Велики Великие. Юбилейные хроники в новом прочтении

К 195-летию со дня рождения Н.А. Некрасова

Д.С. Мережковский как-то сказал, что мы очень любим справлять юбилеи и ждем для них годовщин. Но бывают годины вещие не в памяти чисел, а в памяти сердца. Кажется, именно такая годовщина наступает для Н.А. Некрасова, совсем недавно всеми «демократическими силами» отодвигаемого все дальше и дальше на периферию из культурного поля зрения соотечественников. Оно, конечно, понятно, почему это делается. Художник слова, беспримерно связанный со своим народом, с величайшей страстью выразивший думы и чаянья его, в советское время чуть ли не единственный из писателей и поэтов находившийся вне критики, великий Гражданин и Патриот Николай Алексеевич Некрасов никак не мог стать сподручным для разрушителей, нынешних гонителей и грабителей собственной страны. В раже своем припомнили они самому любимому общественному заступнику даже то, что народ-то, дескать, далеко не всегда одобрял заступничество это, не всегда соглашался относительно того, например, что крестьянин наш «до смерти работает», «до полусмерти пьет».

И ведь верно, было такое. Отец Иаков Нифонтов из Костромского села Мисково убедительно и авторитетно полемизировал с Некрасовым на этот счет, открыто в печати говоря: «…Думаем, мужик наш не от того «до полусмерти, пьет», что «до смерти работает». Кто работает и не пьет, у того и хозяйство исправно, и деньги ведутся»[50 - Зонтиков Н. Некрасов и Костромской край: страницы истории (текст онлайн URL).]. А далее представитель села начинает вообще упрекать поэта в том, что тот, толкуя о печальной участи крестьянства, чрезмерных трудах, постоянных недостатках хлеба и прочего; частные случаи обобщает на всю Россию. Интересно, не правда ли?

Стало быть, «дорогие народнички» расшатали устои, спровоцировали Русь за топор взяться. И – наломали дров»[51 - Чернышевский Н. Что делать? Библиотека Всемирной литературы. – М.: Художественная литература, 1969.]. Так ли?

Но одномерен ли, и последователен сам Некрасов? До конца ли понят нами? В советскую эпоху с ним все было ясно: верил в живую душу родного народа, который «широкую, ясную грудью дорогу проложит себе». Призывал идти и гибнуть безупречно за убежденье: «…Дело прочно, когда под ним струится кровь» («Поэт и гражданин»). Но тогда каким образом вяжется с народным негодованием вот это его скорбно-ироническое заявление?:

В столицах шум, гремят витии.
Кипит словесная война.
А там, во глубине России —
Там вековая тишина[52 - Этот и другие отрывки из произведений Н. Некрасова далее цитируются по книге: Некрасов Н. Сочинения в 3-х томах. – М.: Художественная литература, 1959.].

    («В столицах шум, гремят витии»)
Кстати вышеупомянутый священник Иаков тоже уверяет: безбедно и благоверно живут крестьяне в Костромской глубинке.

А может, и впрямь правы нынешние либералы-«демократы», помалкивая о Некрасове и ставя на пьедесталы иных кумиров, способствоваших, скажем, не революциям разным, а напротив. Ведь вот и народ говорит: «Не буди лихо, пока оно тихо». А Некрасов будил его.

За что и поплатился. Вернее, его племянник владелец усадьбы Некрасовых в Ярославской Карабихе. После революции он был изгнан из нее. Но не берите в голову это. Есть народ и есть толпа. А Некрасов-то взывал к народу, а не к толпе. И любил, жалел не ее, а «сеятеля и хранителя», за что таковым и был почитаем. Конечно же, прекрасно знал он темные стороны русской души, знал, сколь велика власть тьмы в мужицкой среде. Поэтому и призывал всеми своими силами очистить болото, рассеять тьму, стараясь не «лихо» будить, а изгонять его. Изгонять добром, просвещением, сея «разумное, доброе, вечное», «свой гений подчиняя чувству всеобнимающей любви» («Поэт и гражданин»). Он мечтал о том времени, когда тот же мужик не книжную макулатуру (как ныне) – «Белинского и Гоголя с базара понесет». И знал он вот это: «Средь мира дольного, для сердца вольного» есть две дороги:

Одна просторная,
Дорога – торная
Страстей раба.
По ней громадная,
К соблазну жадная
Идет толпа.
За блага бренные
Там души пленные
Полны греха.

Вторая дорога:

Дорога тесная,
Дорога честная.

Вот по ней, если любвеобилен и силен душой, и иди.

Иди к униженным,
Иди к обиженным —
Там нужен ты.

    («Кому на Руси жить хорошо»)
Но если хорошенько поразмыслить, то эти некрасовские проповеди – не что иное, как проповеди Христовы. Как-то даже странно: сподвижник Белинского, Добролюбова, Чернышевского и…

– Странно? Да нет, если вспомнить, что Некрасов говорил о том же Чернышевском:

Его послал Бог гнева и печали
Рабам земли напомнить о Христе[53 - В изданиях советского периода слово «рабы» заменяли на слово «цари».].

    («Пророк»)
Разумеется, когда эти строки писались, о Николае Гавриловиче Чернышевском говорилось нечто другое. «Его еще покамест не распяли, но час придет, он будет на Кресте» («Пророк»). Как и Некрасов.

Удивительный поворот в некрасовской теме? – Не удивительный, а, к сожалению, мало кого из исследователей привлекающий. Беда многих, вышедших из «шинели» кондового материализма, заключается в том, что для них «только то и действительно, что для тела чувствительно». Вот мы немного выше затрагивали понятия «народ» и «толпа». По-моему глубокому убеждению «толпа» есть нечто для «тела чувствительное». «Народ» – что-то сакрально-духовное. К теме «Некрасов и народ» – имеет это прямое отношение.

В детстве меня поражало то, что, принявшись петь «Коробочку» (в распространенном песенном варианте в нее входят 7–8 четверостиший), наши полуграмотные мужики исполняли ее, не прерываясь, не повторяясь, более полутора часов. Да и сам я, не будучи вундеркиндом, знал, например, назубок еще до школы «Генерала Топтыгина».

Я не жил и не родился в местах, исхоженных Некрасовым, но в местечковой любви жителей моего хутора Лопатино, что в Мордовии, к Николаю Алексеевичу не заподозришь. Но, право, они его знали и любили не меньше, чем костромские крестьяне. В хуторе также распевал народ знаменитые «Коробейники». Причем, уверяю, это вовсе не было плодом советской пропаганды Некрасова. Это все от души.

Работая в былое время в газете «Призыв» по молодости приходилось мне слышать не очень лестные отклики о себе, например, и думаете от кого? От земляков, из хутора Лопатино, где начальную школу закончил, где жил все 17 лет, учился в средней школе и летом подрабатывал, как и многие ребятишки в колхозе «Рассвет». Но это говорили так вроде по-свойски, по простоте душевной. Вот вам «народ» и «толпа». В своих краях впитал я великорусский говор, яркий, мудрый, своеобразный, богатый великими смыслами, необыкновенными оттенками чувств и человеческой красоты. Это от народа. Остальное от толпы. Однако будь бы жива моя деревня как в былые времена, я положил бы к ее ногам все, что скопил-приобрел и что делал, уверен теперь, лишь бы только добиться признания ее и одобрения. Ее – и никого больше.

Выходит: то, что мы называем народом – это душа, она внутри, а толпа – тело, оно извне. И по Некрасову так. Более того, он знает, что злое, негативное чаще всего кроется тоже внутри человека, хотя внешне многие стараются скрыть это. Для них «слыть», то есть казаться, важнее, чем «быть» на самом деле. Умением «и в подлости иметь оттенок благородства» во все времена, а в наши дни особенно, отличались и отличаются «благородные люди». В первую очередь либералы, наличие двойного гражданства совести у которых – родовая черта. Вот на них-то «порядочных людей», что хуже воров и разбойников (наша постсоветская действительность ярко это демонстрирует) и направил свое огненное оружие совести – гневный стих – Николай Алексеевич Некрасов. На них, а не на грубого мужика, в грехе погрязшего, на перепутье стоящего: «в монастырь пойти, или в разбойники?» И какие характеры, какие герои проявляются здесь в творчестве Некрасова: это и Влас с покаянным надрывом, чья великая сила души «в дело божье ушла», и подвижник-бунтарь, одновременно молитвенник Савелий, и Матрена, молящаяся в заснеженном поле, и разбойник Кудеяр (по народному преданию он основал Оптину Пустынь).

Но, объективности ради, тут я хотел бы обратить внимание на одну пикантную сторону личной жизни самого Некрасова, его почти чичиковскую способность обходиться с людьми. «Наживет себе капиталец»! – это Белинский говорил – не кто-то. Умолчу о резких характеристиках, данных Николаю Алексеевичу Тургеневым, Грановским, что был прямо-таки поражен непонятными противоречиями между мелким торгашом и глубоко чувствующим поэтом. Лев Толстой… Тоже…

Ну, Лев Николаевич, возможно, обиделся на эпиграмму, написанную Некрасовым на «Анну Каренину»:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует гулять —
Не с камер-юнкером, не с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать.

    (Автору «Анны Карениной»)
Шучу, конечно. Вспомним другие слова Толстого: «В нем (Некрасове – авт.) не было лицемерия». Сам Лев Николаевич, как известно, совершил в конце своей жизни «уход» от сытости, графства и лицемерия. Некрасов «уходил» всю жизнь через безжалостные муки совести, покаянье:

Не придумать им казни мучительней
Той, которую в сердце ношу.

    («Рыцарь на час»)
Эти духовные муки переросли в физические. Есть известный портрет Ивана Крамского, изображающий умирающего поэта. Удивительно: глаза страдальческие, но добрые. «Умирающий Некрасов и со многими другими заводил свои затрудненные, оправдательно-покаянные разговоры, – вспоминает Николай Михайловский. – …было… последнее желание раскрыть тайну…жизни. Но умирающий… не мог ни другим рассказать, ни себе уяснить…смесь добра и зла… Я не видел более тяжкой работы совести…»[54 - Михайловский Н. Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев ? Сочинения. – Т. 4. – Спб., 1888. —С. 11.]

Не есть ли это наилучший портрет всего нашего народа – святого и грешного? Народа, с которым так крепко был слит своим золотым сердцем Николай Алексеевич. С которым в божьем храме шептал невольно: «Милуй народ и друзей его, Боже!» («Молебен»). И замечал при этом то, что видели далеко не все. Быть может, с моей стороны это слишком смело, но скажу: для Некрасова божий храм – это вовсе не прибежище «раздавленных жизнью», а что-то такое, где особо проявляется гражданское чувство человека.

«Редко я в нем (народе – авт.) настроение строже и сокрушенней видал!» («Молебен»), – восклицает поэт, глядя на жарко молящихся в церкви людей, собранных вместе «суровым», «строгим», «властным» гулом колокола.

… «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»…

Вот! Какой же созидательной активностью должен обладать гражданин. Как нужно действовать ему, чтобы «свободной, гордой и счастливой увидеть родину свою», говорить не станем. Об этом писано-переписано. Да и наделано немало.

«Наделано» столько, что вновь, как говорится в стихах: «над Волгой кружится беда». И «кони все скачут и скачут». И «избы горят и горят» (Н. Коржавин).

Да. Горят избы. Зарастают бурьяном и дуролесьем пажити. Сиротеет земля. Земля божья – говорит русский народ. А это значит общая, свободная. Вот бы нам сейчас вернуть Некрасова-то, прекрасно понимавшего толк во всех реформах и преобразованиях, идущих, спущенных сверху. «Сверху» – не от Бога, а от власти: «Ум человеческий гибок и тонок», – писал поэт и горько вздыхал, зная, что, – вместо цепей крепостных, люди придумали много иных («Свобода»).

Придумали! И еще какие. И стало вот (наблюдаем ныне):

Грош у новейших господ
Выше стыда и закона;
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона.