Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»

Больше года я не прикасалась к иголке с ниткой, и вот теперь вновь с радостью делала вытачки и втачивала сложный воротник-стойку. Швейной машинки у тёти Жени не оказалось, поэтому каждый шов пришлось проходить вручную. Конечно, я мечтала блеснуть на празднике, хотела похвастаться своим портновским талантом, но была и другая, скрытая сторона: шитьё занимало всё моё свободное время и хотя бы ненадолго позволяло заглушить первую сердечную боль по имени Артур.

Мы познакомились в начале октября. Возвращаясь как-то с работы, я вышла из троллейбуса на несколько остановок раньше, чтобы пройтись пешком по Крещатику. Низкое солнце золотом заливало опавшую листву бульвара, скользило по брусчатке, рассыпалось «зайчиками» в больших витринах. Засмотревшись на своё отражение, я почувствовала чей-то взгляд, и тут же в стекле отразился мужской силуэт. «Девушка, с вами можно познакомиться?» – произнёс приятный голос. Оглянувшись, я увидела высокого, одетого в фирменный джинсовый костюм с красивыми прострочками молодого человека лет двадцати пяти. Он широко улыбался, карие глаза смотрели открыто, но цепко, и казалось, что просвечивают меня, как рентген в больнице. Впервые в жизни со мной кто-то знакомился! Как себя вести и что говорить, я не знала и, растерявшись, пробормотала что-то несуразное о том, что на улице с парнями не знакомлюсь. От смущения я не знала, куда свой взгляд направить. «Я Артур», – представился парень и вопросительно взглянул на меня. «Жанна», – ответила я, улыбнувшись. Долю секунды мы изучающе оценивали друг друга, словно обменивались невидимыми токами, после чего парень предложил меня проводить.

Артур учился на третьем курсе режиссёрского факультета Киевского института культуры и жил в общежитии недалеко от моей работы. Всю дорогу он рассказывал о кино, о том, как каскадёры выполняют опасные трюки, – я смеялась, что-то говорила в ответ и даже не заметила, как мы оказались у калитки моего дома. На прощанье договорились встретиться на следующий день на остановке возле ЛККЗ.

Предчувствие чего-то огромного и долгожданного захлестнуло меня. Всё ещё никем не целованная девушка, я без оглядки отдалась новому для меня чувству, с детской непосредственностью доверившись первому молодому человеку в своей жизни. От одной мыли об Артуре мои щёки вспыхивали кленовым жаром, по телу проносилась горячая волна, а в сердце разгорался огонь. По вечерам Артур ждал меня на остановке, и, взявшись за руки, мы убегали гулять. Бродили по старинным улочкам, шуршали листьями в парках и, укрывшись последним теплом осени, часами сидели на скамейке, вдыхая терпкий аромат бархатцев и нашей любви.

В конце октября пошли дожди, и мне срочно понадобились сапоги. В тот вечер с Артуром мы не встречались, и, получив накануне зарплату, я решила пройтись по магазинам. Я искала красные высокие сапоги, красные перчатки и красную сумку, которые должны были дополнить моё модное новое пальто тёмно-фиалкового цвета с вытачками на рукавах, эффектно продолжавшими линию плеча. Свои сапоги я увидела сразу. Они стояли на центральной витрине и выгодно выделялись на фоне тусклой бесформенной обуви. Примерив, я подошла к зеркалу и, довольная собой, грациозно выставила ножку. Неожиданно знакомый голос сказал: «Тебе очень идёт». Оглянувшись, я увидела широкую улыбку Артура, напоминавшую улыбку Чеширского кота[5 - Персонаж книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» (1865).] – с такой же способностью исчезать и вот так внезапно появляться. Обрадовавшись случайной встрече, он тут же предложил прогуляться, а большую коробку с сапогами занести к нему в общежитие, которое было намного ближе, чем мой дом. Я так сильно проголодалась, что ни о какой прогулке думать не могла, но Артур сказал, что ужин берёт на себя. Он постоянно хвастался кулинарными умениями, давно обещал угостить своим коронным блюдом, а тут такой повод – новые сапоги!

На общей студенческой кухне обе газовые плиты были зажарены до черноты, кипел забытый кем-то чайник, а запах пельменей разносился по всему коридору. Каждое движение Артура было точным и быстрым, и я с удовольствием наблюдала, как любимый парень нарезает ветчину и готовит салат. Стоять у плиты я возненавидела с тех самых пор, как в школе занялась своей фигурой, объяснив себе, что кухня – главный враг женщины. Пока Артур хлопотал с ужином, я вернулась в его комнату, расставила тарелки на журнальном столике и осмотрелась. Две параллельные кровати вдоль стен, шкаф с большим зеркалом, телевизор на тумбочке и даже холодильник в прихожей за дверью – всё это вовсе не походило на аскетическое жилище вечно голодных студентов. Чисто, уютно, а на фоне тусклого коридора с облезшей краской на стенах – и вовсе роскошно. Как рассказал Артур, комнату для него обустроил отец, который был директором какого-то предприятия на Западной Украине. Когда мы только зашли, на второй кровати спал сосед, но, увидев Артура с девушкой, без лишних вопросов удалился, словно между парнями существовал какой-то негласный код договорённостей. Этой детали я тогда внимания не придала, тем более что в общежитии находилась первый раз и хотела как можно больше узнать о студенческой жизни. Через двадцать минут комната наполнилась ароматом макарон с обжаренными овощами, и мой голодный живот требовательно заурчал.

После горячего ужина и сверкающего в хрустальных бокалах шампанского, которым «обмыли» сапоги, меня сморил сон, и, свернувшись калачиком на кровати, я задремала. Алкоголь действовал на мой организм как снотворное, и в этом моя реакция совпадала с маминой, которая даже после глотка вина или обычной домашней настойки вскоре засыпала. Открыв глаза, я решила, что уже утро. Испугавшись за тётю Женю с её больным сердцем и давлением, я обеспокоенно спросила «Который час?» Присев рядом на кровать, мягким голосом Артур прошелестел: «Девять». Он медленно погладил мои волосы, шею и плечи, а я, всё ещё пребывая в полудрёме, таяла в его нежных руках. Прикосновение к груди откликнулось напряжением, вызвав страх и любопытство одновременно. Раньше мы иногда разговаривали на интимные темы, и о том, что у меня ещё не было парня, Артур знал, поэтому старался быть деликатным. В этих вопросах он оказался гораздо опытнее меня – уже встречался с другими девушками, но о своих личных контактах никогда напрямую не говорил. «Не бойся, я обо всём позабочусь», – прошептал он.

