Три дня до лета

– Давай.

Я завел свой старый форд и повез её к себе домой вдоль особняков с яркими пустыми окнами. Чем я хуже старика Чинаски?

Мы поднялись ко мне. Сначала я хотел включить Чета Бэйкера, моего любимого джазового трубача, но подумал, что это будет через чур. Я включил Mr.Kitty – самое то для сегодняшнего вечера. Когда она вышла из душа, кровать была заблаговременно разложена. Она вышла уже в трусиках, прикрывая верх полотенцем, и присела рядом со мной. Мы поцеловались. Я обнял ее, целуя, и повел своим телом её тело на простынь. Я чувствовал, что готов уже накинуться, ворваться в нее, а её рука внезапно оказалась там, где нужно, укрепив моё положение.

– Боже, неужели, это может быть обыденностью, неужели, это прикосновение для кого-то может превратиться в механическое движение, как будто вставить ключ и завести чертов автомобиль. Для меня сейчас её рука – это рука Бога.

Кровать закружилась, и стены комнаты испарились. Мы скользили над северными хвойными лесами, почти задевая вершины деревьев. Звездное черное небо распустило её волосы, сказав: «они для тебя, они мягче пуха, попробуй!» И я попробовал. Я впитывал их и не мог остановиться.

Я прильнул к её животу, и глубоко-глубоко вдохнул, её сладкий запах растекся по моему телу, заполнив каждый мой капилляр. Я спустился ниже к кружевным трусикам на тонком пояске, и сделал то же самое. Я дышал ею, как будто пытался надышаться яркими красками жизни за все эти тусклые безжизненные месяцы, её свежесть растворялась во мне. Мы легли и разделись полностью, отдавшись обнаженными телами девственно белым покрывалам в вопрошающей знаменосных побед акколаде. Пришло время – пора, и только я об этом подумал, всё с треском рухнуло, в голове что-то как будто щелкнуло и мелькнула мысль – это ебаный конец. Так оно и было. Нужно было найти силы выкарабкаться, спастись, но пришла лишь обезоруживающая злость, затем безропотное повиновение, гнилая жалость к себе и уже старая знакомая Пустота. Хотелось сказать – «Прости, дорогая, я слишком много выпил». Но я не выпил ровным счетом ничего. Я скинулся в сторону и лёг плашмя. Она забралась на меня, но я лежал неподвижно и смотрел вникуда. В темную комнату тусклым светом врывался месяц, в его безжизненных лучах её лицо, нависшее надо мной, отчетливо вырисовывалось в голый череп мертвеца.

Заиграл трек Mr.Kitty – Hold me down. Послушайте его. Помолчите.

Не помню, как она ушла. Я сел на кровати, облокотившись голой спиной к холодной стенке. Я ударил затылком об стенку, потом повернулся и стал бить сильнее и сильнее, пока, похоже, не потерял сознание, или же просто не остановился, потому что пожалел себя. Ничего как будто не было. Плоская белая прозрачность с вытекающими тушью линиями сущности, и ничего лишнего. Вдруг мне представилась прекрасная гора Фудзияма, не в облаках, как она обычно бывает, а под ярким голубым однотонным небом, которое ласкает её белоснежный кружевной пик. Цветёт сакура, и нет ни души вокруг.

И Волна вдруг накрыла меня своим удушливым пенным гребнем цвета тай-дай! Я ощутил рядом нашу кошку, которой я, будучи совсем ребенком, отрезал ножницами кончик хвоста, а потом рыдал один несколько часов. И никто ко мне не подошел, я стоял в углу и бился головой, и пропустил ужин, в детской надежде на прощение. Я вспомнил мать. Вспомнил ее глаза. Вспомнил черно-белую фотографию, где она держит моего еще маленького брата своими молодыми тонкими руками и смотрит на него с неведомой мне любовью. Это любовь, которая не говорит, ничего не объясняет тебе, даже не пытается, ее как будто нет, по крайней мере, если у нее спросить, существуешь ли ты, она с ухмылкой отмахнется и продолжит дальше мыть посуду с влажным полотенцем на своем плече и прикрытыми сиреневым фартуком широкими бедрами. Я чувствую ее присутствие, всегда, но лишь присутствие, она никогда не балует меня своим согревающим прикосновением, всегда проплывает мимо, оставляя меня холодным ламинарным течениям и судорогам.

16 Кошка

В воскресенье утром очень хотелось спать, но мы с мамой поехали на кладбище к отцу. Было пасмурно. Заметно добавилось рядов свежих могил, теперь они точно упираются в густой северный ельник.

– Как все заросло – сказала мама – А ведь хотели по весне приехать все прополоть, если бы не эта чума. Знал бы ты, отец. Прости нас, отец!

Я стоял и смотрел на его изображение на темно-сером граните, которое почти не было видно из-за сорняков. Я бросил взгляд вдаль на северный лес, уходящий за горизонт. Он, любя, но строго, как отец, обнимал кресты и оградки давних захоронений. Над нами летали бомбардировщики и черные вороны.

Мама уже старая, но я этого как будто все еще не вижу, она суетливо разложила пакеты около могилы, достала перчатки и стала рвать. Я стоял и смотрел вдаль. И на бомбардировщики, сверлящие черное небо своими винтами, и оставляющие бурлящие следы за собой. Они вырвались и прилетели сюда из моего сна, из той удушающей ночи. Скорее всего так и было. Мне странно, что мама как будто не замечает меня и бомбардировщики, а только повторяет – Знал бы ты, отец, прости нас, отец. Во внезапной тишине с порывом ветра западали листья, оповещая о вечном круговороте, и где-то не здесь, но как будто рядом, мне показалось, заиграл пьяный клавесин. Его звук нервущейся ниточкой перешел в целый парад бомбардировщиков, в их стальном пузе я увидел отражение северного леса и взлетающих потревоженных птиц прямо над нашими с мамой скривившимися черными фигурами.

Подошел гробовщик. Привет, теска.

– Приветствую, миряне! Как у вас? Все хорошо? Памятник ровно стоит?

Я молчу, мама что-то ответила.

– Вот вам моя визитка, можно сделать бетонную опалубку, как вот на тех могилках, чтобы приподнять и сравнять вашу. Будет стоить всего двенадцать тысяч.

Я молчу, мама что-то ответила. Взяла визитку своими постаревшими руками. Я увидел, какие они старые. Она принялась что-то говорить, но я ничего не смог услышать из-за гула пикирующих самолетов. Кроны черных деревьев накренились и затрещали. Очередной порыв ветра вскинул засаленные волосы гробовщика и подол его грязной рубахи и потянул за собой в лес, и гробовщик, повинуясь, ушел. Мама бросила визитку к сорнякам. Я засунул руку в задний карман своих джинсов и понял, что там лежит сложенный лист с давним заказом – эхом былой подработки во французской кофейне на Петроградке. Я достал его, лиловым маркером были выделены слова: «Доброе утро! На телефон могу не ответить. Утренняя йога. Но на iMessage легко =) Очень жду ваши сырнички на завтрак как можно раньше! Спасибо!»

– У меня андроид, пидор – прошептал я и выкинул бумажку следом за визиткой гробовщика.

Я потащил первую охапку сорняков в канаву, что была за вросшим в землю облезлым военным кунгом без колес, там сидел рабочий с голым жилистым торсом цвета какао и читал Рассказ провинциала за авторством Чехова, хлопал себя ладонью по коленке, изредка поржакивал, хрюкая, и приговаривал:

– Ссск, как же смешно! Молодчага Антон Павлович!

Мне не показалось это необычным. Ведь похвально знать классику. Я вот не читал Чехова, времени совсем нет – не там я работаю, не там – подумал я в очередной раз и стал возвращаться к маме, обходя наглые скамейки зажиточных покойных.

Лето выдалось теплое и дождливое. Наплодилось много улиток, и мама своими инопланетными, цвета вечернего летнего солнца, щупальцами перчаток бесцеремонно вторгалась в их огромный тропический мир вековых сорных эвкалиптов, сея разрушение и хаос. Улитки спасались бегством, уползая на памятник, моля Бога А.Н.А., чей лик был на граните, о спасении.

– Ты их дави и кидай в пакет, чтоб не плодились – предусмотрительно сказала мама. – Дави-дави!

Там жили как и большие взрослые улитки, так и маленькие совсем крошечные улитята, которых я и не сразу заметил. У меня была знакомая, которая, по ее словам, не очень любила животных, но я ей не верил, так как она всегда, когда встречала на пути улитку, которую по неосторожности могли растоптать, убирала ее подальше в траву. С тех пор я питаю непонятный трепет к этим существам и всегда делаю так же. И теперь, в этом городе мертвых, я складывал еще живых улиток с улитятами в пакет, не особо думая о их судьбе. Что эти твари по сравнению с летающими над нами черными бомбардировщиками, врезающимися своими шумными винтами в небо?

– Дави их, дави!

– Давлю, ма.

– Знал бы ты отец, прости нас, отец!

Мама что-то рассказывала, я не особо понимал, что из-за гула пикирующих самолетов. Но я волновался, непонятная тревога пронзала меня насквозь. Проскакивали какие-то слова. Что-то про мышечный релаксант, который кто-то забыл, про какие-то ожидания и мучения, что-то про старый отцовый тулуп, которым кого-то накрывали, про какие-то когти и царапины и истошный крик, что-то про нежную безграничную неведомую мне любовь и пакетики какой-то еды, которые сейчас незачем. Почему-то мне казалось, что мама рассказывала про смерть. Паника овладела мной и стремилась уничтожить меня во чтобы то ни стало. Члены немели, кололись звездочками, сердце невпопад скакало в груди, его стук прорывался сквозь шум бомбардировщиков и слова мамы про смерть. Меня посетила нелепая мысль, граундинг на кладбище – хорошая ли это идея…

Я смотрел в небо. Вспомнил, как мы гуляли с отцом в лесопарке недалеко от нашего дома на Ржевке. Был, кажется, август. Вышки ЛЭП и остов давно сгоревшей тачки. Тропинки в пожелтевшей траве. И заросшая ржавая канава некогда река Лапка, осеченная двенадцатиэтажной панелькой, образовывала мутный небольшой разлив. В тот день обещали неполное затмение, но прямо с утра сверху было затянуто. Я очень хотел увидеть это чудо и был немного опечален; настроение – серый август. Болезненное томное бесцветное ожидание чего-то не очень хорошего. Точнее, ожидание бесцветного ничего. Мне кажется, моя жизнь началась в тот день. Правда, помню, в небе над лесом появился просвет, и я увидел пыльно-белое солнце с откусанным краем. Отец очень обрадовался и сказал – это затмение. Я закрыл глаза, и то небо с надкусанным солнцем четко, как будто сейчас, встало у меня в голове.

Когда я открыл глаза, я увидел черный дым. Стоял ужасный шум неровно работающих двигателей. Бомбардировщик стал неестественно раскачиваться, задирать нос и, кружа, терять высоту. Загипнотизированный этой печальной и почему-то великой картиной я стоял как вкопанный, лишь изредка улавливая обрывки слов мамы. Бомбардировщик сделал над нами пару кругов и рухнул. Я вжался. Черный гриб вырос за лесом. Наступила тишина.

– Шуни не стало вчера – сказала мама как будто не мне. – Теперь она с отцом. Знал бы ты, отец, прости нас, отец!

Я взял пакет с улитками и улитятами, пошел к ельнику и аккуратно высыпал их там, прошептав в спасительной тишине – слишком много мертвых на сегодня, слишком.

Конец.

17 Mix1

– Я улечу во Владивосток – сказал я.

– Что? Ты оставишь меня одного?! – спросил мой друг.

– Ничего, справишься.

– Что ты там будешь делать? – поинтересовался он как будто не в серьез.

– Не знаю. Гостиницу возьму, наверное, в самом Владивостоке, еще я забронирую авто, хочу съездить в Арсеньев. Помнишь, я тебе рассказывал, что жил там в детстве, точнее под Арсеньевом, в военном городке части, где служил отец.

Мы уселись на скамейке небольшого парка у ТЦ Июнь. Очень тепло. Уже стемнело. Темнота и глухие расплывающиеся желтоватые лучи редких фонарей, перемешиваясь между собой, рождали божественный коктейль, который настаивался и дурманил не хуже алкоголя. Закусывали мы пиццей на вынос. Прекрасные деньки. Я почему-то вспомнил, что ровно на этом месте, где сейчас ТЦ, в детстве был пустырь и насыпь. Помню, как первого января мы с другом шли здесь и искали неразорвавшиеся петарды. Счастье переполняло, когда мы их находили, и со смаком чиркали их по коробку спичек. Этот друг уже давно женат, а я в принципе не отказался бы так же прогуляться и заняться тем же самым.

– Здесь раньше был пустырь – сказал я.

Друг молчал, потом как будто вникуда сказал:

– Мне её очень не хватает. Я вчера сделал ей сюрприз. Я нарезал 100 карточек с желаниями, которые я могу исполнить, и положил в красивую коробочку.

– Хм… романтично. Ты что, романтик?

– Пошел нахер.

– Мне её действительно очень не хватает, – продолжил друг как ни в чем не бывало – мне хочется каждый день дарить ей счастье. Мне кажется, я для этого и создан. Я создан для любви… Иначе я гибну – говорил огромным нелепым тридцатилетним подростком мой друг. И я подумал, он – это я.

– Я не знаю, что такое любовь. – ответил я. – Что она сказала на подарок?

– Ей он понравился, но она отдала его мне обратно, ведь дома муж. Я сжег коробку на мусорке у её дома. Хочешь, фото покажу?