Амлет, сын Улава

– Неважно, развязан кошель или лопнул сам: причиной тому стало твое деяние, и сила удара была такова, что никто, кроме Владетеля Молний не смог бы направить твою руку! – я перевел дух и добавил уже тише. – Фунд принят, значит, и решение общее одобрено.

– Ух ты, настоящая народная демократия! – невпопад восхитился дух внутри моей головы. – Демократия – это…

– Власть имущих, – сообщил я внутрь себя. Почему-то захотелось поговорить о чем-то, не имеющим касания к только что произошедшему, верно, так я приходил в себя. – Если я ничего не путаю, у вас почему-то используют это чужое слово иначе: «Власть народа», вот как. Хотя откуда у народа возьмется власть, и зачем она всему народу, а не только тем, кто ее достоин…

– Я знал самых разных людей, и многие из них в наших краях назывались мудрецами и даже великими мудрецами, – на самом деле, Хетьяр сказал слова «профессор» и «академик», но я уже устал постоянно переводить сложные и глупые слова на понятный язык, и решил для себя сразу понимать не слово, но его смысл.

– Некоторые из них искренне полагали, что все было вовсе не так, как я сейчас увидел. Кто-то бы и отдал правую руку на отсечение, а, при наличии хвоста, наверное, и хвост – дай только посмотреть и удостовериться. Например, Хабаров, хотя у карл Зилант-горы и не было никогда хвостов…

Хетьяр говорил непонятно и не спешил объяснять сказанное: тут мне и наскучили умные речи. Я вежливо попросил духа дать мне подумать о должном и своем, а значит – немного помолчать.

Дальнейшего я не видел и не слышал, но был, почему-то, уверен, что случилось именно так.

– Ты все сделал правильно, муж мой, – шептала в мохнатое ухо Гундур Тюрсдоттир. – Даже то, как ты вышел из себя, и как под ударом твоим раскололось крепкое дерево… Это, я уверена, убедило тех, кто еще сомневался.

– Ты говоришь мало, но говоришь верно, – сообщил ласковой жене совсем успокоившийся муж. Улав Аудунссон довольно ухмылялся, почесывая все еще ноющий кулак о шершавое бревно стены. – На самом деле, мне будет не хватать нашего старшего здесь, в городе, но раз уж он все равно вырос, а фунд – и когда только успели сговориться – постановил, пусть едет. Скальды нам и взаправду очень сильно нужны.

– Это не беда, Улав, – Гундур посмотрела на мужа со значением: таким, ради которого только и стоило жить предводителю могучих бондов Самого Севера. – Я вновь непраздна, и срок подойдет к исходу новой зимы.

Улав, сын Аудуна из рода Эски, мирный вождь сильного города Исафьордюра, могучий бонд в настоящем, вольный викинг и знатный скальд в прошлом, отец Великого Скальда в грядущем, посмотрел на жену взглядом восхищенного мальчишки, впервые узнавшего, что станет отцом.

– Я бросала футарк до трех раз, муж мой: у нас снова будет сын.

Глава 8. Из города в город.

Ветры бывают разные – и речь не о тех, которым люди, живущие в иных краях, дают всякие имена, в виду имея одних и тех же воплощенных духов.

Самый простой, неодушевленный, ветер, может быть опасен не только тем, с какой силой он дует, но даже и самим своим направлением.

Страшен ветер, дующий в лицо: в Нижних землях он зовется Левентик, и это не имя, а просто такое слово. Этот ветер не даст ладье двигаться во всю силу, иной раз и вовсе погонит назад: в таких случаях толковому морскому конунгу следует притвориться, что ему срочно потребовалось плыть в обратную сторону, должным образом пересадив гребцов-рёси и переставить большой парус, тогда Левентик обернется своей противоположностью и приведет викингов к цели, пусть и новой.

Ветер, дующий в спину, коварен. Имя ему – на том же языке – Фордевинд, и он уверенно несет ладью вдаль, и часто столь быстро, что воины могут сушить весла, так сильно его могучее дуновение. В том две беды: первая из них – о человеке. Свободный человек, которого постоянно подталкивают в спину, очень скоро разучится что идти быстрым шагом, что выбирать направление. Вторая беда – о корабле, ведь если ладья разгонится слишком сильно, незнакомые воды обязательно приведут ее на острые камни: тут всей дружине и погибель.

Ветер Галфвинд дует слева или справа, он сбивает с пути, и больше о нем ничего нет.

Так много сказано словами Нижних Земель потому, что будущность их видится ясно, как ночные звезды в хорошую погоду. Мирные жители, нынешние мельники и огородники, совсем скоро станут они лучшими мореплавателями на свете, северная же звезда к тому времени почти что канет в закат, и это тоже принесет ветер.

Снорри Ульварссон

Поучение о ветре – Виндсинсбок (фрагмент)

Реликварий Балина, Истарх АН СССР, Казань

Меня не пустили на весла.

– У тебя, сын, иная судьба, – сообщил отец в ответ на вопрос мой, огорченный и недоуменный. – Видел ли ты когда-нибудь знатного скальда, сидящего на гребной скамье?

Улав прав. Гребущий скальд – зрелище невиданное, означающее, пожалуй, что из здоровых и способных ворочать веслом рёси осталось так мало, что всякая пара рук идет в дело. У скальда иной урок: он смотрит вперед и по сторонам, угадывая по сложным знакам грядущую бурю, коварные подводные скалы или прожорливых морских животных.

Еще скальд часто поет Песнь, направляя в нужную сторону ветер и вселяя в воинов задор при неминуемой схватке. Если битва была удачной, но не все раненые погибли, он же, скальд, в меру своего гальдура, будет врачевать павших не до конца, и на это тоже нужны немалые силы, колдовские и нет.

По требованию отца и с согласия всей временной дружины, я привыкал быть скальдом на боевой ладье, но делал это недолго: путь от Исафьордюра до Рейкьявика занимает всего три коротких дня, пусть даже и с ночными стоянками.

В этом пути с нами был Игги, сын Остерберга, прозванный за живой и веселый нрав Вспышкой