Когда мы оделись, Артур был сильно раздражён. Я пыталась понять, в чём дело, что я сделала не так, но он молчал. Обняв его, я хотела поцеловать, но он неожиданно отстранился и резко сказал: «Ты меня обманула». Его слова хлестнули сердце, словно бритва. Не понимая, в чём именно состоял обман и почему у него так резко изменилось отношение ко мне, я схватила пальто, сумочку и, рыдая, выбежала в коридор. Тысячи, тысячи мыслей проносились в моей голове, словно лампочки, включая и выключая вопросы, ответов на которые у меня не было: «Почему? За что? Как же так? Что мне теперь делать? Что со мной будет?», но единственное, что стало очевидным, – так это то, что мной воспользовались, а потом бросили, сделав ещё в чём-то виноватой.

По пути на остановку Артур меня догнал и, не говоря ни слова, пошёл рядом. Моё сердце разрывалось. Я любила его, любила так сильно и так искренне, что отдала себя, и не понимала, действительно не понимала, почему он на меня обижен. На эскалаторе в метро, не выдержав «молчанки», я пристально посмотрела ему в глаза и ещё раз спросила: «Что случилось?» Он не ответил. Пауза затянулась. Его грудь вздымалась, словно он собирался с духом что-то мне сказать.

– Ты меня обманула. Ты сказала, что я у тебя первый, что ты ни с кем ещё не спала, что ты девушка, – выдохнул он.

– Но это правда! – мгновенно выпалила я, и поток возмущения жаром ударил по щекам. – Я ни с кем до тебя не спала. Ты первый! – отчётливо произнесла я, не обращая внимания на оглянувшихся с нижней ступеньки людей. – Ты же видишь, я ничего об этом не знаю! Я даже целоваться не умею!

– Но почему не было признаков невинности? – спросил Артур.

– Не знаю, – тихо ответила я. – Наверное, что-то со мной не так. Может, мне сходить к врачу? – спросила я, робко посмотрев ему в глаза.

– Это уже не поможет, – раздражённо ответил он.

Я пыталась ухватиться за любую соломинку, найти любой аргумент, но ни слов, ни доказательств у меня больше не было. Отчаяние обжигало разум. «Поверь мне», – произнесла я сдавленным голосом и тихонько заплакала. Приближавшийся к платформе поезд заставил встрепенуться, и, прикрывшись нарастающим грохотом, я вдруг выпалила: «Если ты мне не веришь – не провожай меня. Нам незачем больше встречаться». Не понимая, как всё произошло, я заскочила в полупустой вагон и, не оглядываясь, направилась в дальний угол. Если бы вагоны между собой сообщались, я бы убежала в самый конец, спряталась бы от Артура, себя и своего позора, но бежать было некуда.

Оставшуюся часть пути мы ехали молча. Раз за разом я мысленно возвращалась к событиям сегодняшнего вечера, пытаясь понять, что со мной не так, чем я отличаюсь от других девушек и почему вынуждена оправдываться за то, чего не совершала, но в чём меня обвиняют. «Обвиняют» – это слово щёлкнуло внутри меня, искрой ворвавшись в моё сознание. Сквозь мутные слои памяти проступали расплывчатые картинки из моего далёкого детства – того самого дня, когда что-то нехорошее произошло с шестилетней девочкой в кустах за магазином в Костянце. Пшеничные колоски тоненьких косичек с атласными лентами, фиолетовые колокольчики на платье, игрушечная коляска с куклами и чёрная бабочка с яркими синими кругами на крыльях. Я бегу за бабочкой всё дальше и дальше, прямо к магазину «КООПТОРГ», где мама покупала мне сладкую подтаявшую халву. Из магазина выходят соседские мальчишки, среди них «мой мальчик» Коля. Я его зову, он не слышит, забыв о бабочке, я уже бегу за ним. «Жених и невеста!» – увидев меня, кричат мальчишки. Кусты шевелятся. Коли нет. Губа с молодым пушком прямо возле моего лица… Какой-то мужчина принёс меня маме. Я плачу, что испачкала платье и меня теперь отругают… Последствия, точнее – реакция взрослых испугали сильнее, чем то, что произошло. Все меня в чём-то обвиняли. Клеймо прожгло нежное детское сердце, породив боль и сформировав глубокий комплекс неполноценности. Стремясь упредить эту боль, я заранее надевала на себя вину, а чтобы сгладить её, начинала оправдываться. Я оправдывалась везде и за всё, даже за поступки, которые не совершала. Пытаясь укрыться от этой боли, я загнала её в дальний пласт своей памяти, но от себя спрятаться невозможно. Однажды, набравшись смелости, я спросила об этом у мамы, но она сделала вид, что не знает, о чём я говорю. Ответ на мучивший меня вопрос я так никогда и не узнала. Тогда я была не в состоянии понять, что её чувство вины горше моего. За эти годы она сжилась с этим чувством, приспособилась к нему и вскрывать старую рану не хотела. Возможно, она боялась моих упрёков, а может, боялась себя. Четырнадцать лет спустя эта боль вновь меня настигла, безжалостно пронзив жалом любовь на платформе метро под грохот приближающегося поезда.

Возле калитки Артур молча поцеловал меня в щёчку и, подняв воротник куртки, быстро зашагал обратно. О своих догадках я, конечно, ему ничего не сказала, да и говорить что-либо было слишком поздно. Холодный осенний дождь забивал косой стеной, а я стояла на крыльце, боясь зайти в дом. Ещё утром я уходила девушкой, а вернулась женщиной. Услышав лай Барсика, тётя Женя вышла на улицу. Увидев меня, вымокшую и всхлипывающую, сразу заподозрила неладное. «Что случилось?» – встревоженно спросила она.

Я пыталась скрыть свои чувства, но, похоже, это не получалось. Тысячи оправданий вихрем носились в голове, и вдруг я вспомнила о сапогах. Уцепившись за эту спасительную мысль, я быстро ответила: «Я сегодня купила дорогие сапоги и оставила их в комнате у Артура, чтобы коробка не мешала нам гулять по городу. Вечером мы поссорились и расстались, и теперь я осталась и без сапог, и без Артура», – сказала я и, не сдержав рыданий, побежала в свою комнату. Понимая, что осталась не только без сапог, я весь вечер не осмеливалась поднять глаза, да и вряд ли тётя Женя поверила в мою историю с сапогами: уж очень необычно я себя вела после первой близости и первого расставания.

От одной лишь мысли о том, что мы с Артуром больше не увидимся, в груди всё сжималось, сердце замирало, и я переставала дышать. За эти полтора месяца я настолько к нему привязалась, что не могла и представить, как без него жить. Впервые я влюбилась – влюбилась по-настоящему. Я столько лет этого ждала, так просила судьбу, так мечтала встретить своего парня, того единственного, ради которого пришла в этот мир, ради которого жила все эти годы! Целиком, без остатка я отдалась этому новому чувству, и оно жгучей болью окатило моё сердце. «Неужели все фильмы и книги, неужели всё это о боли?» – терзала я себя, не находя ответа.

