Добровольные галерщики. Очерки о процессах самоуспокоения

Мы часто замечаем у детей, которых консультируем в Парижском институте психосоматики (IPSO), как определенный тип родительского послания ведет к развитию особенного влечения к тому или иному способу возврата к спокойствию. Определяющим является то, каким образом родители способствуют или тормозят развитие того или иного эротизма. Когда развитие эротизма затормаживается, он заменяется требованием ребенка к своей матери, когда ребенок настаивает, чтобы мать действовала определенным образом (активным или пассивным). Это требование следует понимать как декларацию о зависимости от матери в качестве реального внешнего объекта, поскольку внутренняя репрезентация этого объекта оказалась более или менее неудачной.

Пример: малыш двух с половиной лет обследуется по поводу экземы. У него наблюдается моторная гиперактивность, во время консультации он находится в постоянном движении. Он активно сосет пустышку, которую родители дают ему каждый раз, когда он принимается сосать свой большой палец. У них существует предубеждение, что сосание большого пальца может вызвать деформацию неба ребенка, что побудило родителей очень рано запретить ему это. Также бросается в глаза, что ребенок садится на колени к своей матери лишь тогда, когда полностью истощается. Мать мало с ним разговаривает, и основное, что они делают вместе, – это ходьба. Ребенок пытается вновь обрести спокойствие посредством двигательной активности и требует, чтобы все считались с его потребностью в этой активности, что соответствует, впрочем, предпочтениям, навязанным ему матерью.

Вот наглядный пример того, как неонужда, созданная у ребенка, мешает установлению аутоэротизма.

Другой пример: малыш тринадцати месяцев, страдающий спазмом всхлипывания[7 - При плаче может внезапно потерять сознание. Такие приступы часто появляются у детей, когда им говорят «нет». Необходимо дифференцировать с эпилептическими приступами.]. Во время консультации он постоянно двигается, проявляя моторную гиперактивность. У него обнаруживается опережающее моторное развитие. Он не успокаивается ни на коленях у матери, ни на коленях отца. Мать, не очень-то нежная, берет его на руки лишь тогда, когда он подает признаки усталости, так как консультация проводится в час его обычного послеобеденного сна. Как они успокаивают его дома? У ребенка имеется тяга или предрасположенность к музыке, и его укладывают спать с ее помощью. Для этого широко используются музыкальные шкатулки и всякого рода музыкальные предметы, приводящиеся в действие при помощи веревочки или заводного механизма. У родителей всегда есть с собой такой предмет. Они пришли на консультацию с радио для детей, и ребенок успокаивается, когда к его уху прикладывается это кричащее радио. В целом консультация подтверждает тот факт, что отношения с матерью не являются успокаивающими и что лишь возбуждение, похоже, может действительно успокоить этого ребенка.

Этот пример показывает то, что, возможно, является преформой будущего токсикоманического использования музыки. Случай с этим ребенком ставит и другую проблему – устройства системы противовозбуждения, настолько особенной, что она могла бы привести к травматофилии.

Добровольный травматизм

Действия Рокки также направлены на поиск травматизма, когда он производит звуки, которыми наполняет свою голову. Таким образом, с одной стороны, он провоцирует повторение той аварии, с другой – держит ее на расстоянии и удаляет из своих мыслей.

Иногда один процесс может заменять другой, только бы он оставался на поведенческом уровне. Одиночный гребец Фредерик Герэн хорошо это понимает, когда объясняет, к какому замещающему средству самоуспокоения он прибегнул, когда не смог использовать для этих целей весла. Его несло по течению безо всякой возможности какого-либо действия: «По прошествии четырех дней, в течение которых не было никакой возможности встать на якорь, – пишет он, – чтобы избежать нежелательных психических сдвигов, я каждый день выходил и кричал что было сил, чтобы высвободить ту энергию, которая была во мне».

Эти слова, как видно, подчеркивают важность экономического аспекта протекающих процессов и необходимость найти другой поведенческий путь для выхода напряжения.

Рассказ Алена Бомбара, добровольно в одиночку пересекшего Атлантику и питавшегося сырой рыбой и планктоном, напоминает симптоматику травматического состояния. Он описывает свой опыт как возврат из ада, но ад продолжился для него и после возвращения. Известно, что по окончании плаванья он долго страдал не только депрессией, но также и соматической дезорганизацией. Бомбар рассказывал, что в течение пяти лет у него сохранялось физиологическое расстройство желудка и что он навсегда потерял способность к засыпанию. Он также сообщил, что познал период отказа от борьбы за жизнь и смирения со смертью перед тем, как совершил последний и решающий рывок к выживанию. Повсюду в его рассказе царит отчаяние.

По его мнению, именно опыт добровольной имитации крушения и последовавшего за этим одиночного плаванья является причиной травматизма, изменившего все в его жизни. То был опыт, который травматический невроз закрепил посредством бесконечного повторения. Но это объяснение Бомбара исключает все, что предшествовало его авантюре, а именно мотивы, благодаря которым он решился подвергнуть себя такому травматизму.

Я не думаю, что травматическое состояние тех, кто превращает себя в машину для изнуряющей гребли, является лишь следствием опыта одиночного плавания. В определенном числе случаев синдром «одинокого галерщика» должен предшествовать этому опыту, смысл которого в том, чтобы найти объект во враждебном окружении, в данном случае – в одиночном экстремальном заплыве, который превратит предшествующие страхи и диффузное безобъектное отчаяние во вполне понятное и объектное.

Отчаяние, описанное Бомбаром, – это состояние архаического страха, к которому стараются приблизиться те, кого манит этот вид подвигов, – спортсмены-марафонцы и экстремалы. Они хотят побороть и изгнать собственное состояние беспомощности (Hilflosigkeit), пережитое ими раньше, чтобы доказать, что, дойдя до края, когда, кажется, уже ничем нельзя себе помочь, это все-таки, несмотря ни на что, оказывается возможно. По всей видимости, именно спортсмены-экстремалы идут по пути замены своих некогда безысходных и бессмысленных страданий на вполне понятные архаические расстройства, дабы избавиться от первых.

Процессы самоуспокоения также являются необходимостью, навязанной отчаянием, а не объектным страхом. Оправданием для приведения их в действие всегда служит неинтегрируемое перевозбуждение, скрытый травматический невроз, который, кстати, может касаться лишь определенного сектора психической деятельности.

Существование процессов самоуспокоения является, с одной стороны, следствием недостаточности строения психической системы защиты от отчаяния и, с другой – провала материнской функции смягчения страхов своего ребенка. Они указывают на неспособность матери помочь своему ребенку переносить ее отсутствие, что ведет к усилению процесса самоуспокоения ради поддержки функции восприятия.

По-моему, процесс самоуспокоения представляет собой некий эрзац известной игры с катушкой, описанной Фрейдом, эрзац потому, что такая игра не состоялась и не смогла сохранить следы присутствия матери.

Связь между смертью и эротизмом

Пример с Рокки позволяет рассмотреть процесс, ведущий к изменению применяемой им самоуспокоительной процедуры, и способ, при помощи которого осуществляется ее замена на ментализацию.

Рокки создает картотеку, которую заполняет фотографиями обложек музыкальных дисков с написанными на них названиями групп. Удовольствие, которое он получает от музыки, носит, скорее, вторичный характер, а настоящее удовольствие он, похоже, получает от созерцания изображений обложек, которые он охотно демонстрирует, и, показывая их мне, хочет, чтобы и я разделил с ним его чувства.

Почти все названия групп тяжелого рока и иллюстрации к их дискам отображают тему смерти. Вот некоторые красноречивые примеры этих названий: «Смерть», «Могила», «Суицидальные тенденции», «Скелет», «Разрушение», «Семья жертв».

В оформлении дисков присутствуют скелеты, головы мертвецов, покрытые касками, и живых мертвецов. Разлагающиеся трупы выходят из могил с угрожающим видом, а иногда они выходят прямиком из ада.

Рокки демонстрирует большую искусность в перерисовывании этих персонажей. Он приносит мне свои рисунки, однако совсем немного может рассказать о них. Зато он все больше и больше идентифицирует себя с этим музыкальным направлением. Он называет себя «тяжеловесом», то есть любителем тяжелого рока, и ищет встреч с другими тяжеловесами, легко узнаваемыми по знакам на одежде, прежде всего, по названиям музыкальных групп, отпечатанных на джинсах и куртках. Принимая во внимание, что означают эти названия, Рокки становится в некотором роде рекламным носителем смерти.

Позднее его ментальную связь с аварией удастся частично сгладить. Я смогу показать ему, как его воспоминания об аварии соединяются с репрезентациями смерти в фантасмагории тяжелого рока. На данной стадии интерес, проявленный им к самым садистическим фигурам, является знаком того, что инстинкт смерти смешивается и связывается с помощью эротического влечения. Таким образом, открывается выход для выражения эдипальных желаний.

«Калейдоскоп ужасов»

Рокки все больше интересуется фильмами ужасов. Он увлечен фильмом «Калейдоскоп ужасов-2», снятым по сценарию Стивена Кинга. Так получилось, что я тоже видел этот фильм и могу констатировать точность изложения, без фантазий и прикрас, когда он мне его пересказывает. Это история женщины, которая только что рассталась со своим любовником и едет с бешеной скоростью, чтобы вовремя приехать домой и не вызвать подозрения у мужа. Она сбивает мужчину, стоявшего на краю дороги, и, думая все время о последствиях своего опоздания, бросает тело жертвы на месте аварии. Женщина продолжает свой путь, но перед ее машиной появляется окровавленный человек и пытается ее остановить. Тогда она намеренно давит его второй раз. Но изувеченный мужчина появляется снова и снова, она снова и снова давит его, и так далее. В атмосфере преследования, которая все накаляется, он возникает то на капоте, то внутри автомобиля. Женщина проявляет невероятное ожесточение, пытаясь окончательно избавиться от этого человека привидения, постепенно доведенного до состояния отвратительной кровавой массы, но никак не желающего умирать. Однако в конце концов именно он побеждает в этом состязании.

Я говорю Рокки: «Авария на дороге с мертвецом, который не совсем мертв…» Таким образом я устанавливаю связь с той аварией, которая случилась, когда ему было три года. Рокки отвечает мне новым пересказом тех событий, на этот раз с дополнительными подробностями: у его сестры кровь текла изо рта и носа, а его мать, поняв всю тяжесть состояния дочери, очень о ней беспокоилась. Напротив, она совсем не беспокоилась о нем, о Рокки. Реминисценция этих забытых, вытесненных деталей на сей раз относилась к вытесненному воспоминанию.

До этого во время сеансов мальчик не проявлял никакой враждебности к членам своей семьи. Сейчас же речь шла о соперничестве, о столкновении его с братом, о неприкосновенности замещающего ребенка, которым является его маленькая сестра. Кроме того, мы говорили, как сложно ему было смириться с тем, что он стал старшим ребенком в семье после смерти сестры, и тут стали разворачиваться различные фигуры эдипова конфликта.

Сеансы психотерапии позволили выявить еще один факт: задолго до этой аварии в семьях родителей Рокки тоже случались трагические смерти детей, которые не были ими оплаканы. Темы страха перед женским полом и перед угрозой кастрации отделяются от темы смерти в иконографии ужасов. И, как нам подсказывает фильм «Калейдоскоп ужасов-2», автомобильная авария, случившаяся с мальчиком, может рассматриваться как репрезентация первосцены, имевшей трагические последствия.

