Оценить:
 Рейтинг: 0

Велики Великие. Юбилейные хроники в новом прочтении

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
5 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Ваша гибель – не смерть —
Просветленье Для народа заблудшей страны…

Очищается болью Россия,
Слыша ангельский зов сыновей.
И объятья свои Мессия
Через них простирает над ней.

Внутри Кавказа

…Одной из больших загадок долгое время для меня являлась, прямо-таки, непомерная любовь к Лермонтову кавказцев, в частности, чеченцев. Мне даже было трудно представить то, что услышал я однажды из уст современного чеченского публициста Саида Лорсанукаева: «Мои предки, простые неграмотные пастухи, проживающие в селе Гехи, узнав об убийстве поэта, объявили по всей округе траур». А Гехи, между прочим, стоят на реке Валерик, той самой, на которой 11 июля 1840 года произошло небывалое сражение между чеченскими и русскими отрядами, в котором принимал непосредственное участие и поручик Тенгинского полка Лермонтов. Понятно, не на стороне Шамиля. Потом Лермонтов опишет эту схватку и будут там такие слова: «И два часа в струях потока, как звери, молча, с грудью грудь, сшибались, глухо падая на землю…Хотел воды я зачерпнуть, но мутная вода была тепла, была красна!» («Валерик»).

Так как же так: чеченцы, у которых (о чем писал сам же Михаил Юрьевич), «ненависть безмерна, как любовь», что «верна там дружба, но вернее мщенье», почитают, по сути дела, бойца «царского спецназа», словно своего национального гения. Конечно, тут можно принять во внимание, что Лермонтову принадлежит авторство названия Чечни гордым и красивым именем «Ичкерия», что он, по определению П. Антокольского, был внутри Кавказа, а не взглянул на него, как Пушкин также восхищенный горной страной с высоты: «Кавказ подо мною…» Но этого, думаю, мало, чтобы боготворить того, кто вступил на твою землю с оружием.

О! «Боготворить». – Может, в этом понятии скрыт ключ от тайны? Руководствуясь, вероятно, подобной догадкой знакомый нам уже публицист Геннадий Пискарев, написавший «Кавказскую драму»[36 - Г. Пискарев. Под пристальным взглядом. – М.: Пробел-2000, – 2010.] по мотивам произведений отечественной классики, показывая битву на Валерике, ее участников, помещает Лермонтова не в гущу сражения, а в поднебесную высь, откуда тот, подобно божественному существу, наблюдает за бойней честолюбцев и гордецов. А фоном звучат слова:

Настанет год. России чёрный год,
Когда царей корона упадет.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.

    («Предсказание»)
Это стихи, пророческие стихи Лермонтова, дворянина, аристократа, родившегося в стольном граде России – Москве. Патриота. Великого патриота, любящего свою Отчизну, но «странною любовью»:

Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз…
…Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

    («Родина»)
Чувствуете дыхание народной души во всем этом. И, можно сказать, голос народа. А глас народа, как известно, глас Божий. Душа народа – душа Бога. Ее он вдохнул в прародителей всего рода людского – Адама и Евы. Через все мирские невзгоды, испытания, беды она рвется к свободе и свету, к Господу, удивляя запутавшееся в «суете сует» человечество своими проявлениями через божьих посланников. И вот уже читаем мы пушкинское «Подражание Корану». Корану, который научит Александра Сергеевича, безобразника в жизни, смирению перед Богом. А в том же Коране – мусульманском катехизисе, находим возвышенные слова о христианском Боге – Иисусе Христе и его земной матери – Деве Марии. Замечу, это единственное женское имя, прославленное Магометом.

А Лермонтов? Конечно же, он полюбил Кавказ, его обитателей всей душою. И не тогда, когда был сослан туда «немытой» чиновничьей российской властью[37 - В. Белинский. Собр. соч. в 9 т. – М.: Художественная литература, 1989.], – в детстве. Три раза возила его бабушка в Горячеводск, на Терек, в имение своей сестры. Свободолюбивые нравы, обычаи и горцев, и русских, и казаков врезались в душу. И со временем вызрел в поэтической натуре величественный образ Кавказа – «сурового царя земли». Вот за что любили и любят поэта кавказцы. При жизни подарили они ему черкесскую бурку, (вы можете увидеть ее на автопортрете Лермонтова, – он ведь прекрасно рисовал, кстати, как и танцевал и музицировал). А первый живописный портрет своего по духу человека написал художник – чеченец.

Несмотря на родные Тарханы, Кавказ, по мнению В. Белинского[38 - Там же.], практически, был колыбелью лермонтовской поэзии, как и многих других известных поэтов. Живописнейший край, величественные горы, самобытные традиции народов не могли не повлиять на лирическую душу поэта. Именно здесь Лермонтовым созданы лучшие его творения. Сияющие вершины гор тянутся к небу, куда тянутся и души наши. Нет, не кладбище родина русских поэтов, как утверждал философ-экуменист Владимир Соловьев[39 - В. Соловьев. Россия и вселенская церковь. – Минск, Харвест, 1992.], а – небесная высь, за которую зацепились якорем кресты православных церквей и золотым рогом полумесяца мусульманские мечети. Люди – братья. Это не банально. Лермонтов подтвердил это, заложив, вместе с Пушкиным, Львом Толстым, пожалуй, основы дружбы горцев Кавказа и русских, определив новый вектор взаимоотношений между народами.

Творчество Лермонтова – классика. А классика есть музыка сфер, а не попсовая конвульсия. Она бессмертна, востребована при любых обстоятельствах, что точно сформулировала Анна Ахматова:

Всего прочнее на земле печаль
И долговечней царственное слово.

    («Когда-то называли…»)
…Краснодонка Уля Громова, брошенная фашистами в штольню шахты, перед смертью по памяти читала, мучительно умирающим от побоев, своим товарищам по борьбе лермонтовского «Демона»…

15 октября 2014 г.

Пушкин и лермонтов: сверхкомплектные» жители света[40 - «Литературное наследство», № 45–46. М.Ю. Лермонтов. T. II. – М.: Изд. АН СССР, 1948. —806 с.]

Современник Пушкина П.Л. Яковлев в своем рукописном журнале записал замечательные слова, сказанные Пушкиным: «Поэты – сверхкомплектные жители света»[41 - ФЭБ. Русская литература и фольклор, http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/ges/ges2292-.htm]. В николаевской России в короткий срок (на протяжении четырех лет) были без особых хлопот и неприятных осложнений один за другим ликвидированы два «сверхкомплектных» поэта: сначала Пушкин, а затем Лермонтов.

Что Пушкин пал жертвой планомерно подготовленных и проведенных действий, которые не могли не окончиться его убийством, – давно установленный и непререкаемый факт истории русской литературы и русского общества. Что царь и вся придворная аристократическая челядь, затравившая Пушкина, избавились в пасмурный февральский день 1837 г. от беспокойного и, возможно, в будущем опасного противника и что к выстрелу Дантеса в петербургском большом свете отнеслись с большим удовлетворением – это также давно перестало быть тайной.

Иначе обстояло дело с кончиной Лермонтова. Здесь следы, ведущие от желаний и настроений к действиям, от умысла к осуществлению, были гораздо менее заметны; меньше сохранилось свидетельских показаний, нет прямых документов злодейского замысла вроде анонимных писем.

Знали, как не терпит Лермонтова Николай I, передавали о злобном распоряжении царя не представлять Лермонтова к наградам, ходили слухи, что царская дочь Мария Николаевна ненавидит поэта и даже заказывает придворным блюдолизам, вроде графа Сологуба, писать на него пасквили. Были уверены, что двор радовался смерти Лермонтова, и упорно приписывали великому князю Михаилу восклицание при получении известия о смерти сосланного поэта: «Собаке – собачья смерть». Но все-таки радоваться результатам преступления – еще не значит совершить преступление. Чтобы доказать преднамеренный характер убийства Лермонтова, требовалась более конкретная аргументация.

Второй лермонтовский том «Литературного наследства»[42 - «Литературное наследство», № 45–46. М.Ю. Лермонтов. Т. II. – М., Изд. АН СССР, 1948. —806 с.] содержит обширные новые материалы, которые помогают решить загадку смерти Лермонтова. Самая постановка рокового вопроса приобретает новую, своеобразную окраску. Оказывается, что все необходимое для скорейшей ликвидации Лермонтова, как «сверхкомплектного жителя» на белом свете, сделало не только русское царское, но и французское королевское правительство, причем оба действовали через прямых и законнейших своих представителей: шефа жандармов Бенкендорфа и чрезвычайного и полномочного посла Франции барона де Баранта.

Статья Эммы Герштейн, написанная совместно с упоминаемым уже нами И. Андрониковым, «Дуэль Лермонтова с Барантом»[43 - Герштейн Э.Г. Дуэль Лермонтова с Барантом // Литературное наследство, 1948, № 45–46. См. также: Герштейн Э.Г Судьба Лермонтова. Издание второе, исправленное и дополненное.] полна захватывающего интереса. Статья дает богатую документацию, хотя, конечно, далеко не полную. Но и того, что мы теперь узнали, достаточно для некоторых выводов.

Лермонтов ссорится с сыном французского посла молодым Барантом, и между ними происходит дуэль, причем Лермонтов стреляет в воздух, а Баранту, несмотря на все старания, не удается попасть в противника и убить его. Уже сидя на гауптвахте, Лермонтов дает такую характеристику всей этой иностранной «золотой» молодежи, которой так весело жилось в николаевском Петербурге: «Я ненавижу этих искателей приключений, эти Дантесы и де Баранты заносчивые сукины дети»[44 - Калабухин Сергей. ЛИТМИР https://www.litmir.me/br/?b=547643&p=12]. Лермонтов неспроста сопоставил эти имена…

Посол де Барант хорошо знал имя Лермонтова еще до того, как его сын Эрнест так неудачно промахнулся, стреляя в нашего поэта. Нашлись добрые люди из той же самой придворно-аристократической среды, организовавшей убийство Пушкина, которые довели до сведения посла, что Лермонтов в своих стихах «На смерть поэта» ругает будто бы французов и Францию, и посол уже осведомлялся через первого секретаря французского посольства: правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?».

Уже современникам была ясна прямая связь между этим недовольством, возникшим во французском посольстве по поводу стихов на смерть Пушкина, и вторичной ссылкой Лермонтова. Но дело то еще сложнее. В городе пошли слухи и о дуэли, и о том, что Лермонтов ничуть не стесняется в своих отзывах о молодом ранте. В разговоре с Белинским во время своего заключения Лермонтов характеризовал Баранта, как «салонного Хлестакова».

Но не дремали «свободы, гения и славы палачи», «жадною толпой» стоявшие у трона. Вмешалась снова, и на этот раз столь же оперативно, маститая салонная интриганка, жена канцлера Российской империи графиня Нессельроде, у которой еще не совсем высохла на руках кровь Пушкина: «Со вчерашнего дня я в тревоге за Баранта, которого люблю; у сына его месяц назад была дуэль с гусарским офицером… Государь сказал моему мужу, что офицера будут судить»[45 - Нессельроде М.Д. Летопись жизни и творчества М.Ю. Лермонтова, 1840 г. http://www.all-poetry.ru/biografiya26.html].

Вскоре молодой Барант выехал в Париж. Тем не менее, его семья испытывала тревогу: ведь Лермонтов, узнав, что его противник уезжает, пообещал ему, что как только сможет, «продолжит дуэль за границей». Да и посол Барант хотел вернуть сына в Петербург. А для этого уж тем более следовало убрать Лермонтова подальше, например, на самую опасную крайнюю линию самого угрожаемого из флангов кавказской армии, другими словами, на последнюю станцию перед путешествием туда, откуда не возвращаются…

Энергично хлопотали и супруги Баранты, и их надежный друг графиня Нессельроде, и канцлер граф Нессельроде, и Бенкендорф, который не дал никакого движения письму Лермонтова, где опрощалась подлейшая клевета «салонного Хлестакова» Эрнеста де Баранта. Посол де Барант ликовал по поводу ссылки (без выслуги!) Лермонтова в Тенгинский полк. Посол знал, что это значит, но лицемерно писал об этом «блестящем» результате своих хлопот и усилий: «Эрнест может возвратиться. Лермонтов вчера должен был уехать… Я хотел бы большей снисходительности, – Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что»[46 - Эрнест де Барант. Дуэль с Барантом. http://lermontov-slovar.ru/biography/DUJEL_S_BARANTOM.html]. Это лицемерие человека, знающего, что Лермонтова именно по его, де Баранта, просьбам, жалобам, проискам отправляют почти на верную смерть, и «жалеющего» о тяжком наказании, производит особенно омерзительное впечатление.

С самого начала дела было совершенно ясно, что Николай не мог не воспользоваться удобным случаем для того, чтобы поставить Лермонтова в наиболее опасные условия. Опираясь на полное содействие Бенкендорфа, военного суда и военного министра Чернышева, на горячее сочувствие супругов Нессельроде, сердечную благодарность супругов Барантов, Николай быстро исправил досадный промах плохого стрелка Эрнеста де Баранта. То ли дело был меткий Дантес! Недаром царь с таким удовольствием встретился и катался с Дантесом верхом по улицам Берлина в 1850 г.

Николаевская Россия, убившая Пушкина, расправилась с его прямым наследником. Подробности этого злодеяния становятся все более очевидными благодаря усилиям русских ученых, деятельно восстанавливающих многочисленные «белые пятна», которыми еще недавно пестрела биография Лермонтова.

