Второго дубля не будет. Комедия положений

– Вот так целый день трясусь.

Я не успеваю засмеяться, как с машиной происходит следующая напасть, она попадает по обстрел.

– Взжжж бух, ложись бабушка, обстрел, вжжж бух, ложись. – Сережка спрыгивает с дивана и залезает под него. Я быстренько ретируюсь в кухню, чтобы меня не накрыл снаряд.

После переезда свекровь прожила у нас до октября, потом замерзла и уехала.

Как-то раз, когда Катя заболела, я, жалея свекровь, попросила Алешку побыть с детьми, улизнуть с работы якобы в местную командировку и побыть дома. Сама я должна была выйти после Катиного бюллетеня на работу.

– А то не справляется твоя мама с двумя, – пояснила я свою просьбу.

– Ну, с него какая помощь? – недовольно воскликнула бабушка, услышав мои слова. – Вчера вечером дети залезли на шкаф и висели там. Я позвала Алешку с балкона (Алексей сделал на балконе верстак и всё что-то мастерил для дома, сделал шкафчики в прихожей, встроенный шкаф в отдельной комнате), он пришел, встал на пороге, продекламировал: – Дети, не балуйтесь, – и ушел.

А они как висели, так и висели, ни один даже и не шелохнулся.

На самом деле Алешка бывал упорен в своих требованиях к детям, но именно в своих, а висеть вниз головой на шкафу он не считал чем-то недозволенным:

Висят, не орут, ну и пусть висят, ничего шкафу не сделается.

К Новому году решили приобрести телевизор, цветной. Стоил он шестьсот пятьдесят рублей, и Алешка взял на работе справку о зарплате, чтобы купить телевизор в рассрочку. Самый хороший из советских цветных телевизоров «Рубин» в рассрочку не продавался, а сейчас, перед Новым годом, в продаже вообще было мало телевизоров, зато в каждом магазине мы с Алешкой сталкивались с кучей неработающих приборов. Зрелище нагроможденных друг на друга ящиков брака заставляло задуматься, и мы купили черно-белый телевизор «Рекорд» за 200 рублей, и я вышла из магазина с чувством облегчения: нам бы пришлось в течение почти полутора лет платить за цветной телевизор по 40 рублей в месяц, а я так устала от безденежья.

Девятая школа, в которой училась Катюша, считалась одной из лучших в городе, но теперь, когда мы переехали, ей оказалось далеко туда ходить и по пути нужно было переходить на углу Дирижабельной и Пацаева довольно оживленный перекресток, а ей было всего девять лет. Кроме того, я решила Сережку не водить в детский сад в течение года. Заведующая сразу пошла нам навстречу, как только услышала, что нам пришлось пережить, замахала руками и сказала, что я могу в любой момент, как только решу водить ребенка, приводить в сад, и одно место в таком случае она всегда для меня найдет, и не нужно мне бегать ни с какими официальными бумагами.

Вот я и решила оставлять Сережку с Катей, а для этого я перевела её в седьмую школу, одну из самых слабых и хулиганистых школ в городе. Зато занятия в ней проводились в третьем классе во вторую смену, так что я уходила утром на работу и оставляла их одних, а возвращалась к двум часам, через час после того, как уходила Катя.

На работе я оформила три четверти ставки без перерыва на обед и заканчивала работу в час дня, а заработок, таким образом, получался побольше, чем полставки, около девяноста рублей.

Газ подключили, но я боялась, что дети что-то подожгут, и ставила им электроплитку, на которой они должны были разогревать себе обед.

В первый рабочий день после отъезда свекрови, я вернулась с работы полвторого и нашла сына стоящим у окна, завернувшимся в штору.

– Мама, я на тебя обиделся, – сказал сынок, разворачиваясь из шторы, – ты очень долго не приходила.

Но это было в первый день, а в последующие я находила его чем-то занятым, какой-нибудь игрой. Часто эта игра не прерывалась и с моим приходом. Я сразу же убегала на кухню, поесть и посмотреть, что они там наделали и ели ли сами.

Еще в начале года я заметила тоненькую высокую девочку с длинной темной косой.

Она пришла на горку с санками, совершенно одна прокатилась несколько раз, потом повернулась и ушла, ни с кем не обменявшись ни словечком.

А позднее я увидела ее выходящей из 205 квартире на нашем этаже.

В 205 квартире жили двое, мать и дочь, Аня и тетя Полина.

И как-то, когда ехали с Аней в лифте, я спросила ее, что у них за девочка живет.

– Это племяшка, – ответила Аня. – Сестра с мужем уехали за границу, а дочку оставили нам.

– Ей тут скучно одной, – сказала я. – Давай познакомим ее с Катей.

Сказано, сделано, мы их познакомили, но как-то неудачно у нас вышло, девочки не выразили желание общаться. А спустя полгода между ними вдруг вспыхнула дружба. Но это произойдет в следующем году.

Сережка бегает по квартире и кричит: – Катюша, Катюша.

Надо же, думаю я, как скучает без сестры, даже когда она в школе, представляет, что она здесь и играет с ней.

БЖЖЖ, бух, БЖЖЖ, Бух, тра-та-та-та, – имитируя полеты снаряда, взрывы и автоматные очереди кричит Сережка, и вместо облика дочери при слове Катюша у меня возникает призрак грузовика с торчащими из него ракетами. Братские чувства оказываются ни причем, не сестру зовет мой сын, а везет ракетную установку на позицию, чтобы бить оттуда врага, а враг всё тот же, что и во времена моего детства, – немец. Сын любил смотреть фильмы по телевизору, но когда начиналось про любовь, отвлекался и просил:

– Мама, позовешь меня, когда стрелять начнут.

