Второго дубля не будет. Комедия положений

– Марина?

Женщина спустила темные очки на нос и стала озираться в поисках, кто же её зовет, и я уверенней и громче:

– Марина!

Ее взгляд скользнул по мне и прошел дальше.

– Маринка! Ты что, меня не узнаешь?

Наконец она увидела, шагнула навстречу, мы радостно потискали друг дружку, потормошили, враз заговорили и уже не могли оторваться, пока меня не пригласили в кабину.

Так началось мое восстановление старых дружеских связей спустя пятнадцать лет.

Подруги мои работали, и я прямо с детьми с моря заходила к ним, зашла к Мане в Филармонию, к Нельке в банк, к Нанули в диспетчерскую. Было много визгу, писку, и объятий. Подруги орали от радости, эмоционально выражали свои чувства, я снова была на родине, среди людей, так похожих на меня, еще более шумных, еще более увлекающихся.

Приехала отдыхать из Калинина Инга Алая, теперь Гребенникова, врач, и мы решили встретиться и собрались у нее, человек десять было, отпраздновали пятнадцатилетие окончания школы и договорились встретиться спустя пять лет, отметить двадцатилетие и собрать всех, кого найдем.

Мы были счастливы вернуться в детство как в лучшую пору своей жизни, и никто не вспоминал сейчас, как хотелось вырасти скорей, чтобы стать независимыми от взрослых, как тяготил постоянный контроль дома и в школе.

Алешка приехал через неделю после нас. Он был извещен об отсутствии продуктов и привез огромное количество еды, все продукты, коробки с яйцами, пачки масла, всем родственникам и знакомым в подарок. В Грузии, где, если верить справочнику, сельское население преобладает над городским, не было еды.

Проводница впала в истерику, когда Алешка всё это выносил. Кричала, что столько мест нельзя иметь, и думаю, была не права, по весу было не так уж и много, да и возмущаться по этому поводу надо было в Москве, а не сейчас.

Встречать его пришли мы все и тетя Тамара.

Наклоняясь к подавшей ему руку тете Тамаре, и заглядывая ей в лицо, Алешка засмеялся:

– У Самсона Николаевича, оказывается, был широкий диапазон.

Дело в том, что тетя Тамара была крохотная женщина, не выше 150 см, а бабушка высокая, а для тех лет и очень высокая, все 170.

Алешка привез надувной матрац, ласты, и мы стали проводить время, как обычно все отдыхающие, с утра на море, потом передых, потом на бульвар. Поселились мы не у тети Тамары, а у её родственницы, Венеры. Они сдавали свои комнаты, и это было отдельная комната с отдельным входом, Венера меняла нам постельное белье и мы могли готовить на кухне. Готовила я мало, мы часто забегали на обед к тете Тамаре, у которой жила мама, но мама через неделю после приезда Алешки укатила обратно в Москву, кончился отпуск.

Она приехала на две недели раньше вместе с Сережкой, потом мы с Катей, потом Алексей. Сережка боялся прибоя и в этот наш приезд довольно неохотно купался, легко заходил в море только в полный штиль, предпочитая в остальное время мелкий детский бассейн. Ходили мы огромной командой, брали с собой внучку Венеры и соседскую девочку, а иногда и двух соседских девочек, так что мы были с пятью детьми, а когда к нам присоединялась Инга с сыном Димкой, на год моложе Кати, было совсем весело.

Я познакомилась с Ингиным отцом, старым, медлительным, большим умницей. Иногда он приходил с дочерью и внуком на море, сидел в тени виноградника, и я любила с ним побеседовать. От него, прошедшего войну, я впервые узнала, что в 41-ом, под Москвой, наши ополченцы шли в бой без оружия!

– Нам говорили, – рассказывал он, – возьмете винтовку у товарища, когда его убьют. А у немцев были автоматы….

С моей привычкой тут же ставить себя в описываемые собеседником условия, на меня напала такая тоска, что и светлый солнечный день не радовал.

Я зашла в свою школу, прошла к кабинету директора. Там сидела Нина Константиновна, бывшая завуч, сейчас директор. Мы с Зойкой заходили сюда летом 66-го года, после первого курса, и виделись с ней же.

– Узнаёте? – спросила я, остановившись на пороге.

Через минуту напряженного всматривания Нина Константиновна изумленно сказала:

– Зоя… На улице не узнала бы, прошла мимо, но когда вот так, появляются на пороге, сразу знаешь, наша, и узнаёшь.

