Первые леди Рима

Именно моменты, подобные этим, в соединении с нашим растущим желанием отразить существенную роль, которую женщины Рима играли на огромной римской сцене, привели к тому, что бледный музейный портрет с пустыми глазами начинает оживать снова.

Глава первая

Одиссей в юбке

Создание первой римской леди

Типичным свойством римской нации была грандиозность: ее добродетели, ее пороки, ее процветание, ее беды, ее слава, ее бесчестье, ее взлеты и падения – все было одинаково великим. Даже римские женщины, презирая ограничения, предписываемые их полу, что были свойственны варварству и невежеству других народов, соперничали героизмом и отвагой с мужчинами.

    Мэри Хейз, «Женские биографии», т. 2 (1801) [13 - Начало записей Хейз о Ливии, книга 2 «Женских биографий».]

Похоже, пламя пришло ниоткуда, удивив тех, кто попался ему на пути. Смертельной полосой оно косило оливковые рощи и сосновые леса Спарты. Когда языки огня взметывались в ночной воздух, наполняя его едким запахом горящей смолы деревьев, сухие щелчки трещащих сучьев сопровождались паническими криками и тяжелым дыханием.

Через горящий лес спешили мужчина и женщина. Дорога была опасной; в одном месте волосы женщины и развевающийся край ее платья опалило огнем, но не было времени оценить ущерб. Враждебные силы неслись за ними по пятам и торопили их вот уже много времени. Несколькими неделями раньше бегущую пару и их попутчиков чуть было не схватили, когда они попытались тайно взойти на корабль в порту Неаполя, плач их младенца-сына едва не провалил все дело.

Мужчину звали Тиберий Клавдий Нерон, а женщина была его семнадцатилетней женой, Ливией Друзиллой[14 - Этот драматический портрет побега Ливии основан на: Suetonius, Tiberius 6; also Cassius Dio, Roman History 54.15.4 and Velleius Paterculus 2.75.].

Шел 41 год до н. э. Тремя годами ранее убийство диктатора Юлия Цезаря заговорщиками, действовавшими во имя свободы, бросило Римскую республику в гражданскую войну, разделив правящую элиту на два яростно враждебных лагеря – на сторонников убийц, Брута и Кассия, и на тех, кто поддерживал сторонников Цезаря. Среди последних были наиболее заметны назначенный его наследником 18-летний внучатый племянник Гай Октавий, известный иначе как Октавиан, и его заместитель Марк Антоний. Вместе с экс-консулом Марком Лепидом эти самозваные мушкетеры образовали хрупкое тройственное соглашение о разделе власти, известное как Триумвират, который сокрушил Брута и Кассия в битве при Филиппах в октябре 42 года.

Но Октавиан и Антоний вскоре рассорились, и римская элита вынуждена была опять заявлять о своей лояльности победителю. Годом позднее враждебные группировки яростно столкнулись, вынудив благородного Тиберия Нерона, который встал на сторону Антония, вместе с его юной женой Ливией обратиться в отчаянное бегство. Началось смутное десятилетие ожесточенной борьбы партий, завершившееся битвой при мысе Акций в 31 году до н. э. – великим морским сражением, в котором Антоний, финансируемый своей египетской любовницей Клеопатрой, выступил против Октавиана, чтобы раз и навсегда решить судьбу Римской империи.

В первом акте, при начале этой великой драмы, Ливия Друзилла была лишь дополнением к толпе, невидимкой в обществе, где лишь нескольким женщинам было позволено сделать себе имя в качестве публичных фигур. Но во втором акте мужчина, чьи войска преследовали ее в Спарте, заменил Тиберия Нерона в качестве ее мужа, возведя ее в статус первой леди. И ко времени, когда пьеса дошла до своего великого финала, Ливия готовилась стать первой леди нарождающегося века Империи и матерью-основательницей династии Юлия Клавдия, который ее начал.

Может быть, самая могущественная и определенно одна из самых спорных и страшных женщин, исполнявших когда-либо эту роль, Ливия стала образцом, по которому мерили себя все последующие жены римских императоров. Ее внук Калигула позднее наградил ее прозвищем Ulixes stolatus – Улисс (то есть Одиссей) в юбке, намекая одновременно на греческого воина, известного своей хитростью, и используя слово stola, то есть платье, которое носили выдающиеся римские матроны[15 - Suetonius, Caligula 23.2. О переводе этого эпитета см.: Purcell (1986), 79.]. Ни в одной женщине лучше, чем в ней, не воплотились все западни и парадоксы, заключенные в присутствии римской женщины в общественной жизни.