В результате он подкован по части вооружений в закончившейся за тридцать лет до его рождения войне.

Сережка в возрасте от пяти до восьми лет просто обожал зажигать спички, и я разрешала ему жечь их в моем присутствии. И он жег спичка за спичкой, иногда выжигая целый коробок.

Совершенно загадочно почему, но таким же огнепоклонником стал и мой внук Ваня, тоже целыми днями всё жег, правда, Ваня рос на воле и жег костры на даче. А Сережке не разрешалось разводить костры в квартире, и он сжигал спички, и всё сердился, почему делать это можно только, если я стою радом. Однажды головка спички отлетела и загорелась бумага в пепельнице, я быстро потушила и сказала:

– Вот для чего нужны взрослые, они не растеряются и быстро потушат огонь, а дети могут испугаться, и тогда разразится пожар.

Оставаясь одни, дети жутко безобразничали. Придешь с работы, дверь на цепочке, из щели дым валит, а они ушли в маленькую комнатку и в шахматы играют, и дозвониться невозможно, а дым валит от поставленного разогреваться молочного супа, который они героически соскребли со дна кастрюли и съели уже после моего прихода, чтобы им меньше влетело от меня.

– Мама, – сказала Катя после очередной взбучки, – ты меня одну ругаешь, а ведь не одна я беспорядок делаю.

– Я прекрасно знаю, кто где пакостит. Вот, например, веревки к ключам в гардеробе примотал Сережка, насмерть привязал, теперь в шкаф не скоро попадем, а грязную тарелку посреди дивана оставила ты. На полу диванные подушки разложил Сережка, тарелку эмалированную, которая ему рулем служила, тоже он на пол бросил, а бумажки от конфет по всему полу от кухни до комнат раскидала ты. А обувь в прихожей вы раскидали вдвоем.

Теперь и читатель может себе представить, что я заставала, приходя с работы.

Однажды пришла, а их нет дома. Катя была на каникулах, ушли гулять и не вернулись, нет моих деточек. Я посидела минут пять в прихожей, помчалась их искать. Бегала вокруг дома по всё увеличивающемуся кругу и со всё большим напряжением в душе, и хотела только одного: увидеть своих детей целыми и невредимыми. Тогда вокруг не было многих домов и гаражей, стоял заснеженный яблоневый сад, пересеченный дорожками в разных направлениях, и на одной я наткнулась на плачущую Катю.

Оказалось, они вернулись, увидели по сумке, что я пришла, и раз меня нет, значит, я пошла их искать, а это грозило им хорошей взбучкой. Вот Катеринка и бегала по саду, теперь уже меня искала, а Сереже приказала рассказать мне какую-то фантастическую историю, по которой они оказывались не виноватыми в опоздании.

Я вошла в квартиру первая. Тут же из комнаты выполз Сергей и, скосив и без того косые глаза к переносице, начал врать, как его Катька научила.

Я не успела вслушаться, как из-за моей спины вышла дочь и сказала своему брату.

– Ладно, Сережечкин, не ври, я маме уже правду сказала.

Так раскрылся их заговор против меня. Но я тогда их не очень щучила. Устала, намерзлась, пока бегала по зимнему саду, и не было сил их поколотить.

Отопление включили, но было очень холодно, новый дом, кругом щели. Дом был построен по новой технологии и не промазан по стыкам панелей, и сквозило прямо из углов.

Маме под Новый год больные носили шоколад. Однажды, как-то, когда мы жили на Белоозерской, мама принесла огромную бабаевскую шоколадку, по размеру она была вдвое больше обычной.

– Да это целая взятка.

– За дело, – гордо ответила мама. – Пришла ко мне женщина, с чесоткой, толковая, аккуратная. Я ей всё рассказала, как надо мазаться, как всё продезинфицировать, а она мне не поверила, что у нее чесотка. А потом принесла спустя неделю шоколад и говорит: «Доктор, спасибо большое, свет увидела, два месяца непрерывно чесалась, ночей не спала, на стенку лезла от зуда, а меня лечили от аллергии», а там сразу видны были чесоточные ходы, и какая дура её от аллергии лечила, не знаю.

Новый год встречали дома. Приехала мама со своими шоколадками, пришла Надежда Панфилович. Надя жила с Улановой в одной комнате в общаге, НИОПиК часть квартир в своих новых домах пустил под общежитие, так как у него (у института) был лимит на прописку, и места в общаге позволяли брать молодых специалистов и набивать их потеснее по двое в комнатке, вот такой второй у Улановой, работающей со мной в одной группе и непродолжительное время имевшей со мной приятельские отношения, и была Надежда. Надежда понравилась мне с первого взгляда, стоило мне только столкнуться с ней у Людмилы в комнатке. Я всегда тянулась к людям, на которых, мне казалось, мне хотелось бы чем-то походить, а тут, если представить себе по-другому сложившуюся жизнь, то я хотела бы походить на Надьку, не унывающую, ироничную, любящую посмолить сигарету, раскинуть карты, побеседовать на отвлеченные темы.

И Надежда приблудилась к нам на несколько лет. Когда она приходила, мы устраивались на кухне и играли в преферанс, безуспешно пытаясь отучить Надежду не брякать с туза, когда вистуешь.