БутАстика (том II)

– Зачем?! – вмиг подскочил я. – Затем, что мне нужны живыми вы! Затем, что я люблю вас!

Маша подняла на меня полные боли глаза. Зеленые. Как изумруд. Как кровь, вытекающая из обугленного бурдюка. «Все-таки у них есть кровь, – подумал я. – Надо будет сказать Крутько».

Я нырнул в зеленое пламя Машиных глаз. Я сказал:

– Да, я люблю вас. Обеих. И вы обе это знаете. А теперь живо в душ и переодеваться. Я пошел докладывать шефу.

Дважды дурак. Дудун. Шеф все видел и слышал сам. Едва успели девчонки выйти из комнаты, как за дверью послышался топот.

Крутько был омерзителен, как никогда. Он прыгал вокруг меня, брызжа слюной и потом, и орал:

– Что ты наделал?! Как ты посмел?! Я тебя уничтожу, сгною!

Я послал шефа по конкретному адресу. Он не пошел. Тогда повернулся к двери я.

– Стоять! – завизжал Крутько. – Ты хочешь, чтобы я объяснялся с министром?! Сейчас пойдешь к нему сам!

Я послал его снова. Он опять не послушался. Зато вдруг сник, сдулся, рухнул в кресло и сжал лысину ладонями.

– Что делать?! Что теперь делать?..

– Снять штаны и бегать, – сказал я.

Удивительно, но Крутько на это никак не отреагировал. Видать, и впрямь его припекло капитально.

– Ладно вам, – сказал я. – Что случилось-то? Вы давеча три миллиона собирались поджарить, и ничего. А я всего один бифштекс сделал. С кровью, кстати. Вы спрашивали.

– Что я спрашивал? – старчески прошамкал начальник, подняв на меня мутные глаза.

– Про кровь. У них есть кровь. Зеленая, – кивнул я на растекшуюся под тушей клейстихи лужу. – Когда лететь?

– Куда? – страдальчески выдохнул шеф.

– К главарю слизней, на их каракатицу, – сказал я. – Куда же еще?

– Зачем? Теперь-то зачем?

– Как зачем? Да все за тем же. Что изменилось-то? Парламентер уточнял, в каком состоянии должна быть клейстиха?

Глазки Крутько заблестели знакомым жирком.

– А ты того, Жижин! Не дурак.

«Еще какой дурак, – подумал я. – Трижды, четырежды, стожды. Ду-ду-ду-ду-ду-ду-дун».

– У меня есть одно условие, – сказал я.

– Условие? – вздернул белесые брови Крутько. – У тебя? Да ты наглец, Жижин.

– У меня есть условие, – повторил я. – Я полечу с другими переводчиками.

– Чем же тебя не устраивают эти? – ухмыльнулся шеф.

У меня зачесались руки, но я сдержал себя.

– Они меня устраивают. Но эта операция будет очень опасной. Более чем. Туда не должны лететь женщины.

– Они не женщины. Они специалисты.

Я снова сдержался. С большим трудом.

– Они женщины. Есть специалисты-мужчины. Отправьте со мной Самохина.

– Самохин плохо понимает слизней. Только общий смысл. А говорить не умеет вообще.

– Пусть научится! – заорал я. – За что вы ему деньги платите?!

– Ты будешь указывать, как мне работать? – очень недобро улыбнулся Крутько. – Вот что, Жижин. Ты вроде бы мечтал, чтобы я тебя уволил? Так вот, я тебя увольняю. А на каракатицу полетят Жижина и Савельева. Я найду, с кем. Да хоть с тем же Самохиным.

Я сплюнул. Я шипел и дымился от злости. Но я знал, что эта сволочь именно так и поступит, если я стану артачиться.

– Хорошо, – скрипнул я зубами. – Я уволюсь после полета.

– Вот и ладненько! – вскочил с кресла начальник и потер потные руки. – Я на доклад к министру. А ты жди меня здесь. Охраняй ее, – кивнул он на обугленную тушу, – пуще своих любимых!

Жаль, я ему тогда не вмазал. Перехватило дыхание. А когда очухался – Крутько уже в комнате не было.

И все же, как я ни хорохорился, я очень боялся. Пока мы летели на каракатицу, я только и делал, что трясся от страха. «Жена» и «труп жены» – это были все-таки разные понятия. Не зря же клейстиха вынудила меня прикончить ее. Я ни на секунду не сомневался, что она это сделала специально. Значит, надеялась, что этим сорвет выполнение условия. Так посчитает ли главарь клейстов его выполнением данный возврат? И если нет, что он сделает с нами? Что он сделает с Машей и Анной? «В любом случае, – подумал я, – нужно будет давить на то, что клейстиху убил именно я».

Когда наш корабль причалил к каракатице, я сказал девчонкам:

– Вы должны переводить все, что я буду говорить клейсту. Слово в слово. Не задавая вопросов, не споря со мной. Понятно?

Девчонки молча кивнули. Им тоже было страшно.

К нам вползли три слизня. Двое забрали «бурдюк», третий велел нам раздеться. Я не мог понять, было ли это дурным знаком. Клейсты не носили одежды. Возможно, наше появление перед главарем одетыми казалось им неприличным. А может, они просто опасались, что под одеждой мы могли прятать оружие.

Я впервые увидел Машу и Анну обнаженными одновременно. Невольно я стал их сравнивать. Они обе были высокими; Маша немного стройней, зато Анна – фигуристей. Но обе они были настолько близки мне, были настолько моими, что сладкий ком закупорил горло.

Я поскорей выскочил из каюты за клейстом, чтобы девчонки не увидели моих слез.

Нас вели длинными извилистыми коридорами, точнее, рифлеными трубами, похожими на кишки огромной живой твари. Пол был теплым и упруго пружинил под босыми ногами. Возможно, каракатица и впрямь была живым существом – стенки «кишок» розовато светились и заметно пульсировали. Порой по ним пробегала волна судорожных сокращений, словно каракатице было неприятно присутствие внутри себя чужеродных элементов, и она с трудом сдерживала рвотные позывы.

Пахло, на удивление, приятно, как в сосновом бору в жаркий день. Потом я учуял запах кожи. Он становился сильней и сильней, пока не перебил окончательно запах сосновой смолы.

Вскоре «кишка» расширилась большим вздутием. Стены в нем были бугристыми, как шкура клейстов, но телесно-розового цвета, как у «кишок», и тоже мягко светились. Посреди этого «зала» валялся знакомый обугленный бурдюк. Рядом лежал еще один, вполне целый. Его кожа была светлей, чем у прочих виденных мною слизней. На ней с едва слышимым бульканьем хаотично вздувались и опадали округлые наросты, словно внутри светло-серого кожаного мешка бурлила жидкость. Пара таких наростов вытянулась вдруг и превратилась в щупальца, которые протянулись к мертвой клейстихе, коснулись ее, отдернулись, снова коснулись, заскользили по ее коже, обвили труп, вновь разжались, и опять стали гладить мертвое тело.

«Да он и правда ее гладит!» – понял вдруг я. Будто подслушав мои мысли, Маша шепнула: