Бояре Стародубские. На заре (сборник)

– Не из наших она и нездешняя, – значительно произнес Ромодановский. – Увидал он, а может, и показали ему красивую девицу во время крестного хода в Кремле, и она приглянулась ему. После приказали собрать ему на смотренье девиц во дворце, и царь выбрал из них ту, что ему на крестном ходу полюбилась.

– Чьих же она? Как прозывается? – спрашивал Стародубский.

– Прозывается Грушецкой и приходится племянницей одному думному дьяку. А родом, слышно, из Польши.

– Так она не из русских? – удивился Алексей.

– Быть может, то и лучше, – продолжал князь, – меньше распрей будет. И так у нас во дворце, слышно, нестроение идет, а между царевнами и Натальей Кирилловной несогласие неукротимое! Не ведаешь теперь, что впереди готовится. Того и гляди – попадешь между двух огней.

Оба разговаривавшие затихли на минуту; Алексей прервал первый молчание после краткого раздумья.

– Сдается мне, если дозволишь то высказать, князь. Сдается мне, что лучше было бы тебе служить в ратной службе, нежели здесь, в Москве, оставаться!

– Ты правду надумал, хоть и молод, боярин! – сказал князь, дивясь, что Алексей понимал трудное положение между враждующими партиями. – Да некуда идти мне с войском: в Украйне замирились…

– Еще со шведом споры не кончены, – сказал Алексей, – и я задумал тогда проситься в полк, если с ними война начнется.

– Подождем, что Бог даст! Не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – сказал князь с хитрым взглядом. – Говорят, по устройству войска перемены большие будут – мне надо здесь дождаться! А тебе надо показаться перед ясны царевы очи, он отпустит тебя к отцу на утешение, тебе на отдых! – Князь смолк, задумавшись, и затем, уходя из комнаты Алексея, кивнул ему, говоря: – Выздоравливай скорее!

Но выздоровление шло не так быстро, как того желал бы Алексей. Возможно было, что иностранные врачи, жившие в Москве, не вполне владели искусством залечивать раны, когда они были серьезны. Но в конце или половине июля Алексей уже выезжал из дому.

В июле же в то лето раздавался по Москве торжественный звон колоколов. Народ крестился, толпами собираясь на перекрестках, и толковал между собою о свадьбе царя Федора Алексеевича.

– Сегодня царь наш венчался с царевной Агафьей! – толковали все, встречаясь.

А во время венчания царя все ворота Кремля были на запоре и особого празднества не было. Во дворец не допускали никого из посторонних лиц, не сзывали бояр, стараясь сберечь невесту от чужих глаз и наветов, зная, как сильны бывали интриги против царских невест! Помнили еще хорошо, как погублены были невесты царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича; не забыли и жену Иоанна Грозного, загубленную уже после того, как она была перевенчана, была уже царицей. Вот почему в эти дни торжество венчания и свадебное веселье происходило в запертом для всех посторонних дворце. Но запертый дворец был разубран, «наряжен», как тогда говорили, со всем возможным великолепием. На лавках в передней палате[11 - В передней палате принимал государь бояр и с ними слушал и решал дела, в ней же принимались иноземные послы.] надеты были полавочники[12 - Полавочниками назывались подушки или матрасики, положенные нашедшие вдоль стен лавки.] из бархата узорчатого и шитые золотом и устлана была вся палата коврами. Не менее роскошно убрана была вторая комната, имевшая значение кабинета государева, за которою следовали молельня его и потом опочивальня. Везде разостланы были ковры и самые стены обтянуты бархатом или алым сукном. В покои эти вела лестница с так называвшегося Постельного крыльца; наверху лестница эта запиралась золоченой решеткой, а внизу отделялась от площадки каменной перегородкой. По всем воротам Кремля в эти дни поставлены были стрелецкие караулы и никого не велено было пропускать. Все эти меры приняты были против интриг и подкопов относительно царских невест или молодой царицы, чтобы не приключилось ей порчи от злых людей.

Боярин Алексей еще долго оставался в Москве и после свадебного пира; он ожидал позволения представиться пред царские очи, когда назначено будет прийти во дворец различным ратным людям. В ожидании этого приема во дворце Алексей собрался посетить полковника Шепелева, уже вернувшегося из Украйны.

Полк Шепелева размещался в Стрелецкой слободе, куда молодой боярин и отправился искать его. Отыскивая квартиру Шепелева, он повстречал знакомых рейтар; они подбежали к нему с выражением искренней радости, благодаря Бога, что допустил он боярина вернуться из похода в Москву и в добром здоровье.

– Позволь, боярин, проводить тебя к дому полковника, – сказал один из рейтар и взял поводья его лошади. Повернув направо в одну из близлежащих улиц, он повел его лошадь и напомнил боярину давно прошедшее время похода, когда лошадь его вел за поводья старый Пушкарь; и теперь шел подле него один из рейтар, бывший с ним и тогда. Направив его на дорогу к Шепелеву, рейтар шел с ним рядом и рассказывал ему все, что было нового в Москве.

– Худо в Москве живется, боярин! – говорил он со своей обычною доверчивостью к Алексею, к которому привык во время похода.

Такую полную доверенность старых служивых часто приобретают молодые и неопытные воины, которых старые берут как бы под свое покровительство, раскрывая им незнакомые и тайные стороны боевой их жизни.

– Чем же худо? Мало кормят вас? – спросил боярин.

– Нам еще можно жить, мы с похода еще не успели приняться за особое дело. А тем, которые здесь оставались и позволено было им ремеслом заняться, тем тяжело вышло! Все они не на свою семью работают и не наработаются, а только на начальство.

– Слыхал я об этом и прежде, не знал только, верны ли эти слухи, – проговорил Алексей.

– Верны, верны, боярин! Мы все своими глазами видим. Низшие чины и жалованья половину получают, а другая половина остается в кармане у полковников!

– Жаловались они вам сами? – спросил Алексей.

– Они сговариваются идти жаловаться самому царю!

– Не вышло бы им худо через такую жалобу, начальство не допустит, пожалуй…

– Если удачи не будет, то от начальников еще горше придется! – подтвердил рейтар мысль боярина.

– А вы, шепелевские, знаетесь с теми полками, в которых жалобы готовятся?

– Видаемся все меж собою, боярин! Приходится встречаться то на стороне, а то и в домах у них, у семейных людей. И много у них там неладного чуется! – проговорил старый рейтар, намекая на что-то особенное и с запинкой, словно нехотя.

– Не надумали бы неладное на свою беду, – высказал Алексей с участьем к неразумному люду.

– И себя и других не пожалеют, греха много будет, – шепотом говорил рейтар, – говорю тебе, боярин, потому что знаю: ты меня не выдашь.

– Бог даст, без беды обойдется? – спрашивал Алексей с тоскливым чутьем угрожающей смуты.

– Хорошо, ежели бы миновало. Да ведь всегда так бывает, что если тучи долго собираются, то надо ждать грозы, – проговорил старый служивый, печально поглядывая на жилища стрельцов, по слободе которых проезжал Алексей. В слободе царила невеселая тишина и попадались все мрачные лица стрельцов, идущих куда-нибудь на работу или на смену караула.

– Не подумают ли откуда-нибудь?.. – спросил Алексей, вспоминая слова Ромодановского про сношения царевны Софьи со Стрелецкой слободой.

– Слышно, что со стороны подсылают и мутят. А недовольные еще жарче от тех обещаний разгораются. Только не выдавай нас по ошибке, боярин, я с тобой не таясь говорю; знаю, что у тебя душа прямая.

– И болит душа, и не знаю, чем помочь! – проговорил боярин, опустив голову на грудь.

– Так и нам на душе. Чуешь беду, а не прогонишь. Не в нас сила, не мы до беды довели. А что, боярин, не слышал ли, правда ли то, что нас скоро пошлют на шведов?

– Не слышно еще. Вот и я хочу узнать от полковника Шепелева.

От Шепелева Алексей не узнал ничего нового, но он заметил, что и полковник изменился, был невесел и жаловался на стрельцов, что стали они неподатливы и грубы. Алексей выехал из Стрелецкой слободы, чуя, что там заваривалась сумятица, что обе стороны недовольны и нет разумных распоряжений сверху.

«Не указать ли на то Ромодановскому?» – мелькнуло в голове его. Но тут же он понял, что и Шепелева, и рейтар подведет под допросы.

Задумчиво проезжал он на коне своем по улицам Москвы, слушая звон колоколов к вечерне. Он смотрел, как золотилась перед ним Москва под солнечным светом, раскидывая свои улицы лучами от Кремля и царского дворца во все стороны. Все улицы были населены людьми, пристроенными на службе при дворце.

«Глядишь, – думалось боярину, – и кажется, смотрит все тихо и разумно, а того не знаешь, что уже порохом по слободам посыпано; полетит искра, и вспыхнет все. И где же найти теперь такое слово, чтобы могло остановить беду?»

И вспомнилась ему сказка, как ехал витязь и перед ним на каждом пути беда лежала: поехал направо – убитым быть, поехал налево – утопленным. И казалось ему, что и он был на таком пути: и сказать про беду, и молчать о ней – все на гибель кому-нибудь выходило!

И тяжело ему было оставаться в Москве и скрывать все. Порешил он, что здесь не поможет он родной земле, что распри те зародились и улягутся, а Русь все цела будет, – только надо сохранять ее от нашествия чужеземного, и тут наше дело ратное: за нее положить голову. И облегчили душу молодого боярина такие мысли.

Скоро после того был великому государю выход в Золотую палату, и сидел государь в больших креслах. У руки его были бояре и люди ратные, и окольничие, и думные, ближние люди.

При этом выходе государя находился и Алексей. По примеру многих ратных людей и молодых бояр у Алексея были подстрижены волосы и сбрита борода. После женитьбы царя на царевне Агафии, урожденной Грушецкой и родом из Польши, при дворе вошло в обычай стричь волосы, сбривать бороды и носить польские кунтуши и сабли; слышался при дворе также и польский язык. Все это смущало старых бояр.

В эту пору здоровье юного царя Федора Алексеевича, казалось, значительно улучшилось; он вошел в совершенный возраст, возрос и возмужал; но ни в лице его, ни во всей фигуре не проявлялось силы физической. Не проявлялось в молодом царе и силы внутренней, силы характера, которая так нужна была при всем складе государственной жизни в то время, при сложных обстоятельствах в самой семье его и при опасностях на окраинах Руси.

По молодости царь Федор Алексеевич был под влиянием окружавших его людей и далек от того, чтобы заправлять ими или сдерживать их страсти и вражду меж ними.

Скоро после выхода великого государя Алексею прочли указ, по которому он должен был отправляться в вотчину своего отца в Костроме и жить там до излечения раны. Так, в мирное время и многим ратным людям и боярам дозволено было проживать в своих поместьях и вотчинах, пока их не призывали снова, при открывавшихся войнах.

– Слышала ли, Ирина Полуектовна, – спрашивал племянницу боярин Савелов, – к боярину Стародубскому сынок вернулся со службы ратной. Замирился царь наш и с поляками, и с турками, и ратных людей распустили.