Весь следующий день шёл дождь. Я задержалась на работе и, голодная, торопилась домой. Резкий порыв ветра вывернул мой зонт, вылив воду на голову. Я принялась отряхиваться, и вдруг увидела знакомый силуэт с большой коробкой. Подбежав, Артур собрал непослушный зонт и, чуть улыбнувшись, вытер каплю на моем носу. Я тоже улыбнулась. Посмотрев в глаза, он неожиданно поцеловал мою руку и мучительно знакомо прошелестел «Прости». Не дав опомниться, привлёк меня к себе и чувственно поцеловал в губы.

В тот вечер на ужин у нас были рыба с картофелем и фруктовый салат, а на десерт Артур подарил мне прекрасный урок любви. Теперь мы виделись три-четыре раза в неделю, и каждая такая встреча открывала для меня что-то новое. После работы Артур привычно ждал меня на остановке, и мы сразу направлялись к нему в общежитие. Чтобы не терять времени, мы практически перестали гулять по городу, а его комната превратилась в наше тайное место встреч. Однажды Артур признался, что врач рекомендовал ему вести регулярную половую жизнь, чтобы вылечить угревую сыпь на лице. Это откровение стало для меня полной неожиданностью. Узнать, что тебя просто используют, оказалось невероятно горько. Я любила его и надеялась, что это взаимно, или, по крайней мере, что у него есть ко мне чувства. За два с половиной месяца наши отношения дальше постели не развились, и вскоре я поняла, что никаких серьёзных намерений у Артура нет. Он не знакомил меня со своими друзьями, никуда не приглашал, да и мной как личностью особо не интересовался. Он был опытен, предельно открыт, а предложенный им вариант «любви по согласию» и меня, и его до поры до времени устраивал. Я приняла его игру и пыталась получить максимальную пользу если не для души, то хотя бы для тела. О первой нашей близости мы вспоминали с улыбкой, но горький осадок от этого не исчез, вот только у каждого из нас он был свой.

Приближался Новый год, а вместе с ним – последнее десятилетие двадцатого века. У Артура началась сессия, и разлука в три дня казалась для меня настоящей пыткой. Разбуженная чувственность жаждала сиюминутного удовлетворения и с каждым разом всё большего, словно пытаясь заполнить пустоту в сердце. Отдавая себя без остатка, я требовала такой же отдачи от партнёра, и постельных встреч мне уже становилось недостаточно.

В начале декабря Артур сказал, что экстерном сдал сессию и на целый месяц уезжает к родителям в Закарпатье. «Ты шутишь? – не поверив, засмеялась я. – А как же я, а Новый год?» – «Ты работаешь, а на Новый год можешь в Канев отправиться или с тётей Женей побыть, – с улыбкой, не предполагающей возражения, ответил он. – Не переживай, в середине января я вернусь, и мы вновь увидимся». Я не могла поверить, я не верила, я всё ещё думала, что это шутка или Артур готовит для меня какой-то необычный новогодний сюрприз: 31 декабря неожиданно объявится на пороге моего дома или под бой курантов постучит в дверь. Я уже привыкла к тому, что, как будущий режиссёр, он постоянно придумывал какие-то сценки или изображал из себя персонажей известных фильмов, но на этот раз получилась не сценка, а явный сигнал к концу отношений. Принимать это мой разум отказывался. Подсознательно я всё ещё надеялась, что не сегодня, так завтра он непременно позовёт меня с собой, и мысленно перебирала гардероб, пытаясь отобрать лучшее для встречи с его родителями. Каждый вечер я ждала услышать: «Поедешь со мной?», что значило бы почти как: «Выйдешь за меня?», но он так и не предложил. В день отъезда Артура я не решалась выйти даже в магазин, боясь с ним разминуться. В душе я всё ещё оставалась маленькой девочкой, ждущей своего принца на белом коне, который спасёт её и увезёт в далекий прекрасный замок. Он уехал, а я всю ночь тихо скулила в подушку, спрашивая себя, почему со мной так поступили и что со мной не так. Словно в детстве, я вновь влезала в кожу без вины виноватой жертвы, но на этот раз меня лишили ещё и сердца. Я так сильно любила Артура, что считала, будто смогу зажечь ответный огонь, но трением тел искру в сердце не высечь. Вихрем вальса осенней листвы я кружилась в своих мечтах, примеряя венок любви из увядших от боли цветов.

Чтобы отвлечься от обиды, я сосредоточилась на пошиве новогоднего костюма для представления на работе. Моё уязвлённое самолюбие стремилось доказать всем но в первую очередь самой себе, что я – лучше всех. Тётя Женя не переставляла удивляться моему портновскому усердию, не догадываясь, в чём его истинная причина. Когда через две недели, надев голубое платье Снегурочки, я запорхала по дому, она в изумлении сказала, что даже её портниха вряд ли что-то подобное смогла бы сделать, тем более без машинки. Облегающее на талии и расклёшенное книзу, длины ровно такой, чтобы прикрыть попу и продемонстрировать всю длину моих стройных ног в белых капроновых колготках, платье выглядело очень эффектно. На рукавах, высоком воротнике, вдоль всей застёжки и по низу шла опушка из ваты, густо усыпанная мелкими сверкающими осколками из ёлочных игрушек. Подол и рукава я вышила серебристыми снежинками из новогоднего дождика и причудливыми узорами, какие мороз обычно оставляет на окнах домов. К платью прилагались сверкающая расшитая бисером корона со струящимся серебристым дождиком по волосам и длинный посох со звездой на конце, который по сценарию я вручала Деду Морозу для добрых дел. В то, что я всё это сделала сама, на работе никто не мог поверить. Костюм просто завораживал, притягивал взгляды и даже рождал споры. Я так вошла в роль Снегурочки, что дети сотрудников весь вечер бегали за мной гуськом, а в конце под одобрительное ликование заведующая лабораторией Татьяна Васильевна вручила мне приз за лучший образ.

На следующий день о моём костюме знали уже не только в отделе кадров, но и во всей больнице. На работе мне всё чаще начали доставаться продуктовые наборы с дефицитной копчёной колбасой и сгущёнкой, поступающие в государственные организации по специальному распределению. Впервые получив такой паёк перед Новым годом, я тут же достала металлическую банку с узнаваемой синей этикеткой и, проделав ножницами дырку в крышке, жадно втянула густую сладость. От общего зала, где ожидали приёма пациенты, регистратура была отгорожена деревянной стойкой с высоким стеклом, и, чтобы посетители не увидели, что медрегистратор на рабочем месте потягивает сгущёнку, я как бы случайно роняла на пол ручку или линейку, а потом, спрятавшись под столом, успевала сделать несколько глотков. К вечеру банка опустела, а я, невероятно довольная собой, удовлетворённо облизывалась. Детская страсть к сладкому проявилась с новой силой, но на этот раз приторная сгущёнка отчасти компенсировала отсутствующую без Артура сексуальную разрядку, без которой я уже пребывала почти две недели.

Однажды старейший врач лаборатории принесла на работу невероятно красивый голубой стёганый халат, который кто-то из знакомых привёз дочке из Чехословакии, но размер не подошёл. Слегка расклешённый, в меру приталенный, с лёгкими воланами внизу и на рукавах, он был даже чем-то похож на мой новогодний костюм Снегурочки, только длиною в самый пол. У всех тут же загорелись глаза – такую вещь не то что в универмаге или на рынке не купить, по большим связям в валютных магазинах достать невозможно! Все по очереди его примерили, но когда я закружилась в нём по коридору, единогласно согласились, что халат должен стать моим. От такого внимания я густо покраснела, а когда поняла, что должна буду отдать за него половину зарплаты, – едва не расплакалась. С февраля дважды в неделю я занималась с репетитором, рассчитывая на этот раз сдать вступительный экзамен по математике на «отлично», и две трети моей зарплаты уходило именно на это, а оставшаяся часть – на еду, проезд и какие-то бытовые мелочи. Мечта о поступлении в институт стала для меня навязчивой целью, высотой, которую я непременно должна была взять. Просить деньги в долг я не хотела, считая это не только неправильным, но и крайне вредным, а иногда и опасным решением, – во всяком случае, именно такой позиции придерживались мои родители, и в этом я с ними была согласна. Долг рождает зависимость, порабощает разум, лишает свободы. Тяга советских людей эпохи товарного дефицита к красивым вещам, особенно импортным, или, как тогда называли, к «фирме», с непременным ударением на «и», с открытием железного занавеса стала безудержной. Заграничные вещи указывали на особый статус их владельца, наличие у него связей, денег, а главное – на его принадлежность к особому кругу людей, тщательно отстраивающему себя от простых советских граждан. Импортный лейбл стал своеобразным пропуском в другое общество и в другую жизнь. За подлинные кроссовки с тремя полосками, американские джинсы или культовую дублёнку фарцовщикам на рынке отдавали всю зарплату, а не имеющие возможности их приобрести по старинке довольствовались вечными кедами с мячиком и штанами-трениками с вытянутыми коленками – в точности как у Балбеса в комедии «Кавказская пленница» («Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», режиссёр Леонид Гайдай, «Мосфильм», 1967). В своей приверженности культу «фирмы» я, конечно, исключением не стала и, экономя на еде, месяцами откладывала на джинсовую «юбку-варёнку». Импортные вещи для меня стали не только синонимом определённого положения в обществе, которых недоставало семье заводских рабочих и добиться которых я так стремилась, но и атрибутом независимости от родителей и собственного «Я». Тем не менее от халата я вынуждена была отказаться – на моей внутренней чаше весов институт перевесил. Узнав, что у меня не хватает денег по причине занятий с репетитором, врач предложила выплачивать частями на протяжении трёх месяцев. Так впервые в жизни у меня появилась заграничная вещь, и я купила её самостоятельно.

О том, что ещё каких-то шесть месяцев назад надо мной висела гильотина неизбежности возвращения домой в Канев и жизнь казалась загубленной, я не вспоминала. Хорошее вытеснило плохое, и я это воспринимала так же закономерно, как смену ночи днём. С появлением работы я считала себя киевлянкой, дом тёти Жени воспринимала пусть и временным, но своим домом, а поступление в институт – делом времени, точнее, лета. Открывшись жизни, я вновь доверилась судьбе и с надеждой смотрела в будущее. Перевернув горькую страницу первой любви, я вновь устремилась на поиски счастья.

Глава 4. Дурман

Ещё осенью у Игоря появилась девушка. О том, что она есть, мне он рассказал по секрету, но от мамы свои отношения тщательно оберегал. По вечерам он всё чаще где-то пропадал, иногда даже не приходил на ночь, что рождало у тёти Жени тревожные мысли, повышало давление и лишало сна. Не выдержав натиска, Игорь наконец представил Таню. В свои тридцать лет она выглядела как подросток: модные джинсы обтягивали тоненькие ножки, лицо пряталось в пышных чёрных волосах, спадавших мягкими локонами на плечи, оставляя лишь большие глаза и белоснежную улыбку на фоне смуглой кожи. Казалось, что в любой момент ветер может оторвать её от земли и унести в облака. Яркая внешность досталась Тане от мамы – Азы Степановны, – по линии которой, как рассказывала потом тётя Женя, намешано много кровей. Замужем Таня ещё не была, и все вокруг твердили, что ей нужно срочно рожать. Больше всех по этому поводу сокрушалась тётя Женя, обеспокоенная слишком узкими бёдрами потенциальной невестки и её немолодым возрастом.

Надо сказать, что в СССР вклиниваться в личную жизнь считали своим долгом не только родственники, соседи и товарищи по партии, но и государство, не оставившее своим гражданам права на эту самую личную жизнь. В восьмидесятые годы молодые люди СССР и вовсе перестали стремиться вступать в брак. Проблема была не столько в том, что развод стал нормой жизни, а в том, что мужчины и женщины самостоятельно разучились строить отношения и оберегать семью. Всплеск объявлений в газетах от желающих познакомиться, мешки с письмами читателей, изливающих редакциям журналов свои семейные трагедии, и расцвет брачных агентств, занимающихся обычным сводничеством, лишь подтверждали этот феномен, нашедший своё отражение в песнях советской эстрады и в художественных фильмах[6 - Например, художественный фильм «Одиноким предоставляется общежитие» (СССР, 1983).] тех лет. Сделав личную жизнь делом общественным, государство в том числе диктовало, в каком возрасте и сколько нужно иметь детей, пытаясь регулировать этот вопрос общественной моралью и налогом на бездетность. Рожать первого ребёнка считалось нормой в возрасте до двадцати пяти, в противном случае женщина попадала в зону риска, но не по биологическим показателям, а по отношению в обществе, предоставляя повод повесить на себя, словно на устаревшую модель машины для производства потомства, унизительную этикетку «старорожающая первородка». Своим долгом государство считало и регулирование проблем в семье, превращая их в общественное достояние, вынося на партийные собрания, устраивая настоящие судилища с лишением премии и даже исключением из партии провинившихся. Чрезмерная государственная опека обесценивала способность мужчины и женщины самостоятельно обустраивать своё семейное счастье, а отсутствие какого-либо сексуального воспитания превращало их отношения в супружеский долг. А долгов, как известно, следует избегать.

