Скарфинг. Книга первая

– Ясно, – Наум переступает с ноги на ногу и звякает кандальной цепочкой.

– Знаешь, первый раз я встречаю самца, который определенно умнее меня, – говорит задумчиво Лия. – И, если честно, мне это не нравится. Мне от этого делается неуютно.

Наум не успевает толком обдумать слова пилота, когда замечает, что впереди песчаные барханы странным образом обрываются в пустоту.

– А что это там такое?

– Тектонический разлом, – отвечает Лия. – Говорят, он тянется до самого Индийского океана… А вот и Ферма. Что скажешь, впечатляет?

Пригнув голову и прищурив глаза от солнечного блеска, Наум смотрит в иллюминатор. Больше всего здание Фермы напоминает ему раковину морского моллюска только немыслимого, циклопического размера. Темно-серая почти черная, эта «раковина» лежит на краю разлома, зарывшись в песок, и солнечные лучи тускло поблескивают на её закрученной логарифмической спиралью неровной, будто гофрированной поверхности.

Виман подлетает ближе, и Наум видит величественный, похожий на кошмарный сон тектонический разлом. Только дно разлома Наум так и не может разглядеть – острые, как иглы скалы уходят уступами вниз в синеватую мглу. А над этой бездной, словно половинка ажурного моста, висит посадочная площадка. Это изящная легкая конструкция крепится к каменной стене разлома изогнутыми тонкими опорами.

– Сейчас будем садиться, – предупреждает его Лия и ведет виман вниз, на посадочную полосу, висящую над бездной.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В гостиной за обеденным столом сидит Евдокия Павловна – средняя из сестер Брошель-Вышеславцевых и пьет крепкий черный кофе без сахара и сливок.

– Доброе утро, Софи, – говорит Евдокия Павловна, внимательно глядя, на младшую сестру.

– Доброе утро, – отвечает София Павловна тусклым голосом и, остановившись возле стола, наливает в высокий стеклянный стакан воды из графина. В графине плавает стебель сельдерея и гроздь калины.

Евдокия Павловна не торопясь курит папироску. Табачный дым вьется серой ленточкой и поднимается к потолку. За спиной у госпожи Брошель-Вышеславцевой, сложив на животе руки, стоит экономка – Татьяна Измаиловна. Гостиная залита ярким солнечным светом. Створка высокого окна, выходящего на балкон, приотворена, и виден круглый столик, пара кресел и беленый каменный парапет с балясинами.

У всех сестер Брошель-Вышеславцевых рыжие волосы, которые отличаются только оттенком. У Евдокии Павловны волосы заметно темнее, чем у Софии, и больше похожи на медь, чем на пламя костра. Евдокия носит каре с короткой челкой. У нее вытянутое длинное лицо, нос прямой и самую малость великоват. От крыльев носа к уголкам рта протянулись две глубокие складки.

– Татьяна Измаиловна мне сказала, что ты явилась домой среди ночи, – замечает как бы между прочим Евдокия Павловна. – И ты была пьяна.

Она затягивается папироской, и София слышит, как трещит, сгорая табак. На дубовой столешнице рядом с кофейной чашкой и блюдцем лежит серебряный портсигар Евдокии Павловны и просто невыносимо сверкает на солнце. На крышке портсигара – державный василиск со змеиным хвостом свернутым колечком.

– Полагаю, Татьяне Измаиловне показалось, – отвечает София.

Она выпивает до дна стакан прохладной воды. Внезапно залитая солнечным светом гостиная принимается раскачиваться из стороны в сторону. Глубоко вздохнув, София ставит стакан на стол и цепляется рукой за край столешницы.

– Будь добра, Софи, подойди ко мне, – просит её сестра.

– Это еще зачем?

– А впрочем, не стоит, – Евдокия брезгливо морщит длинный нос. – От тебя так разит перегаром, что с порога можно почуять.

У Софии Павловны нет сил, вступать с сестрой в перепалку.

Она идет к кухонному лифту. На дверцах лифта четыре ручки, вокруг каждой нарисован поделенный на сектора циферблат. Расположив стрелки в нужных секторах, можно составить меню на любой вкус. Софии Павловне хочется чего-то сладкого и необременительного для желудка. Чтобы выбрать десерт она вертит третий тумблер, пока не останавливается на творожной запеканке. С помощью четвертого тумблера барышня выбирает напиток, сегодня это клюквенный морс.

София Павловна нажимает клавишу, внутри шкафа звенит колокольчик, и ее заказ отправляется на фабрику-кухню расположенную в подвале стоящего по соседству дома.

– А вот, что ты обронила на лестнице, – продолжает сестра и стучит ложечкой по стеклу.

София Павловна оглядывается и, наконец, замечает стоящую на столе давешнюю квадратную бутыль.

– Тебе не хуже моего известно, что самогон в Тартарии запрещен. А знаешь почему?

– Знаю, – хмуро отвечает София. – Потому что это яд.

Барышня стоит возле кухонного лифта – худенькая, стройная, в голубом ситцевом халатике. Её рассыпанные по плечам рыжие волосы горят на солнце.

