Вкус времени – III

Поражает и то, что опять власти не задумывались даже о таких вполне человеческих вещах, как самосохранение и собственная судьба. Уж кто-кто, а власти должны были бы подумать о благосостоянии государства хотя бы в свете собственной безопасности. Так нет! Они, советские руководители партии и правительства, все, как один, дышали на ладан, прости, Господи, и ни о каких перспективах развития чего-либо, естественно, не помышляли. Какое развитие? О чем вы?

И это совершенно очевидно.

Мысли их, если таковые и имелись, направлялись исключительно в спокойное русло безмятежного доживания. А какие еще физиологические желания могут быть у чрезвычайно пожилых людей обремененных огромным хозяйством – любви, счастья?!

Любви к двумстам пятидесяти миллионам граждан?

Да ладно, о своих детях бы подумали…

Бабушка Лиля очень сердилась, когда Саша начинал «провокационные» разговоры о коммунизме. Не то чтобы она была не согласна с доводами внука, но просто с этими убеждениями она прожила всю жизнь и ломать устои на старости лет не желала. На это вообще не каждый способен, да и была ли в этом необходимость. Все шло, как шло, пенсию платили в установленные сроки, все было тихо и спокойно – все боролись «за мир!», с утра она могла себе позволить сходить на базар и купить телятинки, в магазине баночку виноградного соку на завтрак и грамм сто российского сыра. Все прекрасно.

– Кстати, надо пойти похлопотать о надбавке к пенсии, – говорила бабушка, – обещали персональную выправить.

Бабушка Лиля, несмотря на «пролетарские» замашки, была отнюдь не так проста, какой иногда хотела казаться. Не говоря уж об очень обеспеченных родителях, и, в частности, высокопоставленной должности ее отца, Дмитрия Григорьевича, молодая Елизавета занималась балетом и имела хороший голос, что признавали даже специалисты. В свое время она поступила в оперную студию Мариинского театра и встречалась с Шаляпиным и Вагановой, о чем свидетельствовали домашние фотоальбомы.

Тяжелое послереволюционное время разрухи не позволяло особенно шиковать, но Елизавета умела жить. Разумно и экономно. При этом, создавая общее впечатление достатка и благосостояния. Обладая практическим складом ума, она кроме работы в отделе кадров за «хорошую» зарплату, совмещала работу на общественных началах в парткоме вполне в большевистском духе с подпольной индивидуальной трудовой деятельностью по обшиву модными и дефицитными обновами всех своих многочисленных подруг и знакомых. Причем делала это со вкусом, качеством и любовью. В доме всегда имелись последние журналы мод и выкройки лучших зарубежных «кутюрье» всех времен и народов.

И естественно, сама Елизавета и ее дочь Тамара всегда выглядели нарядно и счастливо. А то, какими трудами это достигалось, оставалось за кадром.

До войны уверенность Елизавете Дмитриевне и всей семье придавал, конечно, ее любимый муж – Николай Евдокимович, человек разносторонних взглядов и умений. Николай был медиком и тоже обладал вокальным талантом, на почве которого, видимо, они и познакомились. Впоследствии, когда Родина позвала молодых патриотов под свои знамена, он стал кадровым военным, что еще более повысило статус семьи Николаевых. К тому же родной брат Лили – Иван Дмитриевич, был летчиком и не простым воздушным «извозчиком», а настоящим сталинским соколом и летал вместе с Чкаловым. Правда, в те времена об этом было как-то не принято распространяться. Но когда к Николаевым в гости являлся бравый летчик-орденоносец дядя Ваня, собиралась вся округа и государственная тайна незаметно растворялась в табачном дыму многочисленных разговоров и геройских рассказов. А в те времена межконтинентальных перелетов, спасения челюскинцев, завоевания голубого океана и строительства авиационных армад, рассказать было о чем.

Но вся эта по-советски блестящая история под Марш энтузиастов закончилась трагически. Однажды, испытывая очередной новейший самолет, дядя Ваня разбился…

А война еще и не начиналась.

А когда началась, сразу пропал без вести Николай. Привыкшая к невосполнимым лишениям Елизавета, опять только горестно вздохнула, а Тамара, не смерившись тогда со «смертью» папы, всю свою жизнь пыталась разыскать его следы. И в какой-то мере, после кропотливых поисков и многочисленных поездок, ей это удалось. По некоторым данным, которые получила Тамара, он воевал в Брестской крепости. По крайне смутным сведениям, ее отец после падения крепости попал в плен. Некоторое время, по свидетельству очевидцев, он находился в концлагере в Польше, потом по неподтвержденным, но достоверным данным его перевели в Норвегию и уже там, на скандинавском севере, его следы терялись окончательно.

