Второго дубля не будет. Московский физико-технический. 1965—1971

Виола Дженеладзе[14 - училась в нашей школе на класс старше] разгуливала по бульвару с маленьким годовалым мальчиком: она вышла замуж за батумского парня-морячка. Он был в нее влюблен, когда она еще училась в школе, и в плавании, в разлуке, каждый день слал ей телефонограммы «Живу только тобой, не могу жить без тебя», и вот теперь она замужем за ним.

Виолка, сияя ослепительной улыбкой от уха до уха, как всегда веселая, хорошенькая, без умолку тарахтела, рассказывая, как она легко рожала:

– Как я рожала, так можно каждый день рожать, – смеялась она.

Я рада была ее видеть, от нее веяло благополучием счастливой молодой женщины, и это успокаивало и расслабляло.

Недели через две я получила от Ефима письмо, где он написал, среди прочей всякой ерунды о своем отдыхе в Сухуми, что не приедет, так как не хочет поставить меня в ложное положение.

«Мои друзья-абхазцы объяснили мне, что я поставлю твою репутацию под большое сомнение, если вдруг приеду» – так коряво, очевидно фальшиво прозвучало его решение не встречаться со мной.

Я просто опешила.

Ничего себе! Он решил беспокоиться о моей репутации, а о чем он думал всего месяц назад, где было его беспокойство?

Свое огорчение после прочтения письма я не смогла скрыть от бабушки. Кроме того, я наелась в этот день инжира, и меня рвало: то ли от инжира, то ли от нервного потрясения. Было так плохо, что пришлось вызывать скорую.

Плакала я тайком от бабушки, но всё равно она поняла, что я страдаю, и сказала:

– Зоя, ты так молода, будь осторожна. Это может помешать тебе в будущем.

Но советы моей дорогой бабульки уже опоздали.

Наконец приехала долгожданная Зойка, и я могла поделиться своими проблемами с близким человеком.

Зоя ужаснулась моей решительности:

– Ты всегда была сумасшедшей, – сказала она, – но не переживай так из-за этого. Может быть, у вас всё еще будет хорошо.

Мы играли с Зоей в теннис, загорали. Приехали Даник и Алик[15 - одноклассники], много играли в карты на пляже. Увиделась я и с Сулико Манцкава[16 - влюбленный в меня мальчик из мореходки, в седьмом классе – одноклассник]. Он писал мне очень хорошие письма на физтех про свою жизнь моряка, описывал ночные вахты в бурном море, когда только холодная волна, заливающаяся за ворот бушлата, разгоняет надвигающийся сон, а на вахте надо стоять еще несколько часов в темноте, на пронизывающем ветру, и глаза слипаются, и каждая минута кажется часом. И думала я, читая его письма, что он очень интересный, тонко чувствующий парень, и если бы он так со мной разговаривал, как писал, то мне было бы с ним интересно. Ефим перехватывал эти письма, так как из-за того, что у нас фамилии начинались на одну и ту же букву, письма наши попадали в один ящичек на почте в корпусе Б.

Ефим брал письмо и потом долго дразнил меня им, крутя перед носом конвертом и насмешливо комментируя:

– Ну вот, тебе опять письмо от поклонника, спляши, тогда отдам.

Но теперешнее мое свидание с Сулико было молчаливым и натянутым, и, как всегда, непринужденного разговора у нас не получалось. Мы посидели на пляже, потом он проводил меня до Зойкиного дома. Я сказала тете Тае:

– Какой Манцкава красивый парень, как я раньше не замечала.

– Он всегда был интересный. Не знаю, где были твои глаза, – засмеялась Зоина мама.

Я подурнела, и, думаю, Сулико, встретившись со мной, разочаровался: память обо мне сильно не соответствовала действительности, год тяжелой жизни вне дома сильно изменил меня, смылись яркие краски юности.

Писать он мне перестал. А через год, когда я окончила второй курс, Манцкава женился.

Больше наши пути не пересеклись ни разу, но спустя много лет, мы с Арутом[17 - одноклассник, стоматолог, специалист по челюстным травмам], в его институте в Москве, сплетничали о наших, и Арут (перед тем как выдрать мне зуб) рассказал прямо-таки детективную историю: Сулико, который плавал капитаном, вдруг укатил со свой буфетчицей куда-то в сибирскую деревню, не сказав никому ни слова, и его разыскивали и семья и начальство.

– Всесоюзный розыск объявили, – уверял меня Арут, выбирая подходящие щипцы.

– Ну вот, я же чувствовала, что ему нельзя доверять, – засмеялась я, услышав эту историю.

Но тогда ни море, ни спорт, ни встречи с друзьями, ничто не могло отвлечь меня от горьких дум об отсутствии Ефима, встреча с которым отодвинулась до начала сентября, и не понятно уже было, какой она будет, эта встреча, а мир без него был для меня пустой, серый и поблекший.