Таня всё чаще стала бывать у нас дома, а Игорь всё чаще оставался у неё на ночь. Однажды, когда Игорь с Таней уединились в его мастерской, а тётя Женя ушла на рынок, в дверь дома кто-то постучал. Через окно на веранде я увидела высокого молодого человека с чёрными кудрявыми волосами. Не открывая дверь, я спросила, кто он такой и что ему надо. Оказалось, это Алексей – родной брат Тани, который пришёл взять у неё ключи от квартиры, так как свои забыл дома. Так мы и познакомились.

После развода родителей Тане и Алексею осталась двухкомнатная квартира на четвёртом этаже обычной советской хрущёвки, расположенной в соседнем микрорайоне Сырец, получившем своё название от протекающей по нему одноимённой реки. Родители устроились в новых семьях, а брат и сестра жили в квартире вдвоём. Алексею было девятнадцать. Он год как окончил техникум, но трудиться по рабочей специальности не хотел, да и негде особо было – промышленность страны билась в конвульсиях, к тому же завод никоим образом не входил в сферу его эстетических интересов. Он увлекался театром, живописью, философией, обладал утончёнными манерами, хорошим вкусом и какой-то опасной особенностью очаровывать девушку с первого взгляда.

До 1990 года оставались считаные дни. Артур уехал к себе на Закарпатье, мне же в Канев совсем не хотелось. Узнав, что Новый год я планирую встречать с тётей Женей, Алексей пригласил меня в свою компанию. И хотя виделись мы до этого всего несколько раз, да и то на веранде мельком, его предложение я приняла с радостью – встречать Новый год в компании парней однозначно веселее, чем с бабушкой. Но то ли парни оказались слишком молоды, а их девушки чрезвычайно юны, то ли моё эмоциональное состояние слишком взрослое, но вместо романтической ночи я вынуждена была вместе с великовозрастными детьми рассказывать анекдоты, прыгать по диванам и бросаться подушками. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не играть в карты на поцелуй или раздевание, как и не предполагала, что Алексей так странно близок к своим друзьям, младше на несколько лет. О том, что девочки взрослеют быстрее мальчиков, я знала, но впервые видела, чтобы внешне взрослые парни, почти мужчины, вели себя как подростки в пионерском лагере. Хотя, скорее всего, дело было вовсе не в парнях, а во мне. Сходиться с людьми я не умела никогда, интересным собеседником тоже не была, острые колкости отпускать не умела, а любой выпад в свою сторону воспринимала крайне болезненно, замыкаясь в себе и стараясь как можно быстрее исчезнуть из поля зрения обидчика. Нередко, вместо того чтобы веселиться, я сидела, надувшись, в углу, всем своим видом демонстрируя, насколько мне здесь неинтересно. Высокомерие, как защитная реакция на комплекс неуверенности в себе, всё чаще подталкивало меня избегать шумных компаний, предпочитая общаться один на один.

На Рождество тётя Женя собралась в гости к своим родственникам в Волгоград, Игорь всё чаще пропадал у Тани, поэтому кормить Барсика и присматривать за домом поручили мне. Не успела тётя Женя выйти из дома, как на крыльце появился Алексей. Вначале я даже решила, что они встретились, но по счастливой случайности этого не произошло. Выглядел он так, словно пару часов прождал в кустах: длинные волосы обледенели, вместо шапки, которую он принципиально не носил, на голове возвышался смёрзшийся сугроб, руки и щёки пылали, большие мягкие губы подрагивали, и от холода он даже не мог говорить. Я напоила его горячим чаем, мы разговорились и даже не заметили, как всё произошло – быстро и как-то наивно-бесхитростно.

Через несколько дней вернулась тётя Женя. Праздничные дни закончились, и мне опять предстояло идти на работу. В первый же выходной, побывав в гостях у Азы Степановны, тётя Женя сообщила, что знает, чем мы здесь с Алексеем занимались. Эта новость застала меня врасплох. Я даже предположить не могла, что все подробности своей личной жизни этот взрослый девятнадцатилетний парень в деталях рассказывает маме. Этот странный и невероятно подлый поступок казался мне недостойным нормального мужчины. Моё самолюбие было задето. Нам следовало расстаться тут же, без обсуждений, прощений и признаний, но я решила откровенно поговорить, пытаясь тем самым то ли перевоспитать, то ли дать ещё один шанс. Унизив меня, в дальнейшем он мог так же поступить и с другой девушкой. Я могла постоять за других, но не умела защищать себя. В его раскаянье я поверила. Каким-то немыслимым образом он убедил меня в том, что всё это просто случайность, которая больше не повторится, и что с мамой он поделился лишь потому, что это был его первый в жизни близкий контакт с девушкой. Он самоутверждался, растаптывая мою репутацию. Но тогда осознать это я ещё не могла, а может, просто не хотела. Услышав слово «люблю», я растаяла, словно мороженое на палочке. Впервые в жизни кто-то сказал, что меня любит! Впервые в жизни в любви мне признался мужчина! Невольно сравнивая Артура и Алексея, я мысленно упрекала своего первого парня в том, что он ни разу не произнёс слово «люблю», зато сейчас я слышала признания по нескольку раз за вечер. Я так долго стремилась к этому и, наконец-то обретя свою любовь, очень боялась её потерять. Мне хотелось видеть рядом с собой настоящего мужчину, такого, который соответствует слову «мужество», зрелого не только физически, но и эмоционально. Нелепость всей этой ситуации вылилась в то, что всю ответственность в итоге пришлось взять на себя: это я была на год старше, это я оказалась немного опытнее, это я не предупредила половозрелого мальчика о том, что рассказывать маме подробности своей интимной жизни вовсе не обязательно. Не заметив этого, я вновь надела на себя чувство вины. А если я виновата – значит, вину надо загладить, оправдаться прежде всего перед собой, и лучший способ, как мне казалось, – это любить и быть любимой. Я стремительно погружалась в новое для меня чувство, ревностно охраняя нашу с Алексеем границу.

Теперь мы встречались не таясь. Небольшую квартиру на Сырце, одна из комнат которой была проходной, приходилось делить между двумя влюблёнными парами, что создавало массу неудобств. Мы даже график установили, по каким дням кто дома, но без накладок не обходилось. Как младший, Алексей всё ещё смущался своей сестры и под её пристальным взглядом вновь ощущал себя маленьким мальчиком. Как-то в наш день мы с Алексеем задержались. В условленное время возле входной двери что-то зашуршало, раздались несколько длинных звонков и послышались нарочито громкие голоса Тани и Игоря. Вскочив с кровати, мы обмотались простынями и помчались в ванную. Приняв душ, я засобиралась домой, а Алексей как ни в чём не бывало поцеловал меня в щёчку и отправился в свою комнату смотреть телевизор.

На часах было почти двадцать три. Из-за сильной пурги дороги замело, и целых сорок минут не было троллейбуса. На такси простые советские граждане, как известно, не ездили, причём не только в булочную, но и по городу – как по причине высокой стоимости, так и по идейным соображениям[7 - «Наши люди в булочную на такси не ездят» – знаменитая фраза из кинофильма «Бриллиантовая рука» (реж. Леонид Гайдай, СССР, 1968).]. Тем более не могла осмелиться сесть в полночь в такси одинокая девушка, если, конечно, это не девушка лёгкого поведения. Прячась от колючего ветра за воротник коротенького полушубка, я ритмично постукивала посиневшими в тонких капроновых колготках ногами, с надеждой вглядываясь в кромешную тьму пустой дороги. Вокруг не было ни души. С тоской и какой-то душевной обидой посматривала я на тёплый свет в окнах чужих квартир, представляя, как там сейчас хорошо, как пьют чай и смотрят фильмы. В этот момент я впервые поняла, что Алексей, ревниво опекаемый мамой и сестрой, несмотря на свой уже недетский возраст, щетину на лице и ярко выраженные половые признаки, так и не стал мужчиной. Мужчиной, который способен заботиться и оберегать свою женщину, который не позволил бы себе не провести любимую женщину и уж тем более не допустил бы, чтобы в полночь она сорок минут стояла на остановке. Согревая дыханием озябшие ладони, я спрашивала себя: «Как он может спокойно лежать на диване, когда я стою на морозе? Как это вообще возможно, тем более после таких страстных объятий и клятв в любви? Почему он так со мной поступает?» Но ни разу я не спросила себя: «Почему позволяю так с собой поступать?» Не спросила, потому что заранее знала ответ – знала с того самого момента, когда в самый первый раз простила его предательство. Я боялась потерять любовь. Я была привязана к нему физически и эмоционально, и таких «мелочей» старалась не замечать. Я искренне надеялась, что под моим чутким руководством он вскоре изменится и возмужает, что я смогу его улучшить, исправить, наставить на путь истинный. Я вновь повторяла ту же ошибку, что и с Артуром. Любовь не хирургический скальпель и не волшебная пилюля, способная исправить другого человека. Только он сам своим усилием может что-то в себе изменить, если, конечно, захочет это сделать.

Наступил март. Ранняя весна напористо теснила зиму, под старым серым снегом ручьи пробивали себе дорогу, а на пригорках появились первые жёлтые головки мать-и-мачехи. Природа просыпалась, а вместе с ней набирала соки наша любовь. На 8 марта Алексей принёс мне большой букет бордовых роз и пригласил в Этнографический музей. Это был уникальный исторический комплекс под открытым небом, запечатлевший культуру различных регионов Украины семнадцатого – девятнадцатого веков. В старинных домах, покрытых соломой и мхом, в мельчайших деталях был воссоздан быт наших далёких предков. Мы словно перенеслись в те времена и стали свидетелями событий прошлого. Неожиданно я поймала себя на мысли о том, как хорошо жить в двадцатом веке, когда есть электрический свет, вода в кране, хлеб и молоко в магазине, современная медицина и образование. Наверное, для людей того времени обустройство их жизни тоже казалось достижением цивилизации, и, возможно, они гордились появлением косы вместо традиционного серпа, строительством первых металлургических заводов, мануфактур и верфей точно так же, как мы гордимся полётом Юрия Гагарина в космос.

За четыре часа осмотра мы сильно устали. Вода противно хлюпала в моих лёгких весенних ботинках, тонкое пальто совсем не спасало от пронизывающего ветра, и без шапки за городом оказалось как-то неуютно. Очень хотелось есть и где-нибудь согреться. Неожиданно в одном из домов я увидела открытый чердак. Тайком от охранника по хлипкой деревянной лестнице мы забрались наверх. От печной трубы исходило приятное тепло, пахло слежавшимся сеном, мышами и старой пылью. Осмотревшись, мы решили передохнуть. Поставив мокрые ботинки вдоль горячей трубы, закопались в сено и через несколько минут уже не слышали ни стука капели, ни громкого чириканья воробьёв под соломенной крышей, ни того, как закрывались ставни в музейных домах. Откуда-то издалека сквозь сон до меня вдруг донёсся противный скрежет ворот, как будто кто-то специально медленно тянул ржавый засов. Глаза открывались с трудом. Вечерело. Солнце спускалось за лес, уступая место молодому месяцу и ночной прохладе. Я посмотрела на беззаботно спавшего Алексея и, взяв сухую травинку, осторожно провела по его щеке. Сморщившись, он первым делом решил возмутиться, но не успел. Прикрыв пальцем губы, я прошептала: «Тихо! Не шуми. Надо срочно уходить». Не понимая, где он и что происходит, Алексей наспех надел ботинки и на коленках пополз за мной к лестнице. На крыльце пожилой охранник с казачьими усами никак не мог закрыть перекошенную от влаги дверь и, ругаясь, стучал по ней кирзовым сапогом. Услышав шорох на чердаке в абсолютно пустом доме, он замер, а когда в следующее мгновение мы с хохотом пронеслись к калитке, с грохотом выронил связку ключей. Опомнившись, он пронзительно засвистел, отправил вдогонку что-то явно неласковое, но мы уже были далеко. Держась за руки, вдыхая свежий ветер и запах весны, мы неслись навстречу жизни, а также последнему на сегодня автобусу в город, который должен был с минуты на минуту пройти по шоссе.

После непоступления я так злилась на институт, что целых восемь месяцев к учебникам даже не притрагивалась. Навёрстывать упущенное начала в феврале, взяв интенсивный курс у репетитора по математике. Занятия проходили дважды в неделю на другом конце города, но каждый раз Алексей ждал меня на скамейке у подъезда с розой в руках, по цвету которой я даже научилась угадывать его настроение и наши планы на вечер. Больше всего мне нравилось, когда он приносил розовые, белые или нежно-коралловые, предвещавшие вкусный ужин и романтический вечер.

