наметил дорогу и прет по ней, что бы ни случилось. А чуть расслабишься, и тебя в ишака превратят!

Продолжение разговора я подслушивать не стала. Но с тех пор слово «Каракумы» стало для меня комплиментом, обращенным к человеку, который точно знает, куда идет, и сбить с пути его невозможно. Потому что он не позволяет превратить себя в безответного ишака, на чувства, мысли и планы которого погонщику глубоко плевать, лишь бы шел вперед и тащил поклажу.

А мама приобрела в моих глазах статус «бога», которого можно умолять и ходить на поклон хоть каждый день, но это никак не гарантирует его милости. Соответственно, и сам Бог в плане исполнительности и обязательности казался мне похожим на мою маму. А если кто-то решает взять на себя функции «бога» и сам лезет на антресоли, как мой папа, то это непременно заканчивается скандалом.

Зато с того случая с ледянками я поняла, что моя боязнь прямых просьб меня же в итоге ставит в глупое положение, и стала с этим страхом бороться, заставляя себя не только просить, но и требовать на свою просьбу внятного ответа. Если ответом было твердое «нет», я быстро примирялась с отказом и успокаивалась. Очевидно, больше всего меня пугал не сам отказ, а отсутствие определенности, когда кто-то намеренно держит тебя в подвешенном состоянии.

Маму в образе «не обязательного бога» я тоже на удивление легко приняла и просто старалась с ней не связываться, адресуя все свои просьбы, сомнения и вопросы папе. А если маме все же случалось вклиниться, пообещать и подвести, я больше не «молчала и кивала», как она наябедничала на меня бабушке, а отмечала ее поступок бурным протестом. В ответ она всегда уводила разговор от сути вопроса в сторону общих нотаций:

– Ты не умеешь быть благодарной! Если бы не я, тебя бы вообще не было на свете! А ты еще из-за каких-то пустяков повышаешь на мать голос!

Формально она вроде бы была права: нет на свете таких вещей, из-за которых можно было бы всерьез гневаться на родную мать. Но во всех ситуациях, где речь шла об унижении моей маленькой личности, даже если я сама до конца не понимала этого, противный свинцовый «светкин» комок поднимался во мне откуда-то из-под ребер, издевательски сигнализируя, что меня снова то ли обманывают, то ли я сама дура.

Мой страх перед необходимостью кого-то о чем-то просить постепенно прошел, хотя процесс по-прежнему был мне неприятен. Я заставляла себя тренироваться и регулярно что-нибудь клянчить, чтобы изжить топорную неловкость. Я же видела, как грациозно просят о «маленьком одолжении» красивые героини кино, и в ответ герои бросают к их ногам целый мир.

Но моя неловкость никуда не девалась, даже если просить приходилось далеко не о целом мире, а о сущем пустяке. Легко было только с людьми, про которых я точно знала, что тянуть с ответом и издеваться они не станут. Если просьба выполнима и не очень их затруднит, они тут же согласятся, не заставляя долго себя упрашивать. А если не могут помочь, так сразу прямо скажут об этом, не вселяя напрасных надежд. Но таким человеком, пожалуй, был только папа. Он всегда сразу говорил либо «да», либо «нет», не вынуждая брать себя измором. А как только выполнял просьбу или отказывал в ней, тут же закрывал тему и, в отличие от мамы, никогда не напоминал о том, что я у него что-то «вымогла» и теперь должна быть «бесконечно за это благодарна». И уж тем более не вспоминал про то, что я «просила-просила, да не так и не выпросила».

Впервые фразу «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» я услышала от доктора-зуба на какой-то бимарестанской вечеринке. Тогда я еще не знала, кому принадлежат эти слова, но сразу прониклась их смыслом, а заодно и дядей Аркадием. Он казался мне очень мудрым, несмотря на то, что усердно прикидывался простачком, интересующимся только базарами.

Это было вскоре после начала войны. Тогда Москва прислала распоряжение нашему посольскому клубу активнее культурно развлекать и просвещать сотрудников советской колонии, понимая, что теперь мы фактически заперты в четырех стенах и ограничены бомбежками и комендантским часом. Тогда присылаемое из Союза кино в клубе стали крутить почти каждый день, а книжный магазин и библиотека при клубе получили с Родины новый ассортимент. И вскоре прошел слух, что в наш книжный направлено ограниченное количество сборников Булгакова, выпущенных в 1973-м году издательством «Художественная литература», где, кроме рассказов и повестей, был также роман «Мастер и Маргарита». Мой папа вовремя узнал, что на дефицитные книги завели список из желающих, успел записаться в первых рядах сам и записать всех тех бимарестантов, кто хотел получить Булгакова. В результате нам достался экземпляр, и доктору-зубу, видимо, тоже. А может, он читал «Мастера и Маргариту» раньше. Во всяком случае, именно дядя Аркадий пояснил мне, откуда взял эту цитату, после чего я достала с полки томик Булгакова и принялась читать. Понимала я далеко не все, но неуловимое очарование булгаковской прозы окутало меня сразу.

Собственно, Воланд со своими изречениями и «ненадежный бог-мама» – это все, что я знала о христианстве на тот момент, когда папа собрался объяснить мне, кто такие волхвы. Понятия «Коран» и «шариат» были мне более знакомыми, но только потому что в силу места, где мы все жили, о них много говорили. И устойчивые выражения вроде «жить по шариату» и «Коран не велит» не только были у нас на слуху, но и плотно въелись в нашу собственную речь.

– Да, – согласился папа на мое предположение, что «Евангелие это что-то вроде Корана». – Это древнее священное писание у христиан. «Волхвами» в христианском мире считались мудрецы и звездочеты, вроде суфиев у мусульман. Помнишь, мы ходили в мечеть суфия Лотфоллы в Исфагане?

– Конечно! – откликнулась я. – Шах Аббас построил ее для отца своей жены, там еще темный и кривой коридор, который вдруг выводит под светлый купол. Что-то с Меккой связано.

– Молодец! – похвалил меня папа. – Память что надо! Да, мечеть суфия Лотфоллы-хана построена четко по Кибле, то есть, развернута фасадом по направлению к Мекке, где находится священный для мусульман камень Кааба. Он висит в воздухе.

– Вот так прямо и висит?! – изумилась я. – А он тяжелый?

– Тяжелый, – улыбнулся папа. – Говорят, что висит. А там уж я не знаю, сам никогда не видел. Вообще в каждом вероисповедании много своих легенд и мифов, они нужны, чтобы люди сохраняли веру в высшую силу. А высшая сила – это Всевышний, только представители разных религий называют его по-разному. Например, мусульмане говорят: нет Бога на земле, кроме Аллаха, а Мухаммед его пророк». Христиане веруют в сына Божьего Христа, который отдал жизнь за людей. У индуистов и буддистов пантеоны богов – то есть, они веруют не в одного Бога, а в нескольких.

– А зачем нужны эти Христы и Мохаммеды, почему нельзя обойтись одним Богом? Зачем нужен его сын и этот отрок?

– Не отрок, а пророк! – засмеялся папа. – Верующие люди считают, что у высшей силы, у Бога, всегда есть наместник на земле, который их защищает и спасает. Его тоже все называют по-разному в зависимости от вероисповедания. Католики, например, так и называют – Спаситель или Искупитель. Имеется в виду, что сын Божий искупил грехи человеческие своей жизнью.

– А молятся они кому? – уточнила я. – Сыну или папе?

– И папе, и сыну, – улыбнулся папа, – чтобы наверняка все у них сбылось.

– А кто такой Сатана? – я вдруг вспомнила доктора-зуба с его цитатами из «Фауста» и Булгакова. – Ему кто-нибудь молится? И сын есть у него?

– Сатана – это то же самое, что дьявол или шайтан, – пояснил папа.

– То есть, это Советский Союз! – радостно догадалась я. – И наши старшие братья-шайтаны Америка с Англией!

– Причем тут Советский Союз? – обалдел папа.

– Ну, на улицах же кричат «шайтан-э- кучик-шоурави», «шайтан-э-бозорг-Амрико», и «шайтан-э-бозорг-Инглиси» («Большой шайтан Америка», «Большой шайтан Англия» и «Маленький шайтан Советский Союз» – цитаты из высказывания аятоллы Хомейни в период исламской революции – перс).

После этого мне пришлось минут пять ждать, пока папа отсмеется, вытрет слезы и посетует, что брался заниматься со мной английским, а не читать лекции по истории религии. Мол, он и сам в ней не силен, но если я вырасту с пониманием, что Сатана – это Дьявол, Дьявол – это Шайтан, а Шайтан – это Советский союз, то он даже не знает, как я вернусь в Москву.

Дело в том, что слово «кучик» переводится с фарси не только как «маленький», но и как «младший» – например, младший брат – «кучик-э-бародар». И я понимала уличные выкрики именно так: СССР – младшенький в семье шайтанов. Вот и вышло, что я не только записала Родину в шайтаны, но еще и назначила ее младшей при ее старших шайтанских братьях Америке и Англии.

После такого, конечно, шайтанского ликбеза мне было не избежать.

– В религии дьявол – это олицетворение зла, как бы он ни назывался, – пояснил папа. – Он нужен для того, чтобы противопоставить его добру, которое творит Бог. Набожные люди верят, что Бог справедлив, всегда творит добро и в итоге происки Дьявола всегда проваливаются, и добро побеждает зло, как в сказках.

– А булгаковский Воланд – это Дьявол? – уточнила я.

– Ну, может, не он сам, но его воплощение или посланник, – ответил папа. – Это художественный образ, который писатель создал для того, чтобы показать, что зло – понятие относительное. В жизни бывает не только черное и белое, но и много полутонов. Иногда то, что для одного зло, для другого оборачивается благом. Или даже для одного человека причиненное ему зло в итоге оказывается ему на пользу. Есть же русская поговорка: «Не было счастья, да несчастье помогло». Но, пожалуй, это еще слишком сложно для тебя.

– Поэтому Воланд говорит, что он «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно причиняет благо»? – спросила я, тема и впрямь была мне интересна.

– О, да ты не просто смотрела в дефицитную книгу и видела фигу! – рассмеялся папа. – Ну да, но только не «причиняет благо», а совершает его. А вообще по большому счету в этом произведении Булгаков высмеивает ханжество и косность людей, которые прикрывают красивыми речами о всеобщем благе свои мелкие корыстные цели.

– А что такое косность и ханжество? – я примерно догадывалась о значении этих слов, о мне хотелось знать точно.

– Ну, косность – это такая узость ума и кругозора, – ответил папа. – Когда человеку однажды что-то внушили, и он в это слепо верит, независимо от ситуации. У него либо не хватает ума наблюдать и анализировать то, что происходит вокруг, либо ему просто удобно жить в раз и навсегда установленных рамках. Косные люди – это как бы закостенелые в своих старых убеждениях, закрытые для всего нового и недалекие. А ханжи и лицемеры – это те, кто делает одно, а говорит другое. При этом ханжи еще и громче всех осуждают других за то, что делают сами. Чтобы отвлечь внимание от себя и обвинить в своих грехах другого.

Тут я снова вспомнила Светку. Как она сначала выдавала Ленкин рисунок за свой, а увидев, что Ленка молчит, раздухарилась и вовсе заявила, что и Ленкину собаку нарисовала она. А Ленка, мол, и рисовать-то не умеет, только завидует Светке.

– Я все поняла! – радостно сообщила я папе. – Ханжа – это Светка. Она сама не умеет рисовать и завидует тем, кто умеет, но обвиняет в этом Ленку. А Ленка – косный человек. Она закостенела в убеждении, что отказывать другу в помощи и нарушать данные обещания нехорошо, и не хочет понаблюдать и понять, что Светка никакой не друг, а просто ее использует! Вот Ленка и молчала, потому что пообещала Светке. А Светка прямо при ней откровенно причиняла ей зло, присваивала себе Ленкины таланты, а еще и оговаривала!

– Какая Светка? Какая Ленка? – не понял папа.

Тут я поведала папе эту историю во всех подробностях, включая мои собственные переживания и сомнения, хоть и догадывалась, что злоключения Ленки со Светкой моему папе не слишком интересны. Но мне хотелось знать, верно ли я рассудила?

Вопреки моим опасениям, папа слушал меня очень внимательно.

– Пожалуй, ты права, – отозвался папа, когда я закончила, – Лена стала заложницей ложной дружбы и своего честного слова человеку, который изначально вел себя совсем не как друг. Но сама Лена уважает дружбу и собственное честное слово, поэтому она не нарушила своего обещания. Это говорит о том, что Лена не только надежный друг, но еще и уверенный в себе человек. Она знает, что у нее есть способности к рисованию и ей не надо это доказывать, тем более на словах. Также она понимает, что у Светы этих способностей нет, и она сама прекрасно об этом знает, иначе бы нарисовала свою собаку сама, и никакой истории вообще не было бы. У Лены не было потребности выводить Свету на чистую воду, уличать ее в отсутствии таланта и во лжи. Лена выше этого, потому что в данном случае затронуто только ее собственное самолюбие. Но если бы Света в присутствии Лены оговаривала другого человека, Лена наверняка молчать бы не стала. Я считаю, что Лена повела себя достойно, но только для первого раза. Но если Света сумеет повторно впутать ее в подобную историю и Лена снова промолчит, это будет уже не достоинством, а глупостью. Потому что не делает никаких выводов и снова наступает на те же грабли только недалекий человек.

– Папа, значит, я поступала недостойно?! – опечалилась я. – Ведь при мне Светка оговаривала Ленку и мне это не нравилось! Я предлагала Ленке сказать правду, я бы подтвердила, но она сама не захотела.