В середине августа приехал дядя Яков[18 - мамин второй муж] за бабушкой, мы упаковали вещи, и я проводила их на поезд в Москву. Из Москвы Яков ехал в Караганду, бабушка решила проведать сестру Веру в Колпашево, а я осталась в Зойкиной семье еще дней на 10, потом мы вместе уехали в Москву. В Батуми было 30 градусов, по дороге была жуткая жара, а когда мы приехали в столицу, там оказалось 5 градусов тепла, такой был холодный август. Через день я проводила свою Зойку, вернулась с Ленинградского вокзала и тряслась от холода в общежитии. Я мало спала ночами – было ноль градусов, сыро, тоскливо, и я с большим нетерпением и тревогой ждала встречи с Ефимом, встречи, которая неизбежно должна была состояться, хотел он этого или нет – мы ведь учились в одной группе.

Я до такой степени промерзала, совершенно не могла согреться, и пришлось надеть зимнее пальто, так как осеннее мое было очень легкое, старое тбилисское пальтишко, купленное мне мамой еще в 10 классе.

Вовка Тульских зашел к нам поздороваться и посмотреть на меня:

– Про тебя легенды ходят, что ты в августе в зимнем пальто ходишь, – насмешничал он.

– Разве ж это август? – сердилась я. – Это же ноябрь. И к тому же всего один раз и надела, холодно ведь. Мы приехали из 30 градусной жары, думаешь легко переносить такую перемену? – оправдывалась я.

Мы пили чай у Галки и болтали, я рассказала им, что тяжело рассталась с Батуми навсегда, что мне было очень грустно, почти до слез, когда я смотрела из окна вагона на море и думала, что никогда его не увижу.

Вовке показались чрезмерными мои чувства.

– Слезьми обливалась, – любил он подковырнуть меня при встречах, – на море глядела.

На втором курсе мы поселились в 65 комнате – с окнами на юг, эту комнату выбрала Люся, просто мечтала в ней жить. В конце первого курса Люся поссорилась с Веткой, и поселились мы втроем – Люся, я и Томка Остроносова. Тамара как-то приблудилась к нам, мы на первом курсе ездили вместе на каникулы, я до Батума, она до северного Кавказа. Томка была симпатичной девушкой, востроносенькой, с прозрачными зелеными глазками, усыпанная бледными веснушками. Она пользовалась большим успехом у ребят, и на танцах ее приглашали наперебой в отличие от меня, но училась она трудно, на тройки, но не так, как Люся, у которой чувствовался большой запас сил, и которая плохо училась в основном из-за лени. Люся не была честолюбива и не считала нужным особенно стараться, если можно обойтись и без этого, а Томка старалась, но у нее не получалось.

Томка и Люся уже приехали, а Ефима всё не было. Я часто звонила его теткам и всё думала о том, как мы встретимся, всё перебирала в памяти подробности нашего последнего свидания на набережной.

Не представляю, какое впечатление я производила в те дни на окружающих – от постоянного нетерпеливого ожидания близкой встречи я жила как во сне, какая-то часть меня постоянно отсутствовала.

Лежа на кровати, в полной прострации, я ждала приезда своего возлюбленного, а из репродуктора Магомаев пел мне:

«Нет без тебя света, нет от тебя ответа…»

Начались занятия, и я, наконец, увиделась с Ефимом, загорелым, бодрым и здоровым, вполне уже оправившимся после операции. Мы были на лекции, среди чужих людей, он вполне радостно, но небрежно со мной поздоровался и вернулся к трепотне с товарищами, продолжая вести всё ту же внешнюю линию наших как бы товарищеских отношений, которой мы с ним, не сговариваясь, придерживались с самого начала. Не знаю, насколько легко она ему сейчас давалась, но мне крайне трудно.

Тот факт, что он приехал накануне и не пришел, вернее, не примчался, сломя голову ко мне, как поступил бы в мае, говорил об очень многом, если вспомнить, что мы расстались полтора месяца назад как близкие люди.

Вечером, после занятий он всё же зашел к нам в комнату и сказал, что сейчас, прямо сию же минуту, он уезжает в Москву:

– Идет в Москве кинофестиваль, я достал абонемент, но только один, и не могу тебя взять с собой.

Сердце у меня упало. Он вел себя так, как будто ничего особенного между нами не произошло, ну подумаешь, поиграли в любовь, с кем не бывает, это же вовсе не значит, что мы как-то связаны – такой был подтекст его поведения.

Я всё же вышла из комнаты его проводить, надеясь, что наедине он поведет себя по-другому, хотя и чувствовала, что он изо всех сил старается не остаться со мной с глазу на глаз.

Стоя рядом со мной на лестничной площадке и глядя куда-то в сторону, избегая моего взгляда, он сказал:

– Я всё обдумал, у нас больше не будет таких отношений, только дружеские.

Земля поплыла у меня из-под ног. Я не закричала и не стала биться головой об стену только потому, что бешенство, которое всегда охватывало меня, когда меня унижали, было сильнее отчаяния. Он, видите ли, всё решил, а я? Меня он спросил?

– Прекрасно, но о дружеских отношениях надо было думать весной, а сейчас несколько поздно и неприлично предлагать мне дружбу, – с трудом произнесла я тихим шепотом, так как у меня перехватило дыхание.