В ЛККЗ парня с розой уже тоже знали, и меня нередко отпускали минут на двадцать раньше. Мы отправлялись в любимый ботанический сад, который располагался на высоких холмах всего в нескольких троллейбусных остановках от моей лаборатории. Обнесённый по периметру старым ржавым забором, сад занимал площадь сто тридцать гектаров, был разбит на несколько географических зон с соответствующей каждой растительностью: «Дальний Восток», «Алтай» и «Западная Сибирь», «Кавказ», «Крым», «Украинские Карпаты». Больше всего я любила хвойные леса, особенно сосны. Мы садились на скамейку, и я, положив голову на колени Алексея, могла бесконечно долго смотреть сквозь пушистые ветки в бездонную синюю высь, растирая в зубах ароматную хвоинку. Сосновая страсть жила во мне, казалось, с самого рождения, словно в прошлой жизни я была если не сосновиком-лесовиком, то уж лесничим точно. В детстве мы с мамой нередко выбирались за грибами, преимущественно маслятами, которые, как и я, любили светлые сосновые леса на песчаных почвах вдоль Днепра. Собирать грибы я никогда не умела, точнее, не различала их маленьких коричневых шляпок на фоне опавшей хвои, но от смолянистого запаха соснового леса каждый раз словно пьянела. Увидев на стволе прозрачную смолу, я тут же опускала в неё пальцы, после чего размазывала по рукам до локтей. Она склеивала мои ладошки, скатывалась шариками, выдёргивала волоски на коже, но главное – она пахла. Даже годы спустя этот терпкий, с нотками свежести и чистоты запах отзывался во мне звенящей радостью детства, мысленно возвращая в сосновый лес с шуршащими чешуйками янтарной коры на бесконечных стволах, подпирающих тёмно-зелёной кроной синее небо. В отличие от сосен, с елями я никогда не дружила. Старые тёмные ельники ассоциировались у меня исключительно с Бабой Ягой и всякой сказочной нечистью, обитающей на гиблых болотах, в мрачных еловых лесах с поваленными буреломом стволами. Даже в ботаническом саду еловые посадки я старалась обходить стороной, приближаясь к ним только затем, чтобы спрятаться под разлапистыми ветками, свисающими до самой земли, зная, что Алексей непременно найдёт и поцелует. После каждой такой прогулки я приносила домой несколько новых шишек, которыми были заставлены сервант в моей комнате и длинный подоконник на веранде. Больше всего я радовалась толстым кедровым, с семенами внутри и липкой смолой у основания. Весной на клумбах ботанического сада первыми в городе вспыхивали тюльпаны, следом за которыми аллеи погружались в дурманящий сиреневый туман. Способность тонко чувствовать ароматы передалась мне от тата, который ещё мальчишкой, возвращаясь из школы за несколько километров от села, мог по запаху отличить, в каком дворе что готовили на обед. По просьбе тата мама никогда не пользовалась косметикой и духами, а о том, что далеко в посадках зацвели акация или липа, он узнавал раньше пчёл.

Приближались майские праздники, а с ними – длинные выходные. Последняя неделя выдалась довольно жаркой, но до настоящего летнего тепла было ещё далеко. Мы с Алексеем решили на несколько дней сходить в поход. Как всегда после занятий, он ждал меня на скамейке у дома репетитора, но на этот раз вместо розы у него был огромный рюкзак с привязанным сверху спальником и казанком снизу. Как говорил Алексей, в походах он бывал не раз, какие вещи требуются, знал лучше меня, поэтому всю подготовку взял на себя. В моей же сумочке лежали тетрадка, ручка и расчёска с косметичкой.

Пригородная электричка отправлялась с минуты на минуту. Пробившись сквозь плотную стену увешанных рюкзаками дачников, мы оказались в числе первых в стремительно заполняющемся вагоне. Заняв свободное место у окна, мы тут же открыли форточку, но от вязкой духоты внутри металлической жаровни это не спасало. Когда поезд набрал скорость, стало немного прохладней, и мы задремали.

Через несколько часов, растолкав сидящих на вёдрах и рюкзаках прямо в проходе разморенных пассажиров, мы сошли на какой-то безлюдной станции и по слабозаметной тропе направились в сторону деревни. Учуяв чужаков, собаки устроили хоровое пение, а высунутые из перекошенных калиток головы старушек разглядывали нас, словно инопланетян. С десяток подтопленных паводком изб островками чернели из воды, и казалось, что прямо сейчас на лодке появится старый Мазай[8 - Персонаж стихотворения Н. А. Некрасова Дедушка Мазай и зайцы» (1870).] – спасать своих зайцев.

Единственная улица вскоре вывела нас в поле, за которым темнел лес. Издали он казался неприветливо-неприступным, но Алексей, уже бывавший в этих местах с отцом, неплохо ориентировался. Нам предстояло пробраться в самую глушь – именно там, окружённая глубоким рвом и тяжёлым ельником, скрывалась лесная поляна, на которой в давние времена располагалось языческое капище. Самого капища, как и язычников в округе, уже давно не было, но деревянный идол всё ещё стоял, и как раз его Алексей собирался мне показать. К тому же именно в таких таинственных местах энергетическое поле земли проявляется намного сильнее, и даже поговаривали о якобы существующих на месте древних капищ порталах в иные миры. Так это или нет, мы не знали, но непременно хотели проверить. Всё эзотерическое, в том числе магическое и паранормальное, нас с Алексеем, как и многих молодых людей того времени, невероятно увлекало, позволяя заполнить глубокую душевную пустоту от разлетающейся на осколки действительности. Привычный мир рушился, могучая когда-то советская страна сотрясалась, и, стремясь укрыться от пугающей неизвестности, мы уходили в придуманную реальность, в которой посох волшебника и зелье колдуна могли то, на что уже было не способно правительство: обеспечить чувство защищённости.

В лесу оказалось сыро и прохладно. Тропинок никаких не наблюдалось, поэтому пришлось пробираться через поваленные деревья, по самые щиколотки проваливаясь в тягучую жижу. Спустившись в низину, мы неожиданно упёрлись в разлившийся ручей, который в другое время можно было перешагнуть, не заметив, но в период паводка стремительно мчащаяся под уклоном мутная вода перекатывала даже камни. Промеряя глубину и прощупывая палкой дно, Алексей перенёс на другой берег вещи и вернулся за мной. С лёгкостью подхватив меня на руки, он осторожно шагнул в воду, но тут же едва не упал. Пришлось поворачивать обратно. И хотя уровень воды не доходил до колен, удержаться на илистом дне в стремительном ледяном потоке с пятьюдесятью килограммами на руках оказалось непросто. Пересадив меня на спину, он взял палку и, перераспределяя центр тяжести, согнувшись, медленно перебрался. Спрыгнув на землю, я радостно захлопала в ладоши и удовлетворённо поцеловала своего мужчину. Выбрав площадку посуше, мы решили разбить лагерь. Сырые ветки и шишки гореть не хотели, кора едко дымилась, и каждый раз огонь словно захлёбывался. В лесу темнеет быстро. В какой-то момент мне даже показалось, что ещё чуть-чуть – и нас проглотят липкие сумерки. Истратив почти весь коробок спичек, Алексей наконец раздул костёр. Отжав мокрые брюки и кроссовки, он повесил их на длинные палки под углом к огню, и мы принялись готовить ужин. Неожиданно выяснилось, что собирать на стол особо нечего – провиант был рассчитан только на одного. Тушёнки в жестяной банке хватило ровно на два бутерброда, четыре сырые картофелины и десяток кислых яблок мы честно разделили между ужином и завтраком, а с неуёмным голодом пришлось договариваться за казанком чая с чабрецом и мятой, заваренного на глинистой воде из знакомого уже ручья.

После еды стало немного веселее, однако по-прежнему донимала сырость, особенно полураздетого Алексея, мокрые вещи которого безнадёжно коптились над костром. Стемнело. Языки пламени недобро прыгали на фоне ночного леса, а обострившийся слух улавливал малейший треск и шорох. Разговаривать ни о чём особо не хотелось, и, подбросив в костёр толстое бревно, мы забрались в палатку. Втиснуться вдвоём в одинарный спальник у нас не получилось, спать поочерёдно тоже не хотелось, к тому же мне было страшно оставаться одной возле костра. Выбравшись наружу, Алексей настрогал еловых лап и сделал в палатке настил. Прижавшись спинами, мы укрылись спальником и попытались уснуть. Жёсткие ветки давили рёбра, ледяной холод от земли вытягивал из тела последние капли тепла, а спальник куда-то постоянно уползал. Промучившись час, я вылезла из палатки. Глаза слипались, тело тряслось от холода, крохи еды давно рассосались, и живот напомнил о себе неприятными резями. От собственной глупости хотелось выть. Присев на корточки, я протянула к костру дрожащие руки. Толстое бревно всё ещё бодро горело, выбрасывая в тёмное небо снопы живых искр. Этой страшной ночью огонь оставался моим единственным спасением. Подставив теплу промёрзшую спину, я с наслаждением закрыла глаза. В следующее мгновение нос уловил запах тлеющей ткани, и, вскрикнув от страха, я тут же упала спиной на мокрую хвою. Убедившись, что всё в порядке, села на корягу и безучастно уставилась на огонь. Тепло медленно расходилось по телу, наполняя глаза слезами жалости к себе. Сколько я так просидела – не знаю. Неожиданно порыв ветра стремительно пронёсся по верхушкам, крона зашелестела, где-то совсем рядом заскрипел старый ствол и, вторя ему, громко прокричала птица. Словно очнувшись, я вытерла слёзы и, подбросив дров, принялась обдумывать ситуацию. Знакомиться с идолом расхотелось, ни о каком длительном походе речи уже быть не могло. «Дотянуть бы до утра, а там – сразу домой», – глубоко вздохнув, подумала я. Но вот где этот самый дом и где мы вообще находились, я абсолютно не понимала. Доверившись Алексею, я утратила контроль над ситуацией. Очень-очень хотелось верить, что он знает, как нам отсюда выбраться, потому что я в лесу абсолютно не ориентировалась. Отбивая атаки тревожных мыслей, я залезла на вывернутое с корнем дерево, легла на живот и, упёршись ступнями в землю, обхватила его толстый ствол руками. Постепенно я задремала. Сквозь сон слышала, как из палатки выбрался Алексей и, сходив по своим делам за дерево, примостился за мной.

Открыв утром глаза, я поняла, что не могу обнаружить ни одну из своих конечностей. Я не понимала, где мои руки и ноги и как ими управлять. Живот и грудь «впечатались» в ствол, мышцы шеи свело, а растянутая промежность нестерпимо болела. Сзади, прижавшись щекой к моей спине, в такой же позе спал Алексей, а на вершине этого слоёного пирога возлежал украшенный шишками и обильно присыпанный хвоей спальник. Я попыталась подняться. Ноги дрогнули, и, вскрикнув от боли, я упала на землю. Миллионы тонких иголочек пронзали моё онемевшее тело. Алексей бросился на помощь, но его застывшие без кроссовок ступни тоже не повиновались. Разминаясь, мы громко хохотали, изображая ритмично болтающиеся руки скелетов из клипов Майкла Джексона.

Две сморщенные картофелины и кислые яблоки с чаем аппетит только усилили, и, посмотрев в мои голодные глаза, Алексей вдруг сказал, что пойдёт на охоту. Он достал маленький складной нож, вытащил из земли палку, на которой сушились его брюки, и заточил её в виде копья. Сперва я подумала, что он шутит, но потом резко испугалась. Мысль о том, что я могу остаться одна посреди дикого леса, где на километры нет ни одной живой души, электрическим разрядом ударила в голову, пронеслась вдоль позвоночника и через ноги заземлилась, заземлив заодно и меня. С ночи я уже злилась на весь этот поход, на свою доверчивость, на детскую беспомощность своего мужчины, но выяснять отношения посреди леса и на голодный желудок было бессмысленно и к тому же опасно – с самого утра Алексей выглядел каким-то неестественно оживлённым. Осторожно подбирая слова, я предложила свернуть наш лагерь и выдвинуться в сторону деревни, аргументируя тем, что в следующий раз он непременно добудет для меня и курицу, и рыбу, и даже дикую утку с зайцем. Его глаза недобро блеснули, он тут же попытался настоять на продолжении похода. К счастью, голод и холод перевесили его намерение поиграть в первобытного охотника, к тому же кроссовки были всё ещё мокрые, а лапти из коры и веток, которые он привязал шнурками к ногам, оказались не очень практичными и развалились через несколько шагов.

По компасу мы вышли к ручью, но где-то совсем в другом месте. Русло здесь было не шире полутора метров, и мы решили попробовать его перепрыгнуть. Алексей поочерёдно перебросил наши вещи и, разогнавшись, с силой полетел вперёд. Мягко, по-кошачьи, он ловко приземлился на землю, резко сбалансировав руками. «Как пантера!» – изумилась я, хотя и раньше наблюдала у него повадки этого грациозного хищника семейства кошачьих: такой же пристальный взгляд чёрных глаз, плавные движения и способность появляться из ниоткуда. Мне предстояло проделать то же самое. Прыгать в длину я не умела. В школе на уроках физкультуры я никак не могла правильно выставить шаг и вовремя совершить толчок от планки, поэтому, когда мои ноги устремлялись вперед, попа всё ещё болталась сзади, так и норовя приземлиться на полпути к цели. Только сейчас вместо ямы с песком подо мной был ледяной ручей, перспектива искупаться в котором абсолютно не радовала. Отойдя на пару метров назад, я с испугом посмотрела на воду, но, получив одобрение Алексея, помчалась вперёд. Всё закончилось бы как всегда, если бы он каким-то чудом не поймал мою руку, выписывающую странный кульбит в прыжке. С силой дёрнув меня к себе, он не удержался на скользкой глине, и мы с криком упали на землю. Кроме царапины на моей ладони, никаких других повреждений не было, и, отмывшись от грязи, мы двинулись дальше. После переправы настроение улучшилось, а показавшаяся вдали деревня придала мне смелости.