– Я беспокоюсь за тебя, Софи, – говорит Евдокия Павловна и не спускает взгляда с младшей сестры. – Кончится тем, что тебя пьяную остановят на улице жандармы. Тебя выпорют плетьми у позорного столба! Нет, это неслыханно! Чтобы девица из рода Брошель-Вышеславцевых, одного из старейших родов Великой Тартарии, оказалась у позорного столба?! Наша покойная матушка не пережила бы такого позора… Скажите, Татьяна Измаиловна, ну разве я не права?

– Ну, разумеется, вы правы, – соглашается экономка. – Опозорить такую фамилию, слыханное ли это дело?

– В Нижнем посаде живут опустившиеся, потерявшие человеческий облик самцы. Эти животные жить не могут без самогона. Каждый месяц мы устраиваем облавы, но все без толку.

Они раз за разом собирают перегонные кубы и снова гонят, и пьют этот яд… Я не хочу, чтобы ты не угодила в беду, Софи. Я боюсь за тебя.

В кухонном лифте звенит колокольчик, и тут же распахиваются дверцы. Татьяна Измаиловна проходит через гостиную и достает из лифта поднос. На подносе стоит стакан с брусничным морсом и тарелка с творожной запеканкой.

Экономка относит поднос к столу.

– Столько работы по дому, верчусь весь день, как юла, – жалуется Татьяна Измаиловна, составляя тарелку и стакан на столешницу. – Хорошо бы купить смышленого раба.

– Ну, голубушка, – смеется Евдокия Павловна. – У нас уже был в услужении мальчишка. Так вы так его лупили, что он взял, да и убег.

София усаживается за стол и проводит тонким пальчиком по запотевшему стеклянному стакану. У неё совсем нет аппетита, даже напротив, слегка подташнивает.

– Видишь ли, Софи, я служу в жандармерии и не могу пройти мимо нарушения закона. Я должна составить рапорт. Но…

– Но это бросит тень на овеянный славой род Брошель-Вышеславцевых, – криво улыбается София Павловна.

Сестра глядит на нее, недобро прищурив глаза.

– Наверное, я все же тебя избаловала. Если мне не изменяет память, я ни разу не наказывала тебя с тех самых пор, как ты побывала в Заведении. Я полагала, что ты уже взрослая и в битье нет необходимости. Выходит, я ошибалась, – вздыхает Евдокия Павловна. – Я хочу, чтобы ты помнила, Софи, я тебя люблю и поступаю так для твоего блага.

– Ах, Дося, поступай, как тебе угодно.

– Да, именно так, – широко улыбается Евдокия Павловна и показывает сестре свои ровные крупные зубы.

София Павловна подходит к диванчику, стоящему в углу гостиной, развязывает пояс и сбрасывает на пол ситцевый халатик. Она прикрывает руками пах, зябко поводит плечами и, взглянув исподлобья на сестру, ложится животом на диванный валик. София Павловна вытягивает ноги, и упирается пальцами в нагретый солнцем пол. Она прижимается щекой к выгоревшему зеленому велюру и закрывает глаза. Прежде Софию Павловну частенько наказывали в гостиной на этом самом диване. Стоит сказать, Евдокия сама никогда сестру не порола, а поручала это экономки. Если наказания было суровым, Евдокия Павловна садилась на диван и крепко держала Софию за запястья.

София Павловна поводит рукой по выцветшему велюру и с удивлением понимает, что все эти годы свершений и важных открытий куда-то подевались, и из молодой женщины она превратилась обратно в озлобленного на весь мир ребенка с несносным характером. Евдокия Павловна была права, Софи не наказывали ни разу, с тех самых пор, как она вернулась домой из исправительного Заведения. И сейчас, лежа бедрами на диванном валике, Софи Павловна отчетливо вспоминает, какая тяжелая у экономки рука и как нестерпимо жжется гибкая трость из ротанга.

Как в старые времена Евдокия Павловна садится на диван рядом с сестрой и берет ее за запястья. А Татьяна Измаиловна достает с полочки ротанговую трость с загнутой крючком ручкой. Трость давно лежит на полке без дела, и экономка, взяв из ящика ветошь, стирает с ротанга пыль. Татьяне Измаиловне еще нет сорока. Это моложавая, невысокого роста, крепко сбитая женщина с пышной грудью и широкими бедрами. У Татьяны Измаиловны смуглая кожа, округлое лицо, густые черные брови и черные, как смоль волосы, собранные в пучок на затылке.

С тростью в руках экономка встает сбоку от диванчика. Взглянув на маленькие крепкие ягодицы Софи, Татьяна Измаиловна несколько раз хлещет ротангом по воздуху, чтобы почувствоваться вес трости, а потом отводит руку назад.

– Надеюсь, ты образумишься, – говорит сестре Евдокия Павловна.

Ротанговый прут рассекает воздух и звонко хлещет Софи по бледным ягодицам. Трость впиваются в кожу и жжется, словно кипяток.