К работе Э. Герштейн[47 - Герштейн Э.Г Судьба Лермонтова. М.: Советский писатель. 1964. – 496 с. 1964 http://raspopin.den-za-dnem.ru/index_b.php?text=l80] примыкает статья И. Боричевского «Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворной аристократией»[48 - ФЭБ. Русская литература и фольклор, http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/145/145-323-.htm]. Привлекая множество новых материалов (в частности, неопубликованный дневник А.И. Тургенева), автор раскрывает картину напряженной политической борьбы, жертвами которой явились Пушкин и Лермонтов. В центре исследования И. Боричевского – «Моя родословная» Пушкина и лермонтовские стихи, написанные на смерть поэта. Сопоставляя и тщательно анализируя обе вещи, автор приходит к интереснейшим выводам. Он устанавливает, что в строках «Моей родословной» —

И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин

Пушкин имел в виду канцлера графа Нессельроде, ловкого авантюриста, когда-то служившего в австрийской армии, а затем пригретого в николаевском Петербурге. Из салона Нессельроде тянулись нити гнусных интриг, которыми был опутал Пушкин. Здесь ненавидели поэта, и об этом знал Лермонтов. Именно новую придворную знать и ее виднейшего представителя графа Нессельроде он имел в виду, когда смело обличал «надменных потомков» «известной подлостью прославленных отцов». Это они пятою рабскою попирали «обломки… обиженных родов». О них же говорил и Пушкин, когда противопоставлял новой знати – «родов дряхлеющих обломок».

Таким образом, Лермонтов сознательно опирался в своих стихах на «Мою родословную», как бы продолжая ее замысел, усиливая ее мотивы.

Знаменательно, что, характеризуя Дантеса, Лермонтов прибег к такому сравнению: «…подобно сотне беглецов». Снова перед нами возникает образ «беглого солдата» из «Моей родословной». Конечно, Лермонтов сравнивает убийцу Пушкина с чужеземцами, подобными Нессельроде, которые являлись в Россию «на ловлю счастья и чинов», а в душе презирали свое новое отечество, случайно, что именно Нессельроде усердно оказывал покровительство французскому легитимисту Дантесу, а позднее он же всячески поддерживал Баранта. И не вина этого последнего, что Мартынову удалось покончить с поэтом. Мы ничуть не преувеличим, если скажем, что мимо этих лермонтовских материалов, опубликованных в «Литературном наследстве», не пройдет ни один вдумчивый читатель. Они обогащают новыми данными в науку о Лермонтове, помогают опровергнуть многие неверные представления и лживые легенды о великом поэте, созданные старым либерально-буржуазным литературоведением. Таковы, например, легенды о мнимом одиночестве Лермонтова, о его трагической замкнутости. Только теперь мы по-настоящему узнаем тех людей, с которыми общался поэт в разные периоды своей жизни: это была среда передовой русской интеллигенции 30-х годов.

Благодаря работе Н. Бродского выясняется подлинный облик Святослава Раевского, ближайшего друга Лермонтова, поплатившегося свободой за активное распространение стихов на смерть Пушкина (он был сослан в Олонецкую губернию). До сих пор оставалось неизвестным, что Раевский был литератором и выступал в печати. Он интересовался учением Фурье и разделял идеи утопического социализма; именно этим объясняются строки письма, в котором Лермонтов называет своего друга «экономо-политическим и мечтателем».

Столь же интересны и значительны новые данные, собранные исследователями о докторе Майере (изображенном в «Герое нашего времени» под именем доктора Вернера), об А.И. Тургеневе, А.А. Столыпине, художнике Г. Гагарине и других лицах, составлявших общественно-политическую среду, в которой вращался Лермонтов[49 - Литературная газета, 1949, 26 марта. № 25.].

Непонятны только и совершенно неправильны настойчивые попытки В. Мануйлова «реабилитировать» журналиста А. Краевского и подвергнуть сомнению его известную политическую репутацию беспринципного дельца, эксплуатировавшего Белинского, а позднее ставшего на позиции, откровенно враждебные по отношению к передовой журналистике 60-х годов, руководимой Чернышевским и Добролюбовым.

Мы далеко не исчерпали всех материалов лермонтовского сборника. Однако следует признать, что исследуемый материал может стать еще одним источником для изучения жизни и творчества одного из величайших русских национальных поэтов.

Читатель закрывает книгу, и долго еще стоит перед его глазами прекрасный образ Лермонтова, могучая поэзия которого, по словам Герцена, заставила «вздрогнуть» многих и многих в России. Гневом и презрением наполняется сердце читателя к палачам «свободы, гения и славы» и их иностранным друзьям и прихлебателям, погубившим двух великих русских поэтов.

«Не верь, чтоб вовсе пали люди»

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
5 из 8