В период отрочества бывает, что тема насилия отражает, как эхо, юношескую буйность влечений, усиленную инстинктивным страхом реализации инцестуозных фантазмов и желания смерти. Травматическое повторение более не является симптомом. Его заменяет очарование ужаса и страха, болезненный интерес к разрушению, от которого испытываешь удовольствие, как от игры, даже если она садистическая, как от фантазии, которая постоянно будоражит ум.

Положение Рокки улучшается во всех сферах, включая школу и социальное окружение. Он находит себе работу, что позволяет ему купить набор ударных инструментов, о которых он мечтал. Он учится значительно лучше, находится среди первых в своем спецклассе, затем повторяет курс четвертого класса в обычной школе и вновь оказывается среди первых. Родители купили ему мопед, который он водит с удовольствием, и у него начинается длительный флирт с девочкой.

Сеансы психотерапии стали приносить ему удовольствие от непринужденного разговора, который пришел на смену пустых и лишенных аффектов фраз.

«Тональность» ударных инструментов изменилась. Рокки больше не является одиноким автоматом, он начинает репетировать с другими музыкантами. Теперь он старается играть «с оттенками».

В настоящее время ему шестнадцать лет. Навязчивое желание быть выброшенным через дверцу автомобиля более не появляется. Похоже, автокатастрофа больше не управляет подспудно шумовыми эффектами ударных инструментов. Его травматическое видение инкорпорировалось и стало составной частью его личной фантасмагории.

Он носит все атрибуты представителей тяжелого рока, но, несмотря на этот антураж, беспокойство по поводу его дальнейших перспектив все еще остается. Он и в самом деле начинает «барабанить» на конкурсах тяжелого рока, то есть подниматься на сцену, чтобы обрушивать свою музыку на публику. Гордость, с которой он мне рассказывает о своем подвиге, не может, однако, меня полностью успокоить. Идет ли речь о новом этапе инициации, который должен позволить ему пройти отрочество? Мне кажется, что да, но это поведение содержит также следы компульсивного стремления к повторению, что напоминает о предыдущем периоде. Существует еще, как мне кажется, риск тяги к беспричинным насильственным актам, к заигрыванию со смертью. Перспектива обращения к другим успокаивающим процессам типа токсикомании или алкоголизма также остается весьма вероятной. Но аутоэротическая аутоагрессивность, столь выраженная у него ранее, уступила место более объектному садомазохизму, проявляющемуся в его акте «прыжка» в публику. Как мазохист, он жертвенно бросается в толпу, но, будучи в то же время и садистом, он становится опасным «снарядом» для тех, кого может раздавить.

Игра со смертью

Этот фрагмент психотерапии Рокки показывает, что благодаря игре на барабанах и работе по связыванию развязыванию репрезентаций в его психическом аппарате произошла реинтеграция пораженного психического сектора, который до этого удерживался расщеплением в стороне, вне досягаемости для психической работы по проработке и построению репрезентаций, и функционировал в соответствии с особенностями травматического невроза.

Игра на ударных инструментах оказалась самоуспокаивающим процессом, позволившим установить прямолинейную связь на перцептивно моторном полюсе травматической перцепции. Каждый удар Рокки палочкой по барабану был повторением удара и грохота аварии. Это было повторением травматического события через создание шумовых эффектов, «воспроизводящих» аварию, но не приводящих при этом к ее символической репрезентации. Позже, когда началось развертывание символической деятельности, смерть поменяла свой статус с воздействия инстинкта смерти на психику на игры с идеей смерти. Прошедший путь является траекторией смешения влечений в процессе отрочества.

Бесчисленные удары палочкой как будто повторяют гребки одинокого гребца. И те, и другие реализуют связывание и развязывание, смешение и распутывание. Эта работа осуществляется телом в перцептивном и моторном регистре, как заменитель деятельности связывания и развязывания репрезентаций, отсутствующих в психическом аппарате пациента. Тело управляет смешением и распутыванием именно потому, что игра с влечениями происходит не в психике. Тело превращается в машину, которая мыслит машинально, в оператуарную машину с двойной функцией: воспрепятствовать возврату травматической перцепции и укротить ее. В случае с Рокки самоуспокоительный процесс принимает другой вид: травматическое возбуждение находит связи на ментальном уровне, что проявляется через возникновение садистических образов.

Впоследствии ментализация становится все более очевидной. Символическое значение удара палочками усиливается. Вместе с травмирующим возбуждением, возникшим вследствие автомобильной аварии, он будет объединять и другие травмирующие события, связанные уже с психическими репрезентациями. Шум ударных инструментов начинает символизировать другие сцены: ссору родителей после аварии и, возможно, сцену их примирения, материализованного в маленькой, замещающей сестре. Это также шум, который бьет тревогу по поводу угрозы кастрации. Все эти темы получают психическую репрезентацию, что позволяет найти другие возможности для возврата к спокойствию. Такая эволюция показывает, что система противовозбуждения становится способна преобразовать внешнее возбуждение в сексуальное.

Самоуспокоительные приемы, заменяющие аутоэротизм (самоуспокоительные приемы и отрочество)

Какое влияние оказывают на самоуспокоительные приемы пубертат и происходящие в отрочестве изменения?

Чтобы ответить на данный вопрос, следует несколько уточнить взаимоотношения самоуспокоительного приема и аутоэротизма.

Не все виды аутоэротизма являются самоуспокоительными приемами.

З. Фрейд в работе «Три очерка по теории сексуальности» в разделе, посвященном общей теории, приводит сексуальную градацию аутоэротизма, где указывает на разницу между сексуальными влечениями и влечениями самосохранения.

Вводя в работе «По ту сторону принципа удовольствия» понятие «влечение к смерти», он характеризует Эрос как силу связывания, объединения, жизни. Аутоэротизм же является жизненной силой, которая тянется к удовольствию, удовлетворению, к нулевому уровню возбуждения. Таким образом, аутоэротизм имеет двойную природу. Он связан как с удовлетворением, как и с возбуждением.

Аутоэротизмы – это продолжение материнских забот, работа над внутренними и внешними границами, над дифференциацией Я и объекта. Они направлены на установление чувства непрерывности, несмотря на прерывность материнских забот, их периодического присутствия и отсутствия. Таким образом, они представляют собой систему противовозбуждения, позволяющую осуществить контринвестицию.

Лишь компульсивный аутоэротизм бывает успокаивающим, так как он приносит разрядку, но не удовлетворение. Самоуспокаивающие приемы не дают удовлетворения. Они, по мнению Мишеля Фэна, «истощают ментальную жизнь точно так же, как и блокируют постоянные эффекты событий» (Fain, 1992). Обращение к успокаивающим приемам проистекает из необходимости предотвращения нового проявления травматического события. Эти приемы, следовательно, необходимо понимать как временную остановку через повторение.

Самоуспокоительные приемы являются также средством воздействия на отношения с объектом, когда возможности психической ментализации недостаточны.

Подменяя аутоэротизм, они реализуют форму привязанности к внешнему объекту, поскольку репрезентация внутреннего объекта так и не была достигнута. Следовательно, они поддерживают перцепцию внешнего объекта вместо его репрезентации. Вся игра относительно внутренней и внешней границы, дифференциации Я и объекта заменяется игрой на удалении от внешнего объекта, непредсказуемо приближенного и отдаленного. Самоуспокоительные приемы являются необходимым субститутом и указывают на сильную зависимость от внешнего объекта.

Пубертат обостряет игру, связанную с приближением к объекту. Поскольку возможность осуществления инцестуозных желаний становится реальной, необходимо срочно найти средства управления отношениями на определенной дистанции. Если ребенок взрослеет, так и не научившись смешению, связыванию эротического либидо с влечением к смерти, если он зависим от реального объекта, то, достигнув подросткового возраста, он оказывается в еще более сложной ситуации.