своё очарованье не растратив.
Собою затмевая все софиты,
средь сотен ослепила и меня.
И женственность, пылая от природы,
сожгла дотла мои мечты и
в пепел превратила ожидания,
ещё вчера влекущие к тебе.
Но коль важнее
для меня ты хочешь стать,
Поверь, тебе не нужно
предо мною раздеваться…
Я красоту твою
всем сердцем принимаю,
а наготу приемлю лишь любя, —
не требуешь, ведь, ты награду.
Всё потому, что истину несёшь
ты как любовь и просветляешь душу.
От скверны очищая естество,
своим явлением, просто, – исцеляешь.
Целительница, милая моя!
Питер не Париж
В Амстердаме есть и свой Мулен руж,
Там бывал и твой почтеннейший муж!
В панталоны деньги девкам совал,
И рукою щупал там, вот нахал!
Орфей Без Эвридики
Амстердам, конечно, тоже хорош.
Где еще такую сказку найдешь?
И когда еще его посетишь?
Но, желаю, почему-то в Париж.
Эману Элька
Дорогая, ну зачем тебе Амстердам и
в Париже Мулен Руж уж не тот.
Я недавно в Берлине бывал —
там никто о рубле не вспоминал.
В нём повсюду голубые дома,
и у дам лишь прозрачно трико.
А кафешки там ничего,
где за пивом не видно лицо.
Почему не летишь ты ко мне или
Питер для тебя сероват?
Может рубль ещё слабоват?
В Эрмитаже оставишь свой след.
Помоги мне мосты на рассвете свести.
Распишись рукой по Неве,
опрокинь тень Авроры
на гранит ещё тёплых ночей…
В Амстердаме есть и свой Мулен руж,
Там бывал и твой почтеннейший муж!
Нарисуй меня
Ты хотел огня,
Чтоб обжечь нутро.
Нарисуй меня
На стене метро.
Чёрным напиши-
В нем печаль видна.
До корней души
Я обнажена.
А еще вплети
Тёмный фиолет.
За твое «прости!»
Мне прощенья нет.
Тенью глаз не трожь.
Обведи края.
И тогда поймёшь,
Как любил меня.
Эману Элька
Бросил бы перчатку
и на три шага…
Но нельзя так сделать —
строг Устав дуэли:
у барьера бьются только господа.