Три дня до лета

– Давай! Слушай, а неплохо вышло, сделаю это обложкой своего альбома, если он у меня когда-нибудь будет. Я тут решил, что очень бы хотел быть музыкантом и писать музыку. И чтобы типа ты идешь такой по своему району, где сопляком бегал и собирал петарды, и проезжает машина с открытыми окнами, а оттуда Волной играет твой трек на полную громкость. Знаешь, это моя мечта!

– Хех. Пошли, может. Давай зайдем в Токио, возьмем пару роллов. Там сейчас 1+1.

– Я знал, что без этого не обойдется. Конечно, давай.

Мы сели в его авто, припаркованное неподалёку. Воистину красота вокруг! Желтые нежные фонари, как будто приближается октябрь. Я это почувствовал. Приближение настоящей осени с её бодрящей прохладой. Я очень рад, что еще могу получать удовольствие от этого всего, от подарков природы, от её чарующей магии. Это почти эйфория. Это чудесный момент! Я застонал внутри, закатив глаза от оргазма. Но свет фонарей вцепился в мою грудь, въевшись инопланетным чудовищем и впрыснув в мой организм изображение горящей возле мусорных баков самодельной тридцатилетним мужиком коробочки с желаниями, освещающей нелепые белые туфли друга, полные никому не нужной любви. Он – это я. Внезапно, мне стало пусто, пусто, как в моей квартире. И даже разъедающе страшно. Теперь темнота подействовала на меня по-другому. Я как зверь впитал её опасность и прилип к сиденью авто. Я молчал. Начало сдавливать грудь, кажется, это сердце. Похоже, я сейчас умру. Сложно дышать. Похоже, мои руки немеют, в голове стучит. Что же делать?! А если я отключусь, если сердце остановится? Мне кажется, оно сейчас действительно остановится, оно уже, похоже, работает через раз. Блядь, оно вообще бьется?!! Я скинул ремень безопасности прочь.

– Чувак, если я сейчас сдохну, что ты будешь делать? Вот я буду лежать недвижимый у тебя в тачке. Как ты поступишь, будешь бегать вокруг меня, звонить куда-нибудь?

– Ты серьезно?!

– Да нет, всё норм.

Я пытался держать себя в руках и искал, о чем же приятном подумать, на чем сфокусировать свое мечущееся внимание и кинуть якорь. Но кроме пустой безжизненной квартиры ничего не приходило в голову. Я был слеп. Господи, не хочу туда. Заберите меня кто-нибудь.

Мы подъехали к моей парадной. Было часа два ночи. Тишина двора обволакивала. Мы попрощались. Я подошел к двери, начал набирать код замка. Машина друга тронулась. Спокойствие, шорох шин, ночь… Я один… Опять один. Но из тишины внезапно стал вырастать звук знакомой далекой музыки, становясь всё громче и громче, пока не заиграл на весь двор. Это был мой mix1. Он орал из открытых окон авто моего друга, казалось, на весь город, на всю планету, вырываясь в космос в другие миры. Господи. Я не смог. Я расплакался. Навзрыд. Как ребенок. Мечты сбываются.

18 Тупая история

Во дворах на улице Попова кипела вечерняя летняя жизнь. Один ресторанчик устроил что-то типа барбекю, шумела музыка – какие-то африканские мотивы. Жаркий день засыпал, прекрасная прохлада прибоем наплывала на Петроградку, распространяясь, затекая во все распахнутые двери и арки домов. Мы были под сидром, мы как будто переместились в стратосферу, мелкие частицы воздуха парили в лучах солнца, перемещались, кружили, растворяясь как сахар в янтарном чае. Мимо проходили разные красавицы и модные пареньки. Мне очень захотелось сходить в Сад Ахматовой, мы взяли еще по сидру и пошли пешком. Я шел и рассказывал другу про это место, что, ныряя с шумного Литейного, ты удивительным образом оказываешься в камерном почти мистическом месте, что ты даже не подозреваешь, что оно может быть там. Повседневная расхолаживающая веселая беззаботность сладкой глазурью облепила темный горький шоколад жестокого кровавого прошлого. Сраная комичная фантасмагория! Какие события и люди были под этими деревьями, в этих стенах, а сейчас, прячась от суеты играет пьяное пианинко. Кайф! У каждого свои «места силы», и никто не в праве это судить. Никто. Мы отправились за очередным сидром. Сегодня определенно вечер сидра. Литейный уже не такой шумный. Я шагаю, думаю о Сестрорецке, я люблю думать о Сестрорецке, и читаю все вывески подряд.

– Слууушай! Тут у меня был угар!!! Короче, я иду и всегда читаю вывески магазинов и лавок, и вообще, все, что вижу вокруг, и коверкаю названия забавы ради. Ну, ты понимаешь. Пошел я после работы в торговый центр в магазин «Компьютерный мир» за каким-то проводом – уже не помню. Купил я провод, долго искал, пошел вниз, а там – коллега с работы. Пройти мимо было неловко. Идем, значит, вместе к выходу. А я, когда вижу вывеску «Розовый Кролик», ну не знаю почему, не могу удержаться и не сказать, прям вслух, как дебил: «розовый КАРЛИК». Мне кажется это охуенно смешным, понимаешь? Короче, заходим за угол, а там выход из торгового центра, и магазин «розовый кролик». И я вслух довольно-таки громко произношу: «розовый КАРЛИК», забыв о коллеге рядом. Не успевая договорить, вижу, навстречу идет, блядь, карлик!!! Ты врубаешься?!? Идет реальный настоящий карлик, как Христос, рассекая глянцевую гладь цоколя торгового центра. Ты представляешь, какова вероятность встретить карлика, когда ты на весь торговый центр орешь, блядь, «розовый карлик». Короче, я вижу это, пространство вокруг замирает… Получилось что-то вроде «розовый карликххх…» «ххх» – пружинило и отскакивало от усмехающихся витрин. Я в шоке, коллега почти ржет, а я красный и… Пиздец. Срам, короче. Очень нетолерантно получилось… В наше-то время…

– Тупая история.

– Да, согласен. Пошли еще бухнем!

19 Родос и ПНИ под Зеленогорском

Я почти перестал ходить на работу и всегда пытался находить новые отмазки. Мне тяжело было видеть Иру, тяжело не думать о ней. Как-то я пытался в очередной раз позвать ее прогуляться на обеде, но она в очередной раз вежливо отказала, отмахнулась, улыбнувшись своей доброй улыбкой. В ее глазах ничего не было, и меня это порвало в лохмотья, я захотел убежать, скрыться от этой далекой безжизненной доброты, которая не касается тебя, а лишь безжалостно отдает тебя холодным течениям и судорогам.

Я рассказал все другу и, недолго думая, мы с ним взяли горящие путевки на море.

И вот я стою у решетки, которая закрывает вход. За ней комната. Точнее просто стены. Потолка нет, но там, где бы он был когда-то, сейчас уровень земли. Земля. Выжженная средиземноморским солнцем древняя почва, а может, это прах тысяч, миллионов людей и животных. Я представляю стены, некогда беленые, с изображением Гекаты, или с каменной Гермой в углу. Представляю, как скрываясь от полуденного зноя там затаилась парочка. За каменными стенами городские страсти, и бушует океан. Я вижу, держась за решетку двумя руками, как парочка сливается воедино, прекрасное неземное удовольствие и приношение властной Гере – суть одно и тоже. Суть – прах и пыль, и древняя выжженная солнцем земля. Они нежны и робки, они прислушиваются к каждому шороху, но они идут вперед, не оставляя ничего позади. Всё на кон чтобы в конце концов стать средиземноморской пылью.

– Ты где там, бля? – вдруг раздался голос друга откуда-то сверху.

Я вздрогнул от неожиданности и вернулся в этот мир.

– В пизде, бля!

Смотря на старую фотографию уже умершего любимого мной писателя, я всегда удивляюсь. Я почти ощущаю прикосновение духа, он говорит мне что-то, да, он говорит: «разве ты не видишь? Смотри, тень от ручки на двери, рожденная солнечным светом того ушедшего, растворившегося со многими жизнями, рассветами и закатами, дня. Смотри – как облака выстроились в неповторимую небесную мозаику. Это лишь миг, божественный неповторимый ушедший миг. Я вглядываюсь в лицо с живым прищуром, человек на фотографии в улыбке что-то говорит своему собеседнику. Я всегда ищу отражение в глазах, я, конечно, знаю, что там его не будет, но я всегда ищу, надеясь увидеть еще больше теней и облаков, деревьев и цветов, дорог и летящих птиц, кресел и настольных ламп, террас и окон. А вдруг я увижу, какое вино они пили в тот далекий вечер?!!

Стемнело, и мы сидели на террасе ресторанчика, никого не было вокруг, было пусто и в ресторане. Взгляд мой падал на небольшую мечеть и турецкое кладбище. Я и мой друг были в Греции. Мы пили недорогое вино и ждали еду. Я заказал гирос на тарелке, а друг – пасту. Скорее всего я ни о чем не думал. Было и так охуенно. Где-то рядом кипела курортная вечерняя жизнь, компании собирались на ужин. Доносился смех и галдёж. Тут же не было ровным счетом никого, хотя место с виду приличное, и еда, как потом оказалось, неплохая. Сначала я чувствовал параноидальный оттенок тишины, я ожидал удара или пощечины от невидимого врага и не мог расслабиться, не мог принять этот подарок тихого приятного вечера на почему-то пустой террасе. Но потом чудом отпустил. Дал этому вечеру приласкать себя.

Друг мне говорил, что было бы неплохо с кем-нибудь познакомиться. Я, наверное, тоже бы не отказался. Но, находясь здесь уже день, мы почти не встречали русских. Было много немцев и восточноевропейцев. Наш английский был очень плох. И тут мы были на отшибе жизни, но меня это совсем не трогало. Я задумался, что хотел бы быть ремесленником, жить в небольшом домике со своей лавкой на первом этаже, как мой отец и его отец и так далее. Вообще тут довольно бедно, это сразу видно по автомобилям, многие из которых старые и облупленные. Но мне здесь нравилось. Пока властители дум на закрытых вечеринках и аквадискотеках решали судьбоносные вопросы, пока сильные мира сего архонты принимали решения, которые повлияют на нашу жизнь, два раба, прорвавшись к средиземноморскому солнцу, найдя безлюдный закуток, пили дешевое вино и были, наверное, счастливы. Знай свое место, раб, тебе много не нужно. Ты одинок, твой город под властью другого более предприимчивого и одаренного гражданина местного Фемистокла. А твое же имя не будет упомянуто даже на задворках истории. Так что нацарапай его на глиняном черепке. Это все, что ты можешь сделать, чтобы плюнуть в вечность, это все, на что ты способен. И нацарапай имя своего друга, и положи в свой кисет, достанешь через тридцать лет серым грязным ноябрем в своей тесной квартирке с окнами на забор огромной пустой территории детского сада, если доживешь, вспомнишь этот вечер, это вино и вид турецкой мечети.

Мы расплатились и ушли. Официанту сказали, что обязательно вернемся. Дурман вина полностью захватил мой разум. Как всегда, лишнее ушло. Я призраком шел по шумным улочкам вдоль ресторанчиков. Не помню, говорил ли мне что-то мой друг. Наверное, мы о чем-то беседовали, возможно, обсуждали встречаемых дам, возможно, каждый из нас мечтал взять какую-нибудь из них под ручку и увести с собой. Мне сейчас кажется, что я так и сделал.

– Как Вас зовут, Прекрасная дама? Мне нужно нацарапать ваше имя на глиняном черепке. Мне будет приятно увидеть его серым ноябрем, когда морщины окончательно изрисуют мое лицо. Я вспомню Ваше молодое личико и эту южную ночь. Вы видите? Летит самолет прямо над нами, но его не слышно из-за шума веселой бессмертной компании.

Всю ночь орали кошки. Спал я плохо, проснувшись, не сразу понял, где нахожусь. Был довольно сильный ветер, и от того Эгейское море взбушевалось пуще обычного. Мы позавтракали и отправились на наше любимое место, на пляж, где встречаются два моря. Настроение было отличным. Пробравшись по гальке до кромки воды и расстелив полотенца, мы уселись. Прищурив глаза, приподняв голову, и направив лицо ветру, я вкушал. Я почему-то вспомнил, как несколькими днями ранее в Питере на эскалаторе метро девушка спускалась с таким же лицом вниз навстречу поднимающемуся потоку воздуха, я еще тогда подумал: «прямо как будто ловит морской бриз». И вот сейчас я ловлю морской бриз, а вдалеке в полуденной дымке парит турецкий берег. Разворачиваются самолеты на посадку и пролетают прямо над нами, раскрывая свои шасси. Море неспокойное, вскипало бирюзовыми с сединой волнами. Мой друг готовил катера на радиоуправлении. Я сказал:

– Сам поплывешь за ними, если они потеряют связь, или отвалится винт. Я сегодня пасс купаться.

– Да всё будет нормально – ухмыльнувшись, ответил друг.

Закрепив батареи и подключив пульты, он закинул первый катер, а второй дал мне. Они зажужжали на всю округу, но никого почти не было. Мой постоянно переворачивался, мне не удавалось ловить правильно волны, и я причалил его к берегу и стал наблюдать за мастером. Его катер подпрыгивал на все нарастающих гребнях, нырял и появлялся из воды, выстреливая со скоростью, и жужжание вновь разносилось на весь пляж. Ветер усиливался. Проходила парочка, она остановилась и стала наблюдать, переговариваясь на своем языке. Внезапно катер остановился и перестал откликаться на команды, передаваемые пультом. Туда-сюда, влево-вправо, все кнопки и рычаги – ответа нет. Не теряя время, друг снял рубаху и стал лезть в воду. Я подумал: «ну блин, ну так и знал». Я понимал, что друг вряд ли доплывет до него, а если и доплывет, то вряд ли вернется.

– Стой. Я сам сплаваю.

Я держался на воде лучше, но не был хорошим пловцом. Зайдя быстро, хотя обычно потихоньку заползаю, привыкая к воде, я поплыл. Катер всё удалялся. Я понял, что переоценил мощь волн, но брассом можно плыть бесконечно, так я полагал. Двигаясь от берега, пытаясь нагнать цель, я ускорялся. Пару бурлящих гребней меня прямо почти накрыли, и я немного наглотался воды. Она была очень соленная. «Брассом можно плыть бесконечно» – я вспомнил побережье Японского моря, там мы проводили каждый год дня четыре в августе, когда у отца был отпуск. Мы ездили туда на своей красной праворульной трехдверной Мазде и ночевали в военных брезентовых палатках. Отец учил меня там плавать, повторяя эти слова. По какой-то причине, мне навсегда они запомнились. Тем временем я понял, что уже выдохся, и чтобы быстрее достигнуть цели, перешел на кроль. Плыл я немало. Удивительно очень немало, хотя казалось тут близко. Наконец, нагнав и схватив катер и развернувшись, я осознал, что беспощадно далеко от берега. Сил у меня уже почти не было, и меня охватил ужас. – Пиздец. Это просто пиздец. Я никогда не доплыву обратно. В этот момент меня окатила волна, и я сильно глотнул соленой воды. Держа катер одной рукой, я поплыл, но мне казалось, что я не двигаюсь вообще, разве что обратно от берега. Нахрена я здесь? Из-за игрушки за 80 баксов. В какой-то момент я просто откинул катер в сторону и поплыл из последних сил. Не знаю, сколько времени прошло – всё, больше не могу. Я перевернулся на спину отдышаться, но очередной бурлящий гребень моментально меня накрыл. Проплевавшись, я увидел, как мой друг полез в воду. – «Нет, не надо! Я доплыву, тебя еще здесь не хватало, я тебя не вытащу!» Мне хотелось это прокричать, но я смог только подумать. Течение сносило меня в сторону, и я уже достаточно наглотался воды, чтобы промелькнула мысль: «это все смешно, всем спасибо, это конец». Брассом можно плыть бесконечно – нет, отец. Н-Е-Т, отец. …я стою в туалете бара на Ваське, стою перед зеркалом. Мне пятнадцать. Я впервые, может быть, нормально выпил, да, я сильно пьян и хочу харкнуть в зеркало на свое отражение, в котором я вижу какого-то урода с бычьей шеей. Я смотрю на себя в зеркало. «Да отец, я урод. Ты прав. Я никто». Я никто.

Я лежу на гальке, волны бросают меня и почти переворачивают. У меня нет сил встать. Грудная клетка с каждым вздохом поднимает мой скелет почти до небес. Я вот-вот воспарю над двумя морями, над моим другом, над этим прекрасным галечным пляжем. Любуйтесь мной. Я живой никто.

Вечером мы сидели в том же ресторане. Мой друг связался со своей возлюбленной. Проговорил с ней минут сорок. Я чувствовал себя очень одиноко, но это не страшно. Я глядел на старое турецкое кладбище у мечети. Изредка пролетали самолеты, я видел их огни: справа – зеленый, слева – красный. Я подумал, что знал, что сегодня мне здесь не понравится, так всегда, не бывает по-другому. Два раза один и тот же кайф не словить. «Пока, моя хорошая». «Пока» – в ответ. Черная ночь, тишина, хоть и так же гудят веселые компании. Южная вечная мудрая тишина.

Я хочу прикоснуться к прекрасному.

Там, в далекой Греции мы, решив не ехать в Прасониси на другой край острова, свернули в глубь его и, увидев вывески «Wine Road», очень воодушевились. Мы гнали по серпантину и оказались в горной деревушке. Там мы остановились пообедать. Мы были совсем одни здесь. Лесистые пики виднелись вдали, они кружили в недвижимом танце вокруг нашей уютной горной деревушки, приглашая окунуться в вечность. Мимо прошла местная старушка, один в один как наша, только очень загорелая. Я наблюдал за играющим с горным ветром флюгером на соседнем домике. Ласточки, расположившие свое гнездо под навесом таверны, летали туда-обратно. Мне кажется, я слышал, как поток воздуха подхватывает их маленькое тельце, и как они шуршат своими лапками, когда запрыгивают в гнездо.

Вообще, мы держали путь в крепость Критиния, что была на другом берегу острова. Мой друг сказал, что мы обязаны там побывать – это наше место. Я усмехнулся и согласился. Так же мы были обязаны побывать на нудистском пляже. Когда я строил маршрут, точки на карте там не поставил. Но мой друг, сказал, что мы должны. Я не стал противиться, мы приехали, поглазели, пооколачивались и, улыбаясь, укатили. Это было с утра в начале нашего путешествия.

Уже вечерело. Более и менее ровная дорога сменялась серпантином и наоборот. Внезапно сквозь деревья справа я увидел неземную картину. Был залив, к нему спускалась гора, на которой мы находились. И вдалеке в вечернем сверкающем море парили три острова, как будто плыли в небе. Я решил, что это лучшее, что я видел в жизни. Жаль, что деревья закрывают. Я почему-то подумал о Рите, достал свой инстакс и решил запечатлеть этот пейзаж, как будто хотел потом его ей показать. Хотя я знал, что фото будет засвечено, что острова не прорисуются, но я был бы не я, если не попытался сфотографировать этот разрывающий меня изнутри вид. Щелкнув, я сразу положил фото в карман – потом посмотрю. Но не утерпел. Вот рамочкой появились деревья, вот спускающаяся гора. Подошел друг. Сказал, что за хуйня – это пятно, а не фото. А я сказал, что Рите понравится! Мы проехали километр и увидели уходящую в строну за пригорок щебенку. Бросив машину, я буквально побежал по ней. За пригорком этот неземной пейзаж лежал как на ладони.

Я молчал. Из всех миллионов слов и тем мне почему-то захотелось рассказать ей историю про Грецию и засвеченную фотографию самого прекрасного места на Земле.

– Тее правлос как яяя тнцевала?

– Что?

– Тее понравлос как яяя тнцевала?

– А, да, ты молодец! Тебе очень нравится Модерн Толкин?

– Д-да!

Я назвал её Изабеллой. Настоящего имени её я не знал, впрочем, и то, как она попала в Психоневрологический Интернат под Зеленогорском. Там было много особенных людей всех возрастов, говорят, даже сошедшие с ума доктора наук. Изабелла была одета во все серое, с темными волосами с челкой, которые были с проседью и оттого тоже как будто серые. Круглое невыразительное лицо мимикрировало под стены ПНИ. Она была довольно высокой, природа старалась исправить как будто какую-то ошибку, как могла вытягивала ее тело, чтобы Изабелла смогла взглянуть на мир за забором, потому что воля ее, казалось, онемела и не предпринимала никаких усилий подставить камень или вытянуть шею в надежде пощупать свободный воздух соснового леса. На вид ей было лет тридцать, хотя здесь сложно определить, сколько лет человеку.

Когда заиграла музыка, стали подтягиваться пациенты. Все они были разные, кто-то был на коляске, кто-то даже не мог крутить колеса, и их катили другие пациенты, хромая и еле двигаясь. С самого начала на импровизированном танцполе из асфальта с побеленными бордюрами была Изабелла и тучная лысая девушка-женщина с огромным лбом и маленькими глубоко посаженными глазками, одетая в белое легкое летнее платье. Она радовалась каждому звуку и раскачивалась, и прыгала, насколько могла. На высоком крыльце в стороне были колясочники, которые, видимо, были застенчивые и не хотели участвовать в празднике и «танцевать». Среди них стоял абсолютно нормальный молодой парень с модной прической, серьгой в ухе и татуировками. Он опирался на костыли и наблюдал, изредка неловко улыбаясь, как будто хотел скрыть эту искренность, но не получалось. Я подумал, Боже, ну они все прямо как мы, все разные, каждый со своим характером, со своими привычками и вкусами, но мир их не принял. Появилась певица, худенькая приятная девушка в синеньком платье. Ветер то и дело пытался его приподнять. Она уже здесь выступала и была местной звездой. К ней стали подходить пациенты и просить автограф на листовке или просто клочке бумажки. Вдруг из крыльца вышла девушка-пациентка и, хромая, направилась к певице. В руках у неё было большое полотно. На нем красовалось лицо, лицо певицы с огромными голубыми глазами и золотой копной волос.

Я здесь диджей. Меня попросил помочь мой друг, когда мы прилетели в Питер, и я нехотя согласился. Я запустил первый трек – минус «За четыре моря» для певицы. Когда мой друг попросил меня отвести этот праздник и дал мне треки, я, конечно, высокомерно выпалил: «блин, ну это говно откровенное, мне обидно, что у нас нет абсолютно вкуса, что по радио крутят одно дешевое дерьмо и что, самое обидное, мы это с благодарностью потребляем, причмокивая». Я не был диджеем, просто иногда помогал другу. Итак, вечеринка началась, народ всё наполнял танцпол, из всех отделений и корпусов змейкой на шум поплелись пациенты. Певица вступила.

Помнишь, ты мне сказку обещал?

И цветы, и на руках носить.

Долго ты, я помню, как сейчас,