Ленинградские рассказы. Ностальгическое

Ленинградские рассказы. Ностальгическое
Жанна Стафеева

Ленинград, Санкт-Петербург, Питер. На стыке веков и эпох. «Словно карета Золушки с боем курантов, Генсек превратился в Президента, СССР в Российскую Федерацию с суверенами, Ленинград в Санкт-Петербург». 60-е, 70-е, 80-е, 90-е, нулевые. Книга полна ностальгии по прошлому, в котором скрыты истоки дня нынешнего.

Ленинградские рассказы

Ностальгическое

Жанна Стафеева

Фотограф Сергей Подгорков

Фотограф Бернард Лэнгтон

Фотограф Сергей Пискарев

© Жанна Стафеева, 2020

© Сергей Подгорков, фотографии, 2020

© Бернард Лэнгтон, фотографии, 2020

© Сергей Пискарев, фотографии, 2020

ISBN 978-5-0050-7101-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На похороны Сталина

Витька был чудовищно невезуч. Неуклюж, неповоротлив. Некстати рыж, болезненно бледен и яростно конопат. И вроде бы родился парень девятого мая, в День Великой Победы. И нарекли его «победитель». Словно бы мать его еще в тридцать девятом знала, что после Русско-финской будет еще война, и что народ наш в ней победит.

Однако за тринадцать лет сам Витька так ни разу и не победил. Но в драках, ни в игре в мяч. Очень уж был неловок. И отчаянно застенчив. Все время молчал. Во дворе имел кличку Малохольный.

Женька был Витькиной полной противоположностью – смазлив, ладно скроен, ловок, смугл, черняв и синеглаз. За что ни брался – все делал играючи. Характер имел сварливый, задиристый, голос громкий. Даже большие мальчишки старались лишний раз Женьку дорогу не переходить. Мал да удал. Женька-ЦЫган, как почтительно звала его шпана Петроградской стороны.

Малохольному жилось неплохо. Потому что Цыган всегда был за него. Все знали, что они еще с оккупации вместе держались. В Ленинград вернулись со Псковщины на одной подводе. И всегда во всем были заодно. Как братья. У Женька была сестра младшая, Ленка. А у Витьки – только мать. Отцов, то понятное дело, не было у обоих. Только Женькин пропал без вести в сорок первом подо Мгой, а Витькин сгинул еще в Русско-Финскую. И в этом тоже была чудовищная несправедливость. Женькин отец бился за свободу Великой Родины. А отец Витька погиб ни зашто ни прошто. Но никто из шпаны этим Витьку не попрекнул, не посмел. У самих не вернулись с войны отцы или братья, или дядья. И с Финской в том числе.

За то у них был Отец Всех Народов – Сталин. Один на всех. И вот сегодня, восьмого марта пятьдесят третьего, они все осиротели. Во второй раз.

Сегодня даже у Витьки Малохольного неожиданно прорезался голос.

– Надо всем ехать, – хрипло произнес он, – ехать в Москву на похороны Товарища Сталина.

– Ехать, ехать, – поддержала шпана.

Решили, что соберутся у Московского вокзала, как стемнеет. Поедут зайцами, на крыше. Им бы только до Москвы добраться. А там уж каждый подскажет, куда дальше надо.

Матерям говорить про то было не велено. А то бы точно не пустили.

И вот Витька и Женек уже лежат на тощих пузах на скользкой крыше зеленого вагона. Крепко держатся за грибок печной трубы. Тесемки ушанок завязаны под подбородками. Они заледенели и впились в кожу. Светает. Слева и справа грязноватый снег и унылые черные деревья.

Витька раздухарился. И откуда красноречие то взялось.

– Именно он, Товарищ Сталин, привел на с победе над фашистскими захватчиками и освободил нашу Родину от злобной гадины. Ему благодарны мы за наше счастливое детство. И наш долг…

Важность момента захлестнула Витьку, он зачем-то встал. Неловко, как и все, что он делал. Шальные поперечные провода пришлись на хрупкую шею. И вот уже летит прочь с глухим стуком непутевая Витькина голова, а худое тельце в кургузом пальтишке остается трястись на крыше. Женек, заливаясь слезами, крепко держит за руку то, что осталось от его друга. И даже сопли не вытереть. Одна рука держится за трубу, вторая за Витьку. Руки затекли и болят так, что сейчас отвалятся.

Женек не знал, что делать. Где-то в груди теплилась надежда, что все это неправда, и что все это ему только почудилось. Но рядом маячило почерневшее от крови Витькино пальто. А в руке у Женька была ледяная твердая белая ладошка. Так они доехали до ближайшей станции, Женек Цыган и внезапно укоротившийся Малохольный Витька. Женек спрыгнул сам. Сбросил тело на перрону Побежал, спотыкаясь найти хоть кого-нибудь. Надо сообщить Витькиной матери. Обязательно надо. Его друг не может пропасть без вести, как отец…

Ловкая шпана все-таки доехала до Москвы, но обратно никто не вернулся. Может, пропали в давке на похоронах, или еще что-то приключилось недоброе. Поговаривали, что народу в той толпе сгинуло немало.

«Вот он какой, товарищ Сталин, – подумал Женька, – сам ушел и сколько людей с собой увел».

А потом, на девятый день, приснился ему сам Товарищ Сталин. С усами, в военном кителе. Очень был недовольный.

«Ты не Женек Цыган, ты Евгений. И не по подворотням шляйся, а учись и работай. На кого страну оставляю? И на тебя в том числе. От твоего вдохновенного труда мощь ее слава зависит».

Женька проснулся, посидел немного в тишине, подумал, натянул рубаху и штаны и побрел на кухню к матери.

– Ма, – посмотрел он на нее с надеждой, – а можно так, чтобы и учиться и работать?

– О, нюжли за ум взялся? – всплеснула руками мать.

В тот же день подали заявление в ремесленное училище. Женьке выдали новенькую форму с металлическими пуговицами и фуражку с кокардой. Началась новая жизнь…

Евгений не любит вспоминать этот случай. Про Сталина с тех пор не сказал ни одного слова – ни хорошего, ни дурного. Избегает поездов, всегда выбирает самолет. И никогда не плачет на похоронах.

Литературный вор

Главный редактор Бэллочка и редактор Шурочка и опять не позвали корректора Кутькина пить чай. Цейлонский, «со слоном» и дефицитными конфетами «Грильяж». Кутькин прихлебывал свой дрянной грузинский вприкуску с черствым коржиком прямо на рабочем месте. Делая вид, что вычитывает рукопись, он тихонько разглядывал Шурочку. Она ему давно нравилась, но сознаться в этом он не мог. Пока не мог.

Шурочка – холеная блондинка в костюме «джерси», с прической «паж». Маститые литераторы захаживают к ней с пиететом. Потому как Шурочка умеет методом простого вычеркивания превратить лохматую и кособокую рукопись в шедевр. Потому и носят они Шурочке «Грильяж» и «Жар-Птицу» коробками. А кто после гонораров да потиражных, и на французские духи может расщедриться! А что Кутькин?

Ему под пятьдесят. Он почти лыс. Уцелевшую прядь укладывает на макушку, думая, что это поправит дело, но лысина все равно предательски просвечивает. Он – простой корректор. Кутькин педантичен, усидчив, надежен. Тринадцатую зарплату Кутькин получает исправно. Но перспектив продвинуться по службе – никаких. Да и живет он в коммуналке

Но у тихого Кутькина есть план, который позволит все изменить. Как работник нивы литературы, Кутькин давно мечтает написать роман. Настоящий шедевр. И чтобы за него дали не только Ленинскую премию, но и премию Парижского Пен Клуба. Где этот Пен-клуб, и как в него принимают, и тем более, за что он раздает премии, Кутькин представлял плохо, но слышал, что дают ее в инвалютных рублях. Тогда – «распахни, Березка, двери».

Со всеми своими дефицитами.

В глубине души Кутькин понимал, что самому ему с дерзновенной задачей не справится. Поэтому по ночам он мыл золотой песок. Оставался допоздна, ждал, когда за Бэллой закроется дверь. И пулей влетал в ее кабинет, чтобы раньше уборщицы успеть выудить из мусорной корзины папки с забракованными рукописями. Магическая формула «рукописи не возвращаются и не рецензируются» давала Кутькину надежду на то, что никто никогда не востребует то золото, которое он годами намывал из отвергнутых рукописей.

Каждая серая папка с тряпочными завязочками вселяла в Кутькина радужную надежду на редкостный самородок, который он найдет, а это было непросто. Начинающие авторы почти всегда писали неразборчиво, но на машинистку они тратиться не желали. Значит, и копии текста у них не было. Зрение Кутькина с каждым годом ухудшалось. Линзы очков становились все толще, а взгляд – все печальнее.

Найденные красивые слова, неожиданные обороты или интересные сюжетные ходы Кутькин любовно выписывал на карточку и помещал в ящичек, типа тех, что мы видим в библиотеке.

Сидячая работа и еда всухомятку еще никому не добавили здоровья. У Кутькина обнаружилась подагра. Слово то какое! Будто мерзкая злая старуха вцепилась узловатыми костлявыми пальцами в косточку его правой ноги и ну давить, что есть мочи. А по ночам приходил цепной старухин пес и все грыз, грыз ногу… Пахучая мазь Вишневского облегчала боль совсем ненадолго. Невозможно было есть, спать, ходить на работу. И лишь одно занятие давало ему облегчение – это мытье его золотой руды.

Завершив работу с очередной папкой, Кутькин задремал. Ему снилось, как вручают заветную премию, а Шурочка восторженно ему аплодирует, когда в дверь постучали. На пороге его комнаты стояла …Шурочка, милая сердцу волшебница, в своем неизменном джерси. Ее отправил к захворавшему Кутькину главный редактор.