Завуч повела по коридору, встретили физика у дверей физкабинета. Шота взял меня за руку и повел в учительскую.

– Вот, – сказал он, – эта девочка пятнадцать лет тому назад закончила школу, и не было дня, чтобы все эти пятнадцать лет на уроках я не вспоминал её: Хучуа, Хучуа. Лучше ученицы у меня не было.

Кто-то из старых учителей меня узнал, а одна незнакомая женщина, подняла голову и спросила:

– Конечно, там уже и кандидатские…

– Нет, – бодро ответила я. – Только институт закончила, потом замужество, дети отвлекли. Но я собираюсь поступать в аспирантуру.

Уходя из школы, я точно знала, что не собираюсь, а поступлю.

Я зашла на корты, поздороваться со знакомыми, вспомнить радости игры в теннис, услышать стук мячика о ракетку.

Сергей, рабочий по обслуживанию кортов, узнал меня, поздоровался и ушел в здание, а минут через пять из раздевалки вышла мать Нельки Варданашвили, тетя Валя, которая там работала.

– Значит это ты приехала, – задумчиво сказала тетя Валя, после обычных здесь поцелуев при неожиданной встрече. – Теперь понятно, о ком рассказывал Сергей. И она смехом передала мне, что Сергей пришел и рассказал:

– Приехала девочка из Москвы, батумская, когда она в институт поступала, все профессора собрались чтобы её завалить, но она оказалась такая умная, всех за пояс заткнула и прошла.

А теперь я выхожу и вижу тебя, ну понятно, про кого рассказывал Сергей.

– Да ничего этого не было, просто легенда какая-то.

– Было – не было, теперь ты девушка из легенды.

От этой поездки на море осталось много фотокарточек.

Провожала нас толпа народа, как будто какая-то делегация уезжала, перечисляю:

родня: тетя Тамара, Августа Ивановна, теща маминого брата Резо с внуком, – трое;

тетя Венера с внучкой Лалой и девочкой со двора, Ноной, с которой Катя сдружилась, – ещё трое;

мои подруги: Маня с двумя детьми и Инга с Димкой, – пятеро. Итого 11 человек, и нас четверо. И я понимала, что уезжаю не навсегда, что я еще вернусь. Хорошо мне было здесь.

– Что ты помнишь из восьмидесятого года? – спросила я мужа.

– Ооо, в восьмидесятом была олимпиада в Москве. Я даже ходил на борьбу смотреть в спорткомплексе ЦСК.

И действительно, была олимпиада, и нас предупреждали не шляться в Москву во время олимпиады, и железнодорожные билеты в Москву продавали только прописанным там, и мы покупали билеты из Батуми по паспорту и без всякой очереди. Нас предупреждали о возможных провокациях, просили не поднимать всякие ручки, конфетные бумажки и прочие мелкие вещи с полу, боялись эпидемий и просто взрывов, и я с детьми просидела в Долгопрудном, а на другой год Ирка организовала у себя встречу одногруппников по случаю десятилетия окончания физтеха, и Пашка Лебедев рассказывал по горячим следам, как он ходил на стадион болеть, как там все махали флагами, а у наших, у хозяев и флагов не было. Он пошел в общагу в Электростали, там у дверей висел флаг. И комендант поймал Пашку во время попытки стянуть его.

После выразительных объяснений, комендант дал ему флаг, и Павел где-то со своего двадцатого ряда размахивал флагом, а болельщики с первых рядов увидели полощущееся по ветру красное полотнище, затребовали Пашку и флаг вниз, и спустили по рукам обоих, – вот так то.

Бабушка-патриотка купила фаянсового олимпийского Мишку, и теперь он стоит у нас в серванте; когда уезжали из Батуми в 1998 году, я много чего выкинула, но олимпийского Мишку забрала.

Вслед за воспоминанием об Олимпиаде в памяти немедленно всплывает другое событие, трагическое: смерть Владимира Высоцкого. Теперь, после прочитанных мною воспоминаний о нем многих различных людей, я понимаю, в каком напряжении жил этот человек, как неудержимо он растрачивал и губил себя, мне не удивительна его ранняя смерть, но тогда это было большой неожиданностью для нас.

Магнитофона у нас не было, пластинок с Высоцким выходило мало, у нас было всего две, зато Алешка привез из командировки самодельную книжку стихов Высоцкого, ему подарили распечатку на ЭВМ, на перфорированой бумаге в зеленом переплете.