Бояре Стародубские. На заре (сборник)

На том и разговор кончился. Алексей вышел от отца сердитый и мрачный. Он не хотел и не мог сказать отцу, что видел боярышень, что не нравилась ему Степанида, и для отца такие слова, знал он, ничего не стоят. А выдать Степаниду и сказать, что она отдалась расколу и что раскольник живет в доме Савеловых, Алексей не хотел. Не хотел он накликать беду на боярышню и на ее матушку; помнилась ему кроткая просьба: «Не губи нас, боярин». Алексей понимал, что Степаниду ловили на ее набожности, и не ее вина была в том, что вспоминались ему песни и глаза Паши. Он не хотел связывать себя женитьбой, его манил поход. Уступил бы он отцу, если бы дозволил он выбрать самому невесту, а теперь он решился уехать.

Мрачен был Алексей после разговора с отцом, да невесело было и в доме бояр Савеловых. Тревожилась Ирина Полуектовна встречей дочерей на свадьбе с боярином Алексеем, еще больше ее тревожило сватовство боярина Стародубского. Вот, чудилось ей, уж протягивалась над ними холодная рука Никиты Петровича, перевернет она вверх дном все их мирное житье. Завладеет он дядей, имением и внуками и заставит их всех ходить перед ним по струнке. Но все это было ничто пред испугом, который объял ее, когда боярышня Степанида высказала самому деду Лариону Сергеевичу, что не пойдет она замуж ни за боярина Стародубского, ни за кого другого.

– Дала я обет служить Богу, и ты, дедушка, помоги мне тот обет выполнить.

Так высказала она деду, и так спокойно, так властно, что вспомнилось Лариону Сергеевичу все, что говорили о боярынях-раскольницах; побледнел, слушая ее, боярин Савелов.

Решил, однако, Ларион Сергеевич не говорить о том боярину Стародубскому и ласково образумить внучку Степаниду. Но боярышня Степанида перестала есть и пить после разговора с дедом и на глазах у всех таяла. Глядя на нее, стала сумрачна и Паша; не играла она с детьми, не смеялась, и к песням пропала у ней охота, как рассказывала всем Феклуша.

Поутру и днем, сидя в своей теремной комнате за работами, сестры тихо беседовали вдвоем.

– На горе повстречались мы с молодым боярином, прошло житье наше вольное, – говорила Степанида, – вот и тебе теперь скучно, Паша, без прогулки сидеть тут безвыходно.

– Тебе боярин зла не желает, он не выдал тебя и еще сватает, – задумчиво отвечала Паша, – не пренебрег он тобой, видно, ты ему по душе пришлась…

– Сватает меня не он, а боярин-отец его, потому сватает, что я старшая. А молодому ты была бы больше по мыслям, – ты краше меня и моложе, – объясняла Степанида.

Паша вспыхнула и улыбнулась, как давно уже не улыбалась, но возразила сестре:

– Нет. Он, видно, думает, что я неразумна. Ты читаешь молитвы и книги священные, а я только песни умею петь.

– А он скачет за теми песнями по окрестности, подстерегает да слушает. Грех ему по дорогам искать боярышень.

– Ты его не кори так понапрасну. Он сказал, что поберечь нас приехал на свадьбу, – не злой он, когда нас жалеет.

– Хорош он тебе показался, Паша; как жалею я, что ты не старшая, – говорила Степанида.

– Что обо мне толковать, – говорила Паша невесело, будто чувствуя себя униженной.

– Паша! – окликнула вдруг сестру Степанида, словно что вспомнила.

Паша подняла на нее серьезные, задумчивые глаза.

– Когда я в монастырь уйду из дому, ты в доме одна невеста останешься, скажи: выйдешь ли ты за боярина?

Паша вспыхнула и отвернула лицо от сестры.

– Паша, родная! Ты одна все знаешь, ты одна не мешаешь мне, – говорила, умоляя сестру, Степанида.

– Знаю я, что матушка о тебе исплачется и боярин не пожелает другой невесты, – отвечала Паша, не повертывая головы.

– Знаешь ты, что обет я дала Господу. Ему отдала я жизнь свою, и другой жизни не приму и не хочу я.

– Повремени. Все говорят, что ты одумаешься, что в монастыре тебе тяжко будет, – с участием толковала Паша.

– Не ныне, так завтра я буду там монахиней, так скажи мне свое слово, – просила Степанида.

– Не скажу и не знаю такого слова, – ответила Паша с краской в лице и со слезами, – не хочу я с тобою расстаться.

– Больно мне будет покинуть вас, но больнее того поступить против Бога. Для матушки не пошла я на Дон за Нефиллой, туда, где все они спасаются, так пусть мне в монастырь идти не возбраняют, – все ближе в Богу. А хуже того быть боярыней Стародубской, – горячо высказала Паше Степанида.

– Скажи мне, чтоб я смыслила, отчего так худо быть боярыней?.. – Паша не договорила имени боярина.

– Худо-то для меня, – проговорила Степанида, вставая со скамьи и оставив работу.

Паша сидела, облокотясь на стол и опустив вышиванье на колени. Свет из окна светил прямо в лицо боярышни Степаниды и придавал блеск ее одушевившимся глазам. Паша сидела, отвернувшись от окна, лицо ее было в тени, она слушала сестру, задумчиво уставив на нее свои синие глаза, и легкая морщинка легла у ней между сблизившимися бровями. Бархатная червчатая повязка, шитая жемчугом, и верхняя рубашка из синей камки придавали особую матовую бледность лицу ее и обвитой мелким жемчугом шее.

– Худо-то для меня, – повторила Степанида, – определил Господь жену на помощь мужу, сказано: «Не добро быть человеку единому». А чтобы быть на помощь человеку, надо всю душу обратить на него, быть ему сестрой и матерью. И все помышления обратить на пользу его… А я могу ли исполнить все это?

Глаза боярышни Паши опустились, она сидела неподвижно, задумавшись, будто прилагая к себе вопрос сестры, и прошептала кратко: «Не знаю».

– Нет, не могу, – проговорила Степанида, – мысли мои не на земле, и душа моя вся обращена к Господу. Зачем же губить мне человека.

– Не надо губить его, – прошептала Паша, вскинув на сестру взгляд, выражавший эту просьбу к ней.

Вошедшая мамушка прервала их совещание и решение вопроса их жизни.

– Все-то у вас неладно. Сами вы, вижу, непокойные, щечки у вас не румяные, сглазил вас недобрый глаз. Не призвать ли знахарку, вас с уголька умыть?

– Не поможет, – проговорила Паша, не изменяя позы своей.

– Иль вас к ворожее свозить?.. – придумала Игнатьевна.

– Грешно ворожить. Надо нести какую пошлет Бог долю, по воле Его, – сказала строго Степанида.

– Ты книжница, разумница, – разнежась, причитала Игнатьевна.

– И сестра вам не дура досталась, – серьезно и баском говорила Степанида. – И сестра со мной книги читала.

– Ах ты, греховодница! Ты и сестру в монастырь сманишь, всех нас в беду введешь, – затараторила мамушка, мгновенно изменив тон речи.

– Я с сестрой не расстанусь, вместе в монастырь пойдем, – говорила Паша, уже поддразнивая мамушку.

– Ты – в монастырь? Оборони Господи. Сейчас иду к деду Лариону Сергеевичу. – Игнатьевна выбежала из комнаты, а боярышни сидели, задумавшись, и не бросились остановить ее. Остановила ее внизу на лестнице Ирина Полуектовна.

К ворожее тоже Игнатьевне не пришлось ехать: не оказалось в тот день у боярышень и кучера. В это утро приходил с недоброй вестью для Захара конюх Стародубского Ефрем, привозивший со свадьбы боярышень.

– Пришел я к тебе от молодого нашего боярина, – проговорил Ефрем, входя в конюшню и потряхивая кудрями с видом балованного прислужника.

– На водку, что ли, присылает мне боярин ваш, Ефремушка? Не ехать ли опять с песнями кататься? – спокойно спрашивал Захар, подмигивая и не переставая разгуливать щеткой вдоль спины своей любимой лошади.

– Вот вишь, как о святых делах ты печешься, – с укоризной заметил Ефрем, надевая шапку и подбоченясь.

– Не туда попал, видно, – заговорил Захар смиренно, – ну, говори, сам говори, что нужно?

– Приказал тебе молодой боярин, чтоб уходил ты из наших мест подобру-поздорову, – вполголоса передавал Ефрем.

– Что так? – окинув его быстрым взглядом, спросил Захар.