В отличие от своей египетской противоположности Клеопатры, при которой она вынуждена была играть вторую скрипку и в течение десяти последующих лет, и в исторической памяти, Ливия Друзилла не воспитывалась для роли члена императорской династии. Но не была она и аутсайдером для римского политического истеблишмента. Родилась она 30 января 58 года до н. э. в известной патрицианской семье Клавдиев, которая гордилась своим происхождением от троянского беженца Энея – одного из мифических основателей римской нации. Ливии было четырнадцать лет, когда 15 марта 44 года до н. э. Юлий Цезарь был убит, и среди римской элиты вспыхнула гражданская война[16 - Рождение Ливии обычно датируется 59 или 58 годом до н. э. – для более подробного разбора см. приложение 5 в Barrett (2002). Я использовала более распространенную дату – 58 год до. н. э.]. Клан Клавдиев, из которого она происходила по отцовской линии (ее мать, Альфидия, происходила из богатой, но менее аристократической семьи, обитавшей в прибрежном итальянском городе Фунди), занимал высокое положение на политической сцене с первых дней Римской республики в V в до н. э. и мог похвастать минимум двадцатью восемью консулами, пятью диктаторами и шестью триумфами[2 - Публичная церемония признания заслуг для успешных полководцев. (Прим. ред.)]. Еще одна дополнительная связь шла через отца к известной семье Ливиев, один из членов которой, Марк Ливий Друз, был популярным героем в итальянских областях, требовавших римского гражданства в начале I века до н. э.[17 - Suetonius, Tiberius 1. О генеалогии Ливии см. Barrett (2002), 4–8.] Такая блестящая родословная выделила юную Ливию в качестве ценного брачного объекта для любого соискателя на политическую власть – и успешный претендент должным образом явился в 43 году до н. э.[18 - В каком году Ливия и Тиберий Нерон заключили брак, доподлинно неизвестно – но Barrett (2002), 11, говорит о 43 годе до н. э. как о наиболее вероятном.]

Тиберий Клавдий Нерон был представителем несколько менее родовитой ветви клана Клавдиев, он описывался в письме великого римского государственного деятеля Цицерона как «знатного рождения талантливый, выдержанный молодой человек». Он разумно наслаждался осторожным ростом римской экспансии в течение 40-х годов, заняв сначала пост квестора, а позднее претора – всего на ранг ниже самого высокого возможного политического ранга консула[19 - Cicero, Letters to his Friends 13.64.2: trans. Treggiari (1991), 129.]. Получив некоторую поддержку Юлия Цезаря, чьим флотом он успешно командовал во время Александрийской войны, он тем не менее переключил свою лояльность после убийства Цезаря, предложив свою поддержку его убийцам Бруту и Кассию. То же самое сделал и богатый отец Ливии, Марк Ливий Друз Клавдий, который годом позже окажется на стороне проигравших у Филиппи и совершит самоубийство в своей палатке. Тиберий Клавдий Нерон позднее перенесет свою лояльность к Марку Антонию.

Римская политическая иерархия все еще оставалась в смятении после смерти Юлия Цезаря, когда Тиберий Нерон, вопреки данному в 50 году до н. э. обещанию взять в жены дочь Цезаря Тиллию, решил жениться на своей родственнице Ливии. В свои пятнадцать лет она была, вероятно, лет на двадцать моложе его – обычный возрастной разрыв между зажиточными супругами в римском обществе [20 - Barrett (2002), 11 – о вероятном возрасте Тиберия Нерона.]. Скорее всего замужество было устроено для Ливии ее отцом, хотя римские матери иногда имели право голоса в подобном сватовстве [21 - Treggiari (2007), 95; см. также D’Ambra (2007), 73. О письме Цицерона и о роли согласия женщин на брак в целом – см. Gardner (1986), 41f.]. По закону почти каждая римская женщина (за исключением шести девственных весталок – жриц, которые ухаживали за очагом богини Весты) целиком находилась во власти своего отца или хозяина дома, пока он был жив. Контроль отца обычно сохранялся даже после замужества, поскольку в ту эпоху, с I века до н. э. и далее, женитьба без manus начала все больше становиться общим явлением. Словом manus именовался полноценный контроль над средствами и имуществом. Другими словами, существовали браки, в которых женщина и, что более важно, ее приданое в форме денег и имущества оставались под законной юрисдикцией ее отца, а не супруга. Такой порядок стал нормой благодаря желанию любого богатого клана, подобного клану Ливии, сохранить свои владения нетронутыми и соблюсти целостность семьи, не позволяя ее членам попасть под контроль глав других семейств[22 - О женщине, браке и законах – см. Gardner (1986), 5 и 13.].

Девушка в положении Ливии формально имела право отказаться от замужества – но только в случае, если сможет доказать, что выбором ее отца стал человек с дурными свойствами. Вероятно, немногие девушки были способны или стремились использовать эту возможность. Замужество было не только единственным уважаемым занятием для свободной римской женщины, но и социальной смазкой и клеем римской политической иерархии. Юные девушки-аристократки, такие как Ливия, которые имели мало возможностей познакомиться с достойным человеком вне своего узкого семейного круга, вряд ли могли многого ожидать не только от брака, но и от жизни в элитарной культуре, где замужество часто было не столько романтическим союзом, сколько средством установления социальных и политических альянсов между амбициозными семьями, альянсов, которые с таким же успехом могли опираться на зыбучие пески[23 - Gardner (1986), 42–3 – об ограниченных возможностях для знакомства.].

Накануне ее пышной аристократической свадьбы Ливия прошла первую в серии церемониальных процедур, символизирующих ее переход от детства к взрослому состоянию и ее перемещение из дома отца в дом мужа. Римская невеста выкидывает детские вещи – свои игрушки и миниатюрную тогу, которую носила в подростковом возрасте, – и одевается в прямое белое шерстяное платье (tunica resta), полотно для которого сама ткет на особом ткацком станке. На следующий день эту простую белую тунику невесты перевязывают на талии шерстяным поясом, чей сложный геркулесовский узел в свое время будет развязан ее мужем. Ее длинные волосы, которые на ночь забирали в желтую сетку для волос, укладывались в простую прическу с использованием особой острой булавки для разделения волос на шесть тугих косичек, прежде чем их обвивали шерстяными лентами[24 - Использование булавки в этом контексте трудно интерпретировать. Как предполагает Плутарх, она могла быть символическим напоминанием римлянам о воинственных сабинянках. Подробнее об этом см. Olson (2008), 21f.].

Жених и гости обычно приезжали в дом отца невесты в полдень. Хотя римские бракосочетания не были религиозным договором, в этот день имели место различные церемониальные обряды, включая принесение в жертву свиньи, чтобы обеспечить добрые предзнаменования для союза. Брачующаяся пара обменивалась словами согласия, и брак закреплялся, когда замужняя женщина из гостей (pronuba) брала правые руки невесты и жениха и соединяла их. Контракт подписывался при свидетелях, и пару приветствовали пожеланием «Feliciter» – «Удачи». Затем свадебная церемония перемещалась с невестой и ее окончательным эскортом в новый дом, где ее муж выходил вперед, ожидая новобрачную.

Мы можем представить себе эту сцену, как и далекие звуки пения, отражающиеся эхом по всему городу на фоне звуков вечерних шагов и бормотания торговцев, запирающих на ночь свои лавки. Скользя вдоль маршрута процессии, сильно пахнущего горящими сосновыми факелами, флейтисты играли, пока хриплая компания, разгоряченная участием в свадебной церемонии, которую она только что покинула, следует мимо в высоких двуколках, распевая традиционные свадебные песни «Гимн Гименею» и «Таласио», разбрасывая горсти орехов бегущим рядом детям и любопытным местным жителям, которые вышли поглазеть на проходящую процессию.

В центре прижатой брачной фаты Ливии (flummeum) цвета яркого яичного желтка пламенел, как маяк в темноте, уложенный венок из вербены и сладкого майорана. Желтые в цвет ему туфли (socci), вероятно, расшитые жемчугом, то выглядывали, то прятались от глаз под опоясанной туникой, когда ее, держа за руки, вели два маленьких мальчика, отобранные из отпрысков женатых друзей семьи, – как обещание, как предвестники детей, которых однажды она принесет. Третий мальчик маршировал впереди с сосновым факелом. Вместо букета вдоль маршрута процессии несли веретено – символ ее новых домашних обязанностей.

Несмотря на присутствие этих безобидных символов респектабельной замужней жизни, атмосфера была густой от юмора, доброжелательного, но скабрезного, с массой рискованных шуток, а также перегруженных намеками песен, которые приходилось терпеть, пока невеста добиралась до дома жениха. Когда, наконец, шумный эскорт Ливии доставил ее к входной двери дома Тиберия Нерона, она обнаружила, что та украшена гирляндами цветов от ожидающего жениха. Как требовалось от нее, она церемонно смазала дверной косяк салом и прикрепила к нему клубки нечесаной шерсти – ритуал, проводимый для сохранения здоровья и достатка для себя и своего нового мужа. Наконец, молодые рабы-мужчины аккуратно перенесли ее через порог. Осторожность была необходима, потому что споткнуться в дверном проеме нового для невесты дома считалось дурной приметой.

После того как она оказалась внутри, после поднесения мужем ей в подарок огня (факел) и воды (в кувшине или другом сосуде), символизирующих ее ответственность как жены за готовку, стирку и ведение дома, другая замужняя женщина отвела ее в новую спальню до того, как туда был допущен жених для завершения брачной церемонии[25 - Я реконструировала эту сцену на основе современных научных данных о римских свадьбах, главным образом по Treggiari (1991), 161ff. О подробностях см. также Hemelrijk (1999), 9 – о дарении игрушек; Lefkowitz and Fant (1992), no. 271 – о свадебных приглашениях III века и о значении времени суток; Croom (2000), 95–6, цит. Pliny the Elder, Natural History 9.56–114, – о жемчужных вышивках; Shelton (1998), no. 56 – о спетой Катуллом на свадьбе песенке насчет «грязных шуток Фесцении».].

Статус Ливии как совсем юной невесты был абсолютно нормальным. Девушки высшего класса в поздней Римской республике обычно вступали в первый брак совсем рано, иногда даже в двенадцать лет. Это продлевало их самые пригодные для деторождения годы в климате, где детская смертность была высокой. Производство детей, наиболее ценный вклад, который римлянки вносили в общество, было обязательным для женщины в положении Ливии – бездетность, вину за которую неизбежно возлагали на жену, а не на мужа, могла стать основанием для развода.

В глазах римских комментаторов положение римских матрон было неразрывно привязано к производству ими детей. Неудивительно, что первым упоминанием Ливии в истории Рима считается 16 ноября 42 года до н. э. – дата официального документального свидетельства о рождении ее старшего сына Тиберия, мальчика, чей крик позднее чуть не выдал укрытие его родителей, когда они бежали через греческий город-государство Спарту. Мальчика, который однажды станет императором Рима[26 - Suetonius, Tiberius 5 – о дате и месте рождения Тиберия.].

Тиберий родился в доме на Палатинском холме, в самом лучшем жилом районе Рима. Благодаря близкому расположению к римскому Форуму, центру города, и его духовной связи с ключевыми моментами в мифологическом римском прошлом, таком, как рождение близнецов – основателей города, Ромула и Рема, Палатин был идеальным домом для амбициозного политика, такого как Тиберий Нерон. Истинные «Кто есть кто», создатели и сотрясатели поздней республики, от Цицерона до Октавиана и Марка Антония, тоже выбирали Палатин в качестве своей базы; Ливия, вероятно, сама выросла там в доме своего отца[27 - Barrett (2002), 177.].

За рождением женщиной ребенка в римском мире тщательно следили. С момента зачатия до кормления и отнятия от груди матери предлагался поток советов, некоторые основывались на теориях уважаемых медиков-практиков, некоторые коренились в суевериях и знахарстве. До того как появился малыш Тиберий, Ливии предлагались различные методы опытных жен, чтобы попытаться наверняка родить сына – включая выведение цыпленка в руках и сохранение его теплым в складках платья, где он в должное время превратится в гордого петуха с гребнем, предопределяя появление младенца-мальчика[28 - Suetonius, Tiberius 14.1; Pliny the Elder, Natural History 10.154.]. Более прагматичный, хотя равно ненаучный совет медицинских экспертов вроде Сорана, записанный несколько позднее, уже во II веке, рекомендовал, что лучшее время для зачатия – в конце менструации, после легкого завтрака и массажа.

Домашние роды были единственно возможными, и у богатой роженицы, такой как Ливия, комната была наполнена женщинами; в богатых домах несколько акушерок тогда находились в постоянном штате. Мужья в комнате для родов не присутствовали, хотя отец Октавиана, Гай Октавиан, как сообщали, опоздал к голосованию в Сенате в 62 году до н. э., когда рожала его жена Атия. О посещении мужчинами врачей почти не сообщается. Замечательная терракотовая надгробная плита из Изолы Сакры возле римского порта Остия предлагает нам необычайный вид римской женщины в процессе родов. Акушерка (которой, вероятно, и посвящен этот грубо высеченный похоронный рельеф) согнулась на низком стуле перед рожающей женщиной, голой, крепко вцепившейся в подлокотники кресла для родов; торс роженицы поддерживает другая женщина, стоящая позади нее. Из других медицинских источников мы знаем то, что не показывает рельеф – в сиденье такого кресла существовала серповидная дыра, через которую ребенка принимала сидевшая на корточках акушерка[29 - Rawson (2003), 101–2.]. Неприятного вида вагинальный расширитель, сделанный из бронзы, был найден в руинах Помпеи, такие приспособления могли использоваться для проверки родового канала в случае осложнений. Если следовать совету, записанному Сораном, под рукой находились горячее масло, вода и компрессы, а воздух наполняли запахом трав – таких, как мята болотная, а также свежих цитрусовых, чтобы облегчить самочувствие измотанной матери[30 - Kleiner and Matheson (1996), 92, cat. no. 56 – о вагинальном зеркале из Помпеи; Lefkowitz and Fant (1992), no. 355 – об инструкциях по акушерству: Soranus, Gynaecology 1.67–9.].

В античности роды были опасными и для матери, и для ребенка. По оценкам, около четверти младенцев умирало до первого дня рождения, а похоронные эпитафии на кладбищах часто звучат траурными песнями матерям, которые умерли в родах[31 - Rawson (2003), 106.]. Но в случае успешного разрешения, как в случае удачного рождения Тиберия шестнадцатилетней Ливией, дом вскоре заполнялся поздравляющими, друзьями, хлопающими по спине гордого отца, и есть письменные свидетельства, что родившие женщины получали помощь от женщин – членов их семьи[32 - См. эпизод с Фаворином, описанный в Aulus Gellius, Attic Nights 12, а также ниже.].

Через девять дней для ребенка устраивался день церемониальных очистительных ритуалов, называемый lustrate, во время которого он или она получали официальное имя[33 - On the lustratio, or cleansing ritual, см. Rawson (2003), 110–11.]. Публичный осмотр не заканчивал вопроса воспитания ребенка. Несмотря на тот факт, что большинство женщин из элиты, судя по всему, передавали своих детей кормилице, многие древние источники критиковали эту практику и настаивали, чтобы женщины сами кормили своих младенцев грудью. Описание II века говорит о философствующем наблюдателе по имени Фаворин, критикующем мать девочки за попытку лишить дочку крайне необходимого вскармливания грудью вскоре после рождения, настаивая, что моральный облик ребенка будет испорчен молоком иноземной рабыни-кормилицы – которая в придачу может быть склонна к вину. Затем он раскрывает мысль до конца:

«Как же неестественно, неправильно и не по-матерински родить ребенка и сразу же отослать его от себя? … Или, может быть, вы думаете… что природа дала женщине соски для красоты, а не с целью вскармливания детей, лишь как украшение груди?»[34 - Aulus Gellius, Attic Nights 12.]

Интеллектуальные критики, вопреки гинекологическому руководству Сорана, рекомендовали измотанной матери кормилицу. Но высмеивание женщин, которые не хотят выдержать испытание и испортить деторождением фигуру, было традиционно для общества с долгой, окрашенной в розовый цвет памятью. Именуемая женским нарциссизмом, эта практика изображалась критиками как явный контраст с добрыми старыми днями раннего Рима, когда Корнелия, уважаемая матрона II века до н. э., как говорят, обходилась без наемной помощи и растила своих детей «у груди» и «на собственных коленях»[35 - Hemelrijk (1999), 66, цит. Tacitus, Dialogue 28, который также утверждает, что Аурелия, мать Юлия Цезаря, и Атия, мать Августа, кормили своих детей. См. также Gardner (1986), 241f – по вопросам грудного вскармливания, где кратко обсуждается обрывочная запись III века, по-видимому, от отца зятю, с требованием обеспечить свою дочь кормилицей: «Я не позволю, чтобы мою дочь сосали».].

Древняя биография Тиберия говорит, что Ливия сама наняла кормилицу, или nutrix, чтобы та заботилась о ее сыне, – это один из очень немногих штрихов, который есть у нас об этом периоде ее жизни[36 - Suetonius, Tiberius 6.]. И все-таки он важен, так как проникает непосредственно в суть римского представления об идеальной женщине, создавая критерий, по которому судили Ливию и ее преемниц как первых леди Рима. Женщины редко заслуживали похвалу в древних записях о действиях в собственных интересах; скорее их хвалили за содействие интересам их мужей и сыновей и за добавление через них славы Риму. Корнелия, как мать политических популистов, братьев Тиберия и Гая Гракхов, восхвалялась за управление ими в детстве, воспитание их красноречивыми ораторами и морально образцовыми молодыми людьми, вскормленными на материнском молоке. Таким же образом детали воспитания Ливией Тиберия сохранились не потому, что древние биографы были заинтересованы в личности Ливии, а потому, что было важно понять, как воспитание ею Тиберия могло отразиться на взрослом человеке и императоре, которым он со временем станет.

Эти обзоры еще не были написаны, когда родился Тиберий. На этой стадии, несмотря на впечатляющее фамильное древо, Ливия все еще оставалась пешкой среди огромного числа статистов в великом историческом повествовании об этом бурном периоде римской истории. Но развертывающиеся политические события и устремления ее мужа вскоре продвинули ее ближе к центру действий.

На фоне общей победы Марка Антония и Октавиана над Брутом и Кассием при Филиппах в 42 году до н. э. – победы, которая состоялась в результате самоубийства отца Ливии, – медовый период для хитрых соперников не продлился долго. Взаимоотношения между харизматическим боевым ветераном и амбициозным политическим вундеркиндом всегда были браком по расчету. По возвращении со сцены, где была одержана победа, Антоний отправился управлять своей долей территории на востоке Римской империи. Третьему триумвиру, Лепиду, осталась провинция в Африке, а Октавиану достались Италия – и трудная задача вернуть землю и снова перераспределить ее среди своих солдат, которым была обещана награда за поддержку триумвиров в борьбе против Брута и Кассия. Очень скоро между лагерями Октавиана и Антония началась холодная война, которая в течение последующего десятилетия проявила некоторые признаки перехода в горячую стадию.

Лепид остался несколько в стороне от этой борьбы, измотанные борьбой правящие классы оказались под давлением, вынужденные объявить о своей лояльности одному из соперничающих кандидатов. Вскоре Тиберий Нерон сделал свой выбор, вывесив свой флаг на мачте Антония. Ливия с их новорожденным сыном, укрывшиеся в 41 году до н. э. вне Рима, направились в Перузию (современная Перуджа) в Центральной Италии, где отыскали жену Антония, Фульвию, и его брата Луция, пытавшихся направить против Октавиана недовольство тех итальянцев, чьи земли были переданы в другие руки[37 - Suetonius, Tiberius 4; Cassius Dio, Roman History 48.15.3.].

Третья жена Антония, Фульвия, была сомнительно необходимой фигурой в этой кампании. Характерное покушение на нее, описанное в древних источниках, подсказывает нам, что имелось про запас для других femmes dangereuses имперской эры. Рим был агрессивно милитаристским обществом, которое воспринимало войну как высший подвиг. Присутствие женщины на передовой линии ослабляло ее, делая Фульвию первой мишенью для противников Антония, которые использовали для своей пропаганды факт присутствия женщины, выполняющей на поле боя действия своего мужа. Недавние археологические открытия в Перудже и находки метательных снарядов, запускавшихся во время противостояния враждебных сторон, позволяют нам прочувствовать вид использовавшейся риторики. Находки включали баллистические орудия, на которых были нацарапаны унизительные оскорбления в адрес Фульвии: «Рвусь к твоему лону, Фульвия» или «Бедняги Луций, Антоний и Фульвия, подставляйте свои зады»[38 - Inscriptions Latinae Liberae Rei Publicae 1106 and 1112: translated P.J. Jones (2006), 98; см. также Hallett (1977), 151–7.].

Отзывы о Фульвии в анналах римской истории едва ли более лестны, чем эти грубые надписи[39 - О репутации Фульвии см. Delia (1991).]. По словам одного древнего историка, после смерти самого резкого критика Антония, Цицерона, Фульвия потребовала принести ей его голову и проткнула уж очень шустрый язык великого оратора своей золотой шпилькой для волос – импровизированный женский вариант кинжала или меча. Это создало ей репутацию жуткого гибрида женского и мужского естества. Октавиана тоже подозревали в авторстве непристойной поэмы о ней, в которой он заявлял, что Фульвия, недовольная отношениями Антония с другими женщинами, умоляла Октавиана: «Сразись со мной или поимей меня» – но он это приглашение насмешливо отклонил[40 - Martial, 11.20.3–8 приводит это стихотворение. О том, как Фульвия радовалась смерти Цицерона, см. Cassius Dio, Roman History 47.8.3–4. О злоупотреблениях Фульвии – Wyke (2002), 170 and Pelling (1988), 141.].

Для римской женщины быть замеченной на традиционно мужской территории, подобной той, на которой действовала Фульвия, не вело автоматически к ее осуждению. Сильно идеализированная история города в своей мифологической части пестрит историями о женщинах, подобных юной Клелии, прославляя ее за спасение группы женщин, заложниц этрусского короля Порсены, которых она уговорила переплыть с ней через Тибр под градом вражеских копий. Ее всенародно отблагодарили, воздвигнув статую на Аппиевой дороге, – честь, доступная во время Республики почти исключительно одним мужчинам. Других женщин, и литературных, и реальных, хвалили за их «мужскую» храбрость при совершении самоубийства. Наиболее заметной в этой группе была Лукреция, изнасилование которой Секстом Тарквинием, сыном римского царя Тарквиния Гордого, стало толчком для свержения монархии в 509 году до н. э. и основания Республики на выраженных демократических принципах. Лукреция заслужила вечную похвалу и стала ролевой моделью для римских женщин за то, что после изнасилования поразила себя в сердце, не позволив скомпрометировать свою чистоту и принести бесчестие своему отцу и мужу.

Были и еще женщины, что напрямую вмешивались в конфликт между воюющими мужчинами, выступая как посредники в установлении мира. В ответ на мольбы других римских матрон города Ветурия и Волумния начали переговоры об уходе от городских ворот Кориолана, сына и мужа соответственно, угрожавшего вторжением в Рим в V веке до н. э. Когда похищение сабинянок самыми первыми римскими поселенцами стало угрожать возникновением войны между горожанами и их соседями, именно мольбы женщин привели к миру.

Все эти легенды возникли в римской истории во времена суровых перемен, когда свергали тиранов или разрушали их планы, восстанавливая естественное течение дел. Существовало высказывание, что если бы все женщины были так целомудренны, как Лукреция, так храбры, как Клелия, и так мудры, как Ветурия и Волумния, Рим никогда бы не попал в ловушку порока, коррупции и деспотизма, что столь ярко проявлялись в различные моменты его истории[41 - Cм. Milnor (2009), 277–8 – о женщинах, прославившихся добродетелью в общественной сфере. О республиканских героинях Рима см. Hillard (1992) and Joshel (1992). Об их восприятии британскими и американскими женщинами в XVIII веке см. Hicks (2005a) and (2005b).].

Как правило, женщины вроде Фульвии и Клеопатры, вторгавшиеся на эксклюзивно мужскую политическую и военную территорию, рассматривались как предвестники перемен. Разделительная линия между женской сферой домашней жизни и публичным миром мужчин была строго зафиксирована, и горе любой женщине, ощутившей, что переступила ее. Одной такой фигурой республиканской эры стала Клавдия Метелла, упомянутая в судебной речи, произнесенной в 56 году до н. э. Цицероном, когда он защищал ее бывшего любовника, Целия Руфуса, за попытку убить ее. Цицерон заявил, что голословное обвинение было сфабриковано братом Клавдии, Клавдием, с которым Цицерон имел давнюю вражду. Цицерон опорочил статус Клавдии как свидетельницы, заявив, что она входила в шумную, пьющую и развратную компанию, что жила на популярном морском курорте Байя, к югу от Рима. Самое страшное слово, которое он использовал, было «печально известная» – подразумевая, что Клавдия нарушила неписаное правило римского общества, диктовавшее обязанность женщины быть видимой, но не слышимой[42 - Цицерон также намекал на кровосмесительные отношения между Клавдией Метеллой и ее братом – стандартный «черный пиар» в римской политике тех лет, он также будет использован в случаях с Калигулой и Друзиллой, Нероном и Агриппиной Младшей, Береникой и Агриппой II; Домицианом и Юлией Флавией, Юлией Домной и Каракаллой, Галлой Плацидией и Гонорием.].

Однако прежде всего реальной целью таких выпадов были мужчины, так или иначе оказавшиеся в зависимости от вторжения женщин в публичную сферу – согласно римским понятиям о мужественности, они представлялись слабыми и женственными, неспособными содержать в порядке собственный дом. По крайней мере, именно такие эмоции прятались за описанием Фульвии как «женщины, которая не занимается прядением и домом, ей не интересно установление власти над мужем, который является простым горожанином, она хочет править правителем и командовать командиром – и следовательно, Клеопатра должница Фульвии в том, что учила Антония подчиняться женщине»[43 - Plutarch, Life of Antony 10.5.]. Полностью противоположные эпитафии на гробницах женщин этого периода прославляли исполнительниц домашней роли, которые все без исключения рожают детей, любят своих мужей, ведут дом, прядут шерсть и могут поддержать разговор, но знают свое место[44 - См. Fischler (1994), 117: Inscriptiones Latinae Selectae 8403.]. Для римского образа мышления сидящая с веретеном домохозяйка была идеалом женщины, слепленным в образе героической мученицы Лукреции, которая ткала за своим ткацким станком, когда ее насильник впервые увидел ее. Контраст между нею и бесстыжей Фульвией не мог быть более ярким.

В конце концов кампания Фульвии и Луция по привлечению оппозиции Октавиану на сторону Антония была подавлена в начале 40 года до н. э., когда войско Октавиана осадило их лагерь, заставив восставших хаотично отступить, увлекая за собой и Тиберия Нерона с Ливией. Следующий год их жизни прошел в изгнании, в странствиях, и маршрут их неясен. Вынужденные сначала переместиться на курорт Пренесте восточнее Рима, они двинулись оттуда до Неаполя, а затем на Сицилию, где муж Ливии надеялся получить защиту от другого изменника – Секста Помпея, использовавшего остров как свою базу после бегства с места поражения своего отца Помпея от войск Юлия Цезаря. Но Октавиан начал попытки помириться с Секстом Помпеем, и Ливии с Тиберием Нероном пришлось уехать в Грецию, где Спарта, похоже, наконец-то оказала паре эмигрантов теплый прием – вероятно, благодаря имени Клавдия, семейство которого имело интересы в этом регионе. Когда место, где они скрывались, было раскрыто, им пришлось бежать через горящие леса Спарты[45 - Cartledge and Spawforth (1989), 94. О связях Клавдия в этом регионе, см. также Barrett (2002), 17.].

Таковы были беспокойные обстоятельства первого вступления Ливии в рушащийся мир поздней Республики. Более красочные детали – горящее платье и волосы, когда она бежала через пылающий лес, ее отчаянные попытки успокоить кричащего сына, читаются сейчас почти как предыстория к биографии политического кандидата, как хроника борьбы против трагических обстоятельств.

Невозможно не удивляться тому, что юная Ливия сделала в ее ситуации. В отсутствие первичных или даже вторичных источников мы никогда не узнаем, была ли она добровольным соучастником политических амбиций Тиберия Нерона или же просто его пассивным сообщником, чьей единственной возможностью было покорно следовать по стопам мужа? Рисунки из Помпеи, относящиеся к I веку, на которых римские женщины, хотя сами и лишенные права голоса, оказывают поддержку определенным выдвинутым кандидатам, и действенный пример, поданный республиканскими матронами, такими как Фульвия, показывают, что женщины могли оказывать поддержку политическим акциям своих мужей[46 - Lefkowitz and Fant (1992), no. 179.].

Несмотря на римскую концепцию публичных выступлений как еще одного чисто мужского действия, женский протест не оставался не услышанным. Самый известный инцидент имел место за год до осады Перузии в 42 году до н. э., когда дочь одного из великих ораторов, Гортензия, произнесла речь против введения триумвирами налога на богатых женщин Рима, чтобы расплатиться за войну с Брутом и Кассием, – налога, позднее частично отмененного. Ливия, теперь, когда ее отец умер и она стала sui iuris (независимой, свободной от надзора опекуна, который следил за ее делами), могла законно оставить Тиберия Нерона, если бы захотела. Но, наоборот, она осталась с мужем и вела себя таким образом, что даже тот, кто обличал ее в более поздние годы, признавал благородным поведение женщины в этот период. Это подтверждает историк Тацит, который с одобрением писал о добродетелях, проявляемых женщинами в бурные времена, «сопровождая своих детей при побегах [и] следуя за своими мужьями в ссылку»[47 - Tacitus, Histories 1.3.1. Есть также упоминания о матерях, поддерживавших политические кандидатуры своих сыновей, – например, в случаях Гельвии и Сенеки или Сервилии и Брута: см. Dixon (1988), 5. О концепции sui iuris, см. Gardner (1986), 6.].

Тем не менее брак с Тацитом Нероном, при всей его впечатляющей жертвенности, никогда бы не принес Ливии больше, чем просто упоминание их побега в анналах римской истории, если бы не другая женщина, которая временно оказалась в свете общественного внимания.

Пытаясь залатать трещины в своем хрупком союзе, Октавиан и Антоний теперь согласились прекратить войну в Перузии и установить перемирие. В октябре 40 года до н. э. в порту Брундизий (Бриндизи) на Адриатическом побережье Италии были согласованы условия мирного договора, который подтвердил передачу восточных провинций империи Марку Антонию, а западных провинций Октавиану, в то время как третий член, Лепид, был отправлен в африканские провинции, подальше от эпицентра действий.

Чтобы скрепить договор, Октавиан воспользовался опытом своего двоюродного деда Юлия Цезаря, предложив противнику свою недавно овдовевшую старшую сестру Октавию, которая тринадцать лет назад уже послужила для подобной сделки, будучи предложена Цезарем своему сопернику Помпею (но была отвергнута последним). Фульвия умерла годом раньше от болезни, когда пыталась присоединиться к Антонию в Греции. Это убрало все препятствия с его стороны. И хотя римские традиции рекомендовали соблюдать десятимесячный траур после смерти в мае предыдущего мужа Октавии, Гая Клавдия Марцелла, прежде чем она снова выйдет замуж, политические нужды ее брата не могли ждать. Антоний принял предложение. Договор и сопровождающий его брак гарантировали мир между Антонием и Октавианом, а 29-летняя Октавия стала клеем, скрепившим пакт[48 - Plutarch, Life of Antony 31: см. также Wallace-Hadrill (1993), 32, and Wood (1999), 30–1. Octavia родилась около 69 года до н. э. и была родной сестрой Октавиана – у него имелась еще старшая сводная сестра, тоже Октавия. В своих записях Плутарх путает двух сестер. Для большей ясности я вообще не упоминаю о сводной сестре Октавии в этом повествовании.].