Тегеран-82. Война

– Это ее право, – ответил папа. – Вот если бы ее не было рядом, а при тебе оговаривают твою подругу и ты молчишь, это подлость и трусость. И Лене, и тебе это урок для того, чтобы в будущем распознавать таких людей, как Света, и не связываться с ними.

– А как же их распознавать? – удивилась я. – У них же на лбу не написано, что они на такое способны!

– Очень даже написано! – улыбнулся папа. – Конечно, все люди разные, но у людей подобного типа есть определенные общие повадки, которые наблюдательный человек обязательно заметит. Обычно они за спиной говорят о людях плохо, а в глаза льстят. Во всех историях, которые они рассказывают, всегда виноват кто-то другой, а не они. Они любят рассказывать, как всем бескорыстно помогают, а злые люди потом присваивают себе плоды их труда.

– Но как узнать, что они врут?! Вон Светка присвоила плоды Ленкиного труда и все ей поверили!

– И тут же стала навязчиво всем вокруг рассказывать, что это Ленка присвоила себе ее рисунок, чем себя и выдала! И пусть Ленка молчит, но любой умный человек, если захочет узнать правду, просто поинтересуется другими работами Ленки и Светки. И у Ленки их окажется целый альбом, а у Светки – единственный рисунок. До ужаса похожий на Ленкины.

– А ведь точно! – восхитилась я.

– Кстати, не исключено, – продолжил папа, – что вам с Леной Светино зло в итоге причинит, как ты выражаешься, добро. Благодаря Свете и созданной ею ситуации, вы получили опыт, а опыт – это самое ценное, что у нас есть, если уметь его применять в аналогичных условиях. То есть, не просто набивать шишки, но и запоминать кочки, на которых можно споткнуться. Принципы у человека должны быть твердыми, но претворять в жизнь их нужно не слепо, а с умом, здраво оценивая ситуацию вокруг. Вот, к примеру, твой друг хочет доверить тебе свою тайну. Только сначала просит тебя дать ему честное слово, что ты никогда и никому его не выдашь. Дашь ты такое слово?

– Конечно, дам! – уверенно ответила я.

– А потом он признается тебе, что тайком мучает кошек. Что ты будешь делать?

Папа знал, куда жать. К семейству кошачьих я всегда относилась с особой нежностью, и папин пример удался, оказавшись не отвлеченным, а живым и наглядным. Я представила, как Серега по секрету сообщает мне, что издевается над нашими котятами под лестницей, да еще просит меня никому об этом не рассказывать!

– Я никогда не стану дружить с человеком, который мучает кошек! – решительно заявила я.

– Хорошо, – согласился папа, – но до того, как он признался тебе в этом, ты считала его своим другом, так?

– Так, – признала я.

– Значит, прежде чем разорвать с ним дружбу, ты попробуешь спасти и его, и кошек. Попытаешься объяснить ему, что обижать слабых и беззащитных – жестоко и не достойно нормального человека. Так поступают только слабаки, трусы и садисты, люди, которым доставляет удовольствие причинять мучения другим. И только если твой друг тебя не услышит и продолжит делать по-своему, ты прекратишь с ним дружить, так?

– Так, – согласилась я. – Но как же быть с честным словом? Ведь он просит его заранее, когда я еще считаю его другом и не знаю про кошек?!

– Это и есть принципы, применимые к ситуации, о которых я говорил, – ответил папа. – Конечно, ты даешь честное слово, потому что доверенную тебе тайну ты действительно будешь хранить. Но тут выясняется, что секрет твоего друга содержит в себе опасность для третьей стороны – кошек. Храня такой секрет из соображений дружбы, ты и себя обрекаешь на муки совести. Поэтому, услышав такое признание, ты первым делом предлагаешь другу прекратить мучения кошек. И если он прекратит, ты, разумеется, никому не расскажешь, что он делал это раньше. А вот если он собирается продолжать свои жестокие занятия, такую тайну ты хранить не станешь, потому что она несет угрозу. И даже не тебе лично, а слабым существам, которых ты можешь и хочешь защитить – кошкам. Мучитель кошек перестанет быть твоим другом, а, возможно, даже перейдет в стан врагов, ведь тебе не просто жаль кошек, ты их любишь и готова активно защищать. А врагам честных слов не дают и уж тем более их не держат.

– Какая сложная жизнь! – вздохнула я. – Мне нужно подумать об этом в тишине.

– Намек понят, – засмеялся папа. – Закончим с волхвами, и я от тебя отстану.

Он решил, что мне просто надоела затянувшаяся проверка задания по инглишу, обернувшаяся отвлеченным философствованием. Но я была искренней: я и впрямь почувствовала потребность «переварить» все, о чем сегодня подумала и узнала. Прежде чем начать пользоваться своими открытиями в обычной жизни, мне необходимо было аккуратно разложить их по полочкам в своей голове, как библиотекарь сортирует вновь поступившие книги, прежде чем начать выдавать их на руки.

А папа принялся объяснять, кто такие волхвы.

По евангельскому рассказу, волхвы-звездочеты наблюдали за небесными светилами и заметили необычную звезду. Она возвещала, что на свет появился сын Бога. Волхвы решили поприветствовать новорожденного, собрали подарки и пошли туда, куда указывала им звезда. Она привела их в город Вифлеем, где волхвы поднесли к колыбели божественного младенца три дара – золото, ладан и мирру. Каждый из даров служил особым символом: золото означало, что это дитя рождено, чтобы властвовать миром. Ладан говорил о том, что власть новорожденному предназначена не земная, а высшая. А мирра, она же благовонная смола аравийского дерева, предвещала, что сыну Божьему Иисусу Христу суждено принести себя в жертву ради людей.

Папа сказал, что из этого евангельского предания и родилась христианская традиция дарить друг другу подарки на Рождество. А в христианских церквях с тех пор используются «дары волхвов» – золото, ладан и мирра.

– Но почему же тогда так перевели название рассказа О’Генри? – удивилась я. – Там же нет ничего про Христа!

– Очень даже правильно перевели! – не согласился со мной папа. – Через свои подношения волхвы наделили новорожденного Христа дарами высшего порядка – способностью быть выше земной суеты и жертвовать собой ради других. А супруги из рассказа О’Генри не расстроились, что подарки их оказались ни к чему, потому что получили на Рождество куда более дорогой подарок – узнали, что оба одинаково наделены высшим даром любить и жертвовать собой ради другого. И по сравнению с этим то, что остриженной жене уже не нужны гребни, а продавшему часы мужу ни к чему цепочка для них – такие мелочи! По-настоящему выше других людей не те, кто богаче или у кого больше всех обычной «земной власти», а те, кто наделен даром вознестись над суетой, оценить мир как бы сверху – оттуда, откуда видит его высшая сила, как бы ее ни называли. Только тот, чей разум свободен от мелкокорыстных соображений, и кто способен пожертвовать своими мелкими личными интересами ради вселенского блага, получает «высшую» власть над миром.

В этот момент я заметила, что мама приоткрыла щелку в двери и с неподдельным интересом подслушивает через нее папины разъяснения.

Следующим моим заданием стала сказка Уайльда «Соловей и роза». Переводила я ее с увлечением: мне было любопытно, чем все закончится. Профессорская дочка пообещала влюбленному в нее студенту танец в обмен на красную розу. Я подумала, что раз она торгуется с самого начала, едва ли в конце полюбит парня. Так оно и вышло: у студента не было розы, но ему помог соловей и отдал свою жизнь за цветок, нужный для чужого счастья. Но капризная девушка не оценила этот дар и выбрала кавалера, который преподнес ей драгоценности.

– И зачем этот студент добивался ее, сразу же было понятно, что она бездушная! – заявила я папе, когда мы разбирали текст.

– Умение любить – это тоже высший дар, данный не всем, – ответил папа. – Тот, кто любит, возносит объект на пьедестал, наделяет его лучшими из качеств. Студент обладал даром любить, и девушка казалась ему такой же возвышенной, как он сам. А те, кто не был в нее влюблен, видели, что она пустая и корыстная.

– То есть, у нее не было дара любить? – уточнила я. – Но, может, она применила его к тому, кто принес ей украшения?

– Вряд ли, – усомнился папа. – Дар любить – что одного человека, что все человечество – предполагает умение во имя любви отречься от мелких корыстных интересов, что мы обсуждали, читая «Дары волхвов». Там дары супругов друг другу больше не имели для них практического значения, но оба сумели оценить их по достоинству, понимая, что ради счастья доставить радость любимому другой пожертвовал своими интересами. А профессорская дочка даже не почувствовала, что это не просто красная роза, а в ней заключена жизнь птицы и любовь студента, и выбрала подношение с прикладным назначением. С точки зрения практического смысла, она права: роза, с какой любовью она ни была бы подарена, скоро завянет, а драгоценности всегда будут стоить денег. Это земная девушка, оценивающая мир с точки зрения практических, а не духовных ценностей. Может, в остальном она не глупая и не злая, но понимать, где настоящая любовь сердцем, а не разумом, ей не дано, это факт. Ей кажется, что кто дороже подарок подарил, тот ее больше и любит. Таких людей очень много, и далеко не все из них злодеи, просто они как бы живут в другой системе координат или говорят на другом языке. Один чувствует мир душой, сердцем, говорит на языке чувств, а другой понимает его только в цифрах и фактах. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я говорю.

– Я уже поняла! – заверила я. – Красная роза в рассказе – символ любви и жизни. А девушка с украшениями – символ сухого расчета. Поэтому студент и бросает розу в помойку, он решает, что миром правит расчет, и любви нет в нем места.

От удивления папа даже захлопал в ладоши.

– Ух ты! – восхитился он. – Какая красивая мысль! Впиши ее в свой перевод. Потом внукам будешь хвастаться, какой мудрой была их бабушка в девять лет.

Я ответила, что до внуков не доживу, потому что умру в 30 лет. Эту фразу я где-то вычитала и периодически выдавала ее со скорбной загадочностью на лице на потеху окружающим. Всерьез ее никто не воспринимал, включая меня саму: 30 лет мне казались именно той огромной, далекой и нереальной цифрой, о которой говорят «столько не живут». Однако собственное изречение я тогда послушно записала в тетрадку и по сей день, как и советовал папа, храню его в ожидании случая покрасоваться перед внуками.

Тут в комнату заглянула мама, усомнившись, что мы занимаемся английским:

– Если вы тут просто болтаете, идите лучше ужинать! – сказала она.

Ей казалось, что беседа на русском не может быть занятием английским.

А мне нравилось, что мы заодно рассуждаем о жизни, ведь просто переводить так скучно!

Потом мы читали и обсуждали рассказ Джерома Клапки Джерома про женщину, умеющую очаровывать. Она отвешивала комплименты двум писателям, и каждый из них был уверен, что она знаток и поклонница его творчества. А потом они столкнулись у нее в гостях, и выяснилось, что она обоим говорит одни и те же слова, а произведений ни того, ни другого в глаза не видела.

Пока я его переводила, все вспоминала нашу королеву Нику, которая умела нравиться «нужным» людям, независимо от того, нравятся они ей самой или нет. Она знала, как это делается, и у нее всегда получалось, будь то ребенок или взрослый, мужчина или женщина. Это ее умение вызывало во мне любопытство и даже некоторую зависть, поэтому я всегда с интересом наблюдала, как наша королева очаровывает тех, чье расположение ей зачем-нибудь нужно. Мне хотелось узнать секрет, как же ей удается так быстро завоевывать симпатии всех тех, кого она себе наметила. И через какое-то время я поняла, что она говорит всем примерно одно и то же, прямо как героиня Джерома. Действительно, если для каждого придумывать новую лесть, это же с ума можно сойти! Куда проще раз и навсегда запомнить формулу, как в математике. Хочешь очаровать писателя – хвали то, что он пишет. Художника – восхищайся его картинами. Ученого – покажи ему, что следишь за его изысканиями. В женщинах надо восхищаться их «неземной красотой и добротой», в мужчинах «надежностью и мужественностью», в детях – «ангельской внешностью и прекрасным воспитанием», а в их родителях – «способностью воспитать таких чудесных крошек». Ника говорила, что большинство людей просчитываются просто, как в математике.

Но математика никогда не казалась мне простой – правда, и интереснее от этого не становилась. Для меня в ней все было слишком сухо, обезличенно и всегда тоскливо сводилось к общему знаменателю. И я отказывалась верить, что люди примитивны и функциональны как числа. Этим соображением я поделилась с папой, когда переводила ему рассказ.

– И это про дар высшего порядка, как в двух предыдущих рассказах, – ответил папа. – В данном случае, про дар сопереживания другим, умение поставить себя на место другого человека и искренне почувствовать его боль или радость. Есть люди, начисто лишенные такого дара. Вплоть до того, что они не знают, что им надо чувствовать в определенной ситуации, как на нее реагировать и как себя вести. И они, как двоечники, подглядывают в чужую тетрадь, чтобы «списать» верные реакции. Они не умеют, не могут чувствовать, зато так часто списывают, что однажды запоминают все формулы. И тогда наука очаровывать становится для них простой: они знают, что, кому и когда сказать, чтобы получить желаемый результат. И делают это легко, потому что на самом деле внутри у них пусто, они не чувствуют ничего – ни плохого, ни хорошего.

– Вообще ничего?! – удивилась я.

– Ну почему же, – улыбнулся папа. – Они чувствуют, когда им хочется есть, пить, в туалет и быть в центре внимания. Им дано в полной мере ощущать только нужды физического или практического порядка, в остальном они поверхностны. Списали правильный ответ у отличника и пользуются им. Точно как у тебя в математике! Ты одну формулу запомнила и по ней все задачи легко решаешь. Но стоит немного изменить условия, и ты теряешься. Потому что не хочешь понять законы математики в целом и выходишь из положения, механически запоминая формулу или списывая у соседа по парте.

– Мне не дан свыше дар к математике, – выкрутилась я, потому что то, что говорил папа, было истинной правдой.

Будучи словесником, Светлана Александровна математикой с нами не занималась, но задания по учебнику за 4-й класс нам с Серегой давала и проверяла их. И быстро поняла, что я математику не просто не понимаю, я отказываюсь ее понимать.

– Ага, волхвы не донесли тебе дар к математике! – засмеялся папа. – Но хоть русский и английский тебе нравятся, а то бы я решил, что волхвы вообще забыли тебя одарить.

Втянуть меня за уши в гармонию точных чисел было некому. Оба моих родителя сдались еще на задачках для третьеклассников, поэтому просто махнули рукой. Сереге помогал с математикой папа, а я перед встречей со Светланой Александровной списывала у него заданные ею накануне задачки и примеры. Все равно на разбор математической «домашки» наша приходящая учительница время не тратила, только сверяла решение с ответами из учебника. Зато к ее урокам русского и литературы и к папиному английскому я готовилась с искренним увлечением.

Первый сборник англоязычных писателей мы с папой прошли месяца за три, и он принес следующий. Имен большинства авторов, прочитанных тогда в Тегеране ради их «родного английского», я больше никогда в жизни не слышала. Должно быть, они не были популярны ни в Союзе, ни после него, и на русский никогда не переводились. В их рассказах нередко попадались слова, которые советский англо-русский словарь объяснить не мог вовсе или предлагал значение, никак не привязывавшееся к контексту. Тогда мне приходилось лезть в оксфордский толковый словарь, где значение английских слов объяснялось на английском же – и выбирать из кучи приведенных там вариантов перевода наиболее подходящий по смыслу. И постепенно в моем личном словарике собралась целая коллекция речевых оборотов, простейшему советскому англо-русскому словарю не подвластных. Папа называл их «чисто английскими».

А рассказы О’Генри, Оскара Уальда и Джерома К. Джерома в русском литературном варианте я прочитала намного позже, поэтому они навсегда остались для меня «чисто английскими» – в моем собственном детском переводе, со всеми сопутствующими размышлениями и вопросами к миру.