Второго дубля не будет. Всё ещё молодость

– Люблю говорить мужьям, что у них жены пошли рожать. У них при этом такой идиотски растерянный вид.

Алешка потом рассказывал мне: «Я медленно обошел вокруг роддома. Тишина, окна замазаны белой краской, и ты там, внутри, и что-то творится с тобой. Тревожно мне было, но чем я мог помочь? Я пошел домой».

А я в это время рожала. Боль начиналась где-то в районе поясницы и, медленно нарастая, переходила на низ живота, всё усиливаясь и расширяясь. Распирало пах, и я, схватившись руками там, где больно, делала движения по животу наверх, стараясь загнать боль повыше и не пускать ее туда вниз, где уже и так нестерпимо больно. Я гладила себя, гладила от низа живота к пупку, и тихонько шептала:

– Мамочка, ну почему же ты мне сказала, как только станет нестерпимо больно, меня отпустит, мама, меня не отпускает, и я не могу уже больше терпеть.

Я смотрела на часы, стрелки казались приклеенными к циферблату. Когда я рожу, эти часы, это время будет уже позади, думала я и чувствовала, что боль почти прошла, она отступила, хотя схватка уже была долгой.

– Хорошенькие схваточки уже идут, – приподнятым тоном говорит мне подошедшая врач, и ее радость мне непонятна.

Врач осматривает меня: – Еще неполное раскрытие. Еще надо подождать.

Но я уже не слышала, что она говорит. Боль опять захватила меня и всё росла и росла, и не было ей конца и края. Я металась по кровати, закидывала ноги на стенку, в положении березка мне было легче, рубашка сбилась, первое время я еще натягивала ее между ног, а потом уже перестала и совершенно не стеснялась санитарки, которая мыла пол возле моей кровати, мне было всё равно, какой у меня вид.

– Господи, мама, ну когда это кончится, мне трудно терпеть это, я скоро начну кричать, – шептала я, царапая пальцами шею в открытом вороте рубашки.

Боль снова затихла, и я снова посмотрела на часы, но стрелка сдвинулась чуть-чуть, схватки шли частые, каждую минуту.

Уже с половины восьмого было нестерпимо больно, и сколько еще мучиться не говорят, говорят, шейка открылась на четыре пальца, а на сколько она должна открыться, я не знаю.

И вдруг что-то теплое, какая-то жидкость с резким запахом потекла у меня между закинутыми на стенку ногами. Секунды две я была в испуге и ошеломлении, намочив пальцы и поднеся руку к лицу, я увидела, что это не кровь, вдруг поняла, в чем дело, и закричала:

– Воды, у меня воды отошли.

– В туалет хочешь по большому? – спросила меня акушерка.

– Да, да, – сказала я, хотя не вполне была в этом уверена, просто я хотела, чтобы что-то происходило и как можно быстрее, ну сколько можно терпеть.

С меня неожиданно сняли рубашку и надели другую.

– Стерильную, – ответила акушерка на мой недоуменный взгляд.

– Идем, – и я встала и пошла, пошла своими ногами, хотя только что мне казалось, что это невозможно, но потопала в родовую.

Меня положили, вернее я залезла на довольно высокий стол, с клеенкой в ногах.

– Тужься, тужься, как потуга пойдет, – объяснили мне.

Когда снова началась боль, я поняла, что это и есть потуга, и начала тужиться, стараясь задрать ноги к верху.

– Вот хулиганка, поставь ноги на стол, кричали мне акушерки и кидались, чтобы удержать мои ноги.

Когда я тужилась, боль уменьшалась, и становилось легче, только результата никого – тужишься во время боли, потом отдыхаешь, а что там у тебя происходит внутри, не знаешь.

На соседнем столе лежала красивая девушка. Ее смуглое большое тело было раздуто таким большим животом, что я испугалось, ей-то каково рожать. Мы тужились, то по очереди, то вместе.

Подошла акушерка и надавила мне на животик сверху, помогая родить, подталкивая ребенка.

– Не понимаю я, что они так кричат, я рожаю без схваток, – сказал она.

– Тебе крупно повезло, – сказала другая, немолодая акушерка или медсестра. Только четыре процента женщин рожают так, без схваток. А остальным больно, действительно очень больно. Вот они и орут.

– Давай, давай, – вдруг закричала мне акушерка, – давай, вот он тут, уже волосики видно.

Но я не смогла. Потуга кончилась, и ребенок опять ушел внутрь.

– Давай, давай, – кричали мне, но я не могла, не было сил.

Но вот опять началась боль, я вся изогнулась, напряглась и вдруг почувствовала большое облегчение, неожиданную радостную легкость. Я открыла глаза, и увидела между своих колен ребенка головкой вниз, у акушерки на руках. Я открыла рот, чтобы спросить, почему не кричит, и услышала громкий писк ребенка.

– У тебя девочка, – и я сразу поняла, что я всегда хотела именно девочку, дочку, доченьку. Как хорошо. Мне ее показали голенькую, подняв над моими ногами, и унесли.

Я провела рукой по своему телу. Живот обмяк и сильно уменьшился. Но всё еще был какой-то большой, только уже пустой. В тот же момент у меня снова началась боль.

– Ой, опять схватка, – вскрикнула я, и акушерка подошла, надавила на живот, и что-то из меня вытащила.

– Вышел послед, всё нормально, – услышала я.

– Разрывов нет?

– Да вроде нет.

Малышку мою не было видно, и я только слышала, как она попискивает где-то в углу, а потом меня перетащили на каталку, отвезли в угол родильной и оставили там.

Минут через двадцать ко мне подошла медсестра, и показала ребенка еще раз, уже запеленатого. Маленькое существо, покрытое густыми черными волосами, с крохотным крючковатым носом показалось мне прекрасным. Испытания были позади, я родила, и теперь лежала счастливая в осознании своего вновь обретенного легкого тела.

– Разрешилась от бремени, – вот что со мной произошло, и мне будет легко передвигаться, теперь я опять такая, какой была раньше, и у меня есть дочка.

Дочку унесли, а я осталась и в прострации слушала, как рожает вторая женщина. Она родила девочку 4 кг и рожала почти два часа, как потом говорили между собой медсестры, а я пролежала на столе всего сорок минут и родила в половине девятого вечера.

Потом меня осмотрели, нашли разрывы на шейке матки и шили. Было не очень больно, но я стонала и тихонько скулила, мне было обидно, я думала, что уже всё, а оказывается ещё мучения, к которым я, расслабившись, уже не была готова.

Потом отвезли в палату, и я уснула в 12 часов ночи, истерзанная, но счастливая.

Утром я с трудом, но встала и доползла до туалета, в каком-то тумане, но в хорошем настроении, что главное позади. Меня сопровождали женщины из палаты и открыли мне кран с водой, чтобы под шум воды легче было помочиться. Я минут десять простояла над унитазом, но всё же смогла, без катетера обошлась.

Днем принесли записку от мамы, поздравления и вопросы, что принести поесть. Я спросила запиской:

– А где цветы?

У всех столики были завалены цветами, мой же уныло пустовал, а мне хотелось цветов, как знак того, что мои близкие признают мой подвиг и разделяют со мной мою радость.

Мама купила букет, все цветы завяли быстро, и только одна бархатная темно-бордовая роза раскрылась в редкостной красоты цветок и гордо стояла в бутылке из-под кефира до самой выписки.

Вечером пришел муж, пьяненький, я с трудом еще стояла у окна, когда он позвал меня. Женщина из палаты накинула на меня теплый платок, укутав грудь: молодая, глупая, застужусь. А там недалеко до мастита. Муж сказал, покачиваясь и еле ворочая языком:

– Всё. Забирай девку, и идем домой, я уже соскучился.