Тамара разыскала немногочисленных оставшихся в живых, сослуживцев отца, вела переписку с ветеранами обороны Брестской крепости и специально ездила в Брест на встречу с ними. Ей даже выдали удостоверение почетного участника обороны Бреста. Конечно, вся история, которую по крупицам собрала Тамара, показывала, что вероятность увидеть папу живым минимальна, но все равно надежда оставалась. И многие, порой фантастические, рассказы узников фашистских лагерей давали еще большие надежды, так как, оказывалось, что кто-то помнил Николая и видел его в Норвегии, Польше или в Германии, а кто-то уверял, что встречался с ним уже после войны…

И ведь действительно, такое вполне могло произойти, – никто из близких не знал, чем занимался на самом деле Николай Евдокимович ни до, ни во время войны. Может быть, он был законспирированным разведчиком, думала Тамара. Тем более что тогда, в блокаду, случилось странное происшествие как доказательство этой версии, – их квартиру обокрали, причем, не взяв ничего ценного, «воры» позарились только на семейные архивы и фотографии. Но, к сожалению, чуда не произошло, и новых вестей о Николае Евдокимовиче так и не нашлось.

Господи, думала дочь, где бы ты ни был, папа, я жду и люблю тебя!

Но все было не так.

В далеком будущем Александр Щеголев, вооруженный новыми компьютерными технологиями, свяжется со всеми архивами, вплоть до Архива Министерства Обороны, и доподлинно выяснит, что Николай Евдокимович, его дед, пропал без вести в феврале 1942 года на Ленинградском фронте. Но он ничего не скажет своей маме, и она тихо умрет в твердом убеждении, что ее папа жив.

И опять странное стечение обстоятельств и переплетение судеб: через всю Польшу, первую страну, где как верила Тамара содержался в плену капитан Николаев, по пути из Алтая в Берлин прошел с боями Владислав Щеголев и, наверное, мог бы освободить своего будущего тестя, если бы только все было так, как нам бы хотелось.

Но и это еще не все. В то же самое время, то есть в победном мае 1945 года в Берлине находился и будущий тесть Саши Щеголева, отец Али, – Василий Михайлович, и он вполне мог встретиться там у рейхстага с Владиславом Александровичем. Такие жизненные коллизии, связавшие родных для Саши людей, вызывают, по крайней мере, удивление. Когда случайные стечения обстоятельств превышают определенный допустимый предел, то они уже становятся структурированной системой.

Или Судьбой…

Судьбой Человека.

А бедная Лиля и Томочка, не подозревая о промысле Божьем, всю нечеловеческую войну так и пробыли в Ленинграде. Пережили страшную блокаду, работали, голодали, но, все-таки не теряли надежду встретить своего папу Колю. Они очень его ждали и верили в чудо.

Пришло освобождение, пришла большая Победа, началась мирная жизнь, а весточки все не было. Так Елизавета и осталась одна. Она всю жизнь хранила память о своем Коле, иногда рассказывая о нем внуку Саше и горько вздыхая о таком уже далеком и недолгом счастье, которое, как и время, уже было не вернуть никогда.

А пока настанет неотвратимое будущее, которое приоткроет многие тайны, события развивались своим размеренным и неспешным образом. На Сашиной работе в Зональном институте по поводу какого-то праздника распределяли бесплатные путевки, и Щеголеву, как отличнику агитации и пропаганды, досталось путешествие по Волге, но не на пароходе, а… на поезде.

И то хлеб! Во времена процветающих профсоюзов, путевки были в моде. Тем более, бесплатные. Предстояло провести неделю на колесах и объехать все Поволжье. Путешествие казалось интересным, и Саша с удовольствием собирался в поход. Правда, на дворе стояла лютая зима, но трудности пока не смущали. Проводы были недолгими, и вот уже поезд спешит на восток!

Александр знал, что самые трудные тридцатые годы отец провел в ссылке в Куйбышеве, и ему хотелось посмотреть на город, где прошла предвоенная молодость отца. Владислав Александрович вообще не любил много рассказывать о своих злоключениях. Только о достижениях. Он был убежден, что Щеголевы всегда должны держать марку. И был прав, по- своему.

Волга была скована могучим льдом. Вздыбившиеся колоссальные льдины вставали гребнем чудовищ, а снежные ветра окончательно придавали безбрежной волжской равнине фантастический вид. Поезд прогрохотал по мосту и вскоре прибыл на станцию Куйбышев.

Вокзал, площадь, трамвай.

Мирные, обычные люди, занятые своими делами, снующие автомобили, кружащийся легкий снег – жизнь продолжалась как ни в чем не бывало, и никаких ежово-бериевских застенков не просматривалось. У Саши, благодаря скудным рассказам отца и многотомным романам Солженицына, невольно выработалось ощущение чего-то темного и барачного, ожидание хмурых личностей в шинелях и пьяных извозчиков.

Ничего этого не было!

Был светлый зимний город на берегу великой реки.

А река, действительно была велика и величава. Даже несмотря на сковавший ее мороз, Волга производила необычайное впечатление, прежде всего, своей широтой. Она раскинулась как море, и противоположного берега было не видно. Обрывистый, высокий яр был огражден парапетом и, стоя перед речным простором, Саша подумал, что вот так все семейство Щеголевых и в мороз, и в жару, и вскользь, проходя мимо и любуясь этим сказочным видом, всматривались в волжскую даль, ожидая решения своей судьбы.

Иных уж нет, а те далече…

Путевка предусматривала ознакомительные экскурсии, но Александр не поехал с группой. Он решил побродить по отцовскому городу один, попытаться понять сущность души волжского пристанища Щеголевых, и попробовать вжиться в то далекое время.

Куйбышев, конечно, должен был измениться с тех незапамятных времен, но по духу остался тем же старинным городом, имевшим когда-то другое имя – Самара. Главная улица была характерным примером: среди сталинских помпезных, монументальных сооружений, вроде Института Оргэнерго на широкой площади и других новоделов, оставались старые купеческие дома и особняки, которые и придавали Самаре исконно русский вид.

Ну, естественно, не обошлось без памятников Ленину и Куйбышеву, причем, одной «руки» – скульптора Манизера, певца социалистической родины и ее вождей. Памятники были предельно традиционными, без полета фантазии и таланта. Голый коммунистический апофеоз.

И Саша подумал, глядя на бронзовых колоссов, что переставь головы монументам, никто бы этого и не заметил, даже сам прославленный ваятель.

Памятники, как памятники, какие стоят во всех городах, поселках и просвещенных деревнях Страны Советов. Народ должен знать своих вождей! А что же еще может вдохновить творца в этой злосчастной стране, как не светлые и одухотворенные лица создателей Союза нерушимого? Озабоченные и хмурые лица ссыльных и заключенных или простых тружеников и обывателей? Конечно, нет! Ленин с Куйбышевым, стоя на пьедесталах, озирали дела рук своих. Будто только они знали что, когда и кому надо делать и как жить. Но они явно посягнули на чужую компетенцию и, вследствие этого, оба закончили свои дни преждевременно.

Саша прошел по набережной, вышел на какую-то улицу и попал… в такой знакомый Владимир – те же двухэтажные, снизу каменные, сверху деревянные домики, высокие заборы, и заросшие заснеженными яблонями сады…

Но становилось все холоднее, и морозный ветер с Волги заставил Сашу зайти в какое-то типовое серокирпичное, застекленное кафе, где он заказал рюмку коньяку, чай и бифштекс – все, что там и было в меню на сегодня. Гуляя по городу, он и не заметил как продрог и только сейчас в тепле и уюте этого заведения общественного питания, Сашу охватил сильный озноб. Зуб на зуб не попадал.

Негнущимися пальцами Саша достал папиросы и закурил. Боль в ломивших руках и ногах немного отпустила, и коньяк, поданный задолго до всех других блюд, окончательно привел Щеголева в чувство.

Неласково встречает своих гостей Самара-городок.

Да зачем я так, подумал Александр, – невольное предубеждение, а город красивый, широкий, привольный и неожиданно большой. Саше так и не удалось, как он рассчитывал, выйти на окраины. И кафе хорошее, и мясо вкусное, и чай горячий. Все нормально. Жизнь идет своим чередом.

Вечерело. Саша вышел на улицу отдохнувший, согретый и направился на вокзал, где стоял их туристский поезд и где его ждал еще путевочный ужин.

Он спросил у прохожего дорогу и тот посоветовал проехать на трамвае – до вокзала оказалось далековато.

Много же я прошел, и, наверное, мои пути хоть раз да пересеклись со следами других Щеголевых, всех моих родственников, думал Саша, глядя в обледеневшее окно трамвая. Он рукой растопил себе маленькое смотровое окошечко и наблюдал за скользящими тенями вечернего города.

И, безусловно, след жизни каждого человека записан на полотне земли невидимыми строками навсегда…

Эля Максович Монастырский, в простонародье – Олежка или официально Олег Максимович, был бригадиром художников на заводе «Северный стан». Это был профессиональный художник-шрифтовик, мастерству которого мог позавидовать сам Вилу Тоотс. К тому же, Олег обладал импозантной внешностью: пронзительные черные глаза, нос с горбинкой, курчавые длинные волосы в стиле «афро», усы и борода делали его похожим на врубелевского демона, но улыбка и некоторая растерянность во взгляде превращали грозного бригадира в достаточно мирное создание. Даже имея такой антиобщественный облик, Монастырский никогда не опаздывал на режимное предприятие, выполнял все работы в срок, с отличным качеством и был по общему мнению добросовестным трудягой.