Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

Но дядя сошел к нему сам. Он получил известие о пожаловании его камер-юнкером и о его производстве и пришел поздравить.

После обычных фраз Андрей Васильевич сказал дяде:

– Не знаю, дядюшка, будете ли вы меня бранить, но вчера я у Генриковых сделал то же или еще хуже, чем, помните, у Леклер с Левенвольдом. Я дал Густаву Бирону пятнадцать тысяч, то есть все, что у меня было. Он играл и проигрался. Потом его вызвал играть Велио. Он и обратился ко мне, прося ссудить его, чем могу, на несколько дней. Я, по вашему правилу – не жалеть денег, имел слабость не отказать и остался только с несколькими десятками золотых.

– А он проиграл?

– Не знаю. Я уехал прежде, чем окончилась игра. Знаете, счел неделикатным сидеть, будто ожидая расчета.

– Ну, разумеется, мой друг, ты сделал прекрасно. Нет ничего мещанистее ожидать денег, будто боишься за то, что их выпустил. За это я опять могу тебя только хвалить. В тебе есть это прирожденное чувство деликатности, этот истинный аристократизм…

– Да, только вот беда: через неделю карусель, а потом бал. Императрица пожелала, чтобы я участвовал и в карусели, и в бальной кадрили с Лизонькой Бирон. Нужны костюмы, нужна лошадь, а у меня, как я сказал, всего несколько золотых.

– К сожалению, в настоящую минуту я не могу тебе ничего дать; тоже, будто нарочно, кое на что поистратился. Но это ничего. Мы тебе поможем. Только смотри, не увлекись! Ты что-то нынче очень часто о Лизоньке Бирон вспоминаешь. Ты где обедаешь сегодня?

– У Трубецких.

– Прекрасно, недалеко. Так после обеда заезжай домой, мы твою беду исправим.

Он позвонил.

– Послать курьера к Ермилу Карпычу, – сказал он явившемуся секретарю, – потребовать, чтобы к половине седьмого он был здесь.

Когда племянник воротился с обеда и прошел в комнаты дяди, который, как он узнал, пил кофе один в розовой столовой, потому что обедал с гостями и гости уже разъехались, то первое, что его поразило, это сидевший при самом входе у швейцарской, на ясеневой скамье, чистенький, седенький старичок, мужичок не мужичок, мещанин не мещанин, а так что-то среднее между дьячком и мещанином. Старичок был окружен Елпидифором, Федором, швейцаром и целой стаей официантов, которые его слушали разинув рот.

Но, пройдя к дяде, он изумился еще более, когда при ударе часов половины седьмого официант доложил о том, что Ермил Карпыч приехал по приказанию его сиятельства, то дядя велел проводить его в венецианскую гостиную. Венецианская гостиная – это была одна из тех комнат, в которой дядя принимал только тех, кого он хотел поразить своею особой роскошью и вкусом; неужели туда он велел просить и виденного им, беседовавшего с лакеями, приземистого седенького старичка.

Это, однако ж, оказалось так. Когда они пришли в гостиную, то старичок, беседовавший до того с лакеями, стоял посредине гостиной и рассматривал великолепную венецианскую вазу из цветного хрусталя, с залитыми в нее мозаиковыми медальонами, производившими через грань хрусталя действительно изумительный эффект. Старичок при входе поклонился почтительно, по-русски, но без особого унижения.

– К тебе дело, Ермил Карпыч, – сказал князь Андрей Дмитриевич, садясь на диван подле античного столика, в то время как князь Андрей Васильевич сел подле него на стул. – Садись-ка, поговорим.

Ермил Карпыч спокойно уселся против них на канапе, не обращая ни малейшего внимания на то, что канапе, как и вся мебель и стены, была обита великолепной пунцовой с золотом парчой.

– Вот что, Ермил Карпыч, – начал князь Андрей Дмитриевич. – Племянника камер-юнкером пожаловали; ему нужны деньги, недели на полторы или на две, тысяч семь-восемь; а я тут ныне с вами поистратился, да и в деревне велел дом переделывать, так до того месяца ссудить его не могу. Вот для первого раза услужи-ка ему в этом деле, как услуживал ты мне в других разных; много одолжишь! А я за него порука и ответчик. Ему это крайне нужно, и если можно, сегодня же. Понимаешь, очень нужно!

– Так-с, ваше сиятельство, так-с! – отвечал Ермил Карпыч, приняв при этом сразу какую-то особую, свободную позу. – Нынче молодым господам всегда деньги нужны-с!

– Ну этого нельзя сказать. И я смолоду терпеть не мог займов, а он занимает первый раз, да и то потому, что свои деньги ссудил знакомцу; расчет такой подошел. Признаться, ни я, ни он не думали, чтобы раньше Нового года нам нежданно такую милость оказали. Знаешь, Ермил Карпыч, это дело выходящее из ряда! Чтобы так, ни с того ни с сего… без представления даже. Это дело небывалое; особая милость!

– Точно-с, ваше сиятельство, – без особой милости не вспомнили бы. Как же, ваше сиятельство, вы там запись написать изволите, или заемное письмо, или ручательство какое, что ли?

– Что хочешь, то и напишу. Он заемное письмо напишет, а я порукой по нему буду. Хотя, я думаю, ты меня знаешь. Я от слова не откажусь.

– Так оно так, ваше сиятельство. Мы вас знаем; и знаем, что не такую сумму вашему сиятельству на слово верить можно; но все же, знаете, в животе и смерти Бог волен!..

– Хорошо, напишу, что хочешь. Сам придумай, чтобы твердо было; что придумаешь, то я и сделаю!

– И на месяц, ваше сиятельство?

– Нет, недели на полторы, на две всего.

– Уж что тут, ваше сиятельство, недели; месяц круглый срок, и ваше сиятельство покойнее будете.

– Хорошо, на месяц.

– Десять тысяч?

– Нет, тысяч семь-восемь.

– Уж что, ваше сиятельство, круглый счет…

– Ну ладно, все равно! Так услужи же, Ермил Карпыч, сегодня.

– А что, ваше сиятельство, какой рост изволите положить?

– Да какой же тут рост! Он продержит их всего две недели. Я за себя не скуп и, знаешь, сам всякую услугу оплачиваю, но его мне жаль. Он молодой человек аккуратный. Какой же тут рост?

– Нельзя, ваше сиятельство, дерево ли, трава ли и одного часа в земле не лежит, чтобы не расти, так и денежки; сами изволите знать, наживаются они с большим трудом; а коли наживутся да сберегутся, так нарастать должны, что волосы на голове. Зерно, мол, в землю положил, расти должно.

– Ну какой же тебе рост?

– Да рубликов пятьсот в месяц положите, а там и держите сколько хотите. За первый месяц вперед, а там помесячно.

– Пятьсот в месяц? Да что ты, Ермил Карпыч, христианин ли ты?

– Как же, ваше сиятельство, сами изволите знать, христианин, да еще самой настоящей, старинной, апостольской веры – в Никона вашего не верую, а Троицу святую и единую наблюдаю.

– Пятьсот в месяц! Коли десять месяцев продержать, значит, заплатить пять тысяч, то есть половину всего того, что у тебя взяли!

– Что ж, ваше сиятельство, самое сходственное дело! Теперича, если деньги эти на ярмарку послать, – и тысячи не пожалеют; пожалуй, они еще скорей воротятся, чем от вашего сиятельства, хоть мы и знаем, что вы большой барин и не любите никого обижать. Теперича, ваше сиятельство, денежки-то днем с огнем поискать, да и то с большим то есть старанием!

– Ну, так как он больше месяца не продержит, – не то я внесу, пусть будет пятьсот. Так решено, сегодня?

– Так-с, ваше сиятельство, только вот-с что. Денег-то у меня нет.

Андрей Дмитриевич рассердился.

– Так о чем же мы говорим? Да ведь и вздор ты говоришь, Ермил Карпыч; на прошлой неделе я тебе больше трех тысяч передал, а ты не из таковских, чтобы промотал… Но это все равно, и говорить, стало быть, нечего было!..

Несмотря на всю сдержанность Андрея Дмитриевича, можно было заметить, как на лбу его сверкнула зацепинская жилка, и он хотел встать.

– Эх, ваше сиятельство, – сказал Ермил Карпыч, – напрасно гневаться изволите! Деньги не такой товар, чтобы их торопиться из рук выпускать нужно было. Правда, я с вас на той неделе не то три, а около четырех тысяч с хвостиком получил; но перво-наперво: четыре – не десять, да и, сами изволите знать, получил их я за услугу. Я свое слово выполнил как следует, честно; вы изволили, как следует – княжески наградить, на чем мы благодарим и нижайше кланяемся. Но что получил, то куда следует и поставил, – и на том никому отчета не даю. А денежки счет любят, и о них нужно думать, очень думать. Вашему сиятельству хорошо; вам по роду и без денег честь. Вот сами изволите говорить, княжич-то, племянник-от ваш, приехал без году неделю, а уж и офицерство получил, и ко двору назначен; пожалуй, жалованье получает, а послужит – и награждать станут. А мы другое дело! Нас никто награждать не будет; наша честь и слава – деньги! Есть деньги, нам и почет, нам и уважение; а нет – так куда же мы годимся? Вот вы, ваше сиятельство, меня в гостиную просили и на золото посадили, а отчего? Оттого, что у меня мошна толста, что запасы, и большие запасы, есть. Вот Липману вчера двести тысяч понадобилось, – батюшка Ермил Карпыч, распояшься! Делать нечего, дал! На прошлой неделе в штатс-контору сто тысяч потребовалось. Призывает этот кабинет-министр новый, что вместо Волынского, Бестужев, что ли, – русский человек. Ну и туда снес. За то вот я и Ермил Карпыч, и почтенный, именитый человек. А не будь у меня денег, так не то что у вашего сиятельства в золотой гостиной, я и у вашего швейцара и то бы в конуре у притолки настоялся. Так, ваше сиятельство, сами изволите признать, что мы должны беречь денежки, должны держать их твердо. Распустить их легко, а собирать – у-ух как тяжко! Вон с Павла Ивановича Ягужинского который год уж получить не могу, а барин был то есть первый сорт! Потому, ваше сиятельство, сердиться тут вам не за что. Десять тысяч деньги большие, одних тысяч в них – десять. Как их нет, у-у как спину поломаешь, чтобы их добыть. Да я и не сказал, что я вашему племяннику отказываю; напротив, мы к вашему сиятельству всегда с нашим удовольствием, всякую то есть услугу оказать готовы. Я только сказал, что у меня нет. Ну а это ничего не значит. У меня на примете есть приятель; он согласится. Только мне, ваше сиятельство, за мою услугу и хлопоты, от вашей щедрости хоть сотенку-другую, верно, пожаловать не откажете. Князь Андрей Дмитриевич засмеялся:

– В том только и дело? Пожалую, пожалую! Знаешь, я не скуп. Только чтобы сейчас все было. А то, знаешь, я люблю: или делать, или не делать…

– Так зачем же откладывать, ваше сиятельство; вот у меня и запись готова; поставим сумму, племянничек ваш подпишет, а вы поручитесь – и дело в шляпе. Деньги у меня с собой, и не десяток тысяч есть, – сейчас отсчитаем!

– Хорошо! Ты отсчитай в конторе Кондратьичу девять тысяч пятьсот рублей для племянника; вели ему от меня за прошлые и будущие услуги выдать тебе двести пятьдесят рублей и пусть принесет подписать запись, если она составлена верно. Очень, очень благодарен. Через две недели заходи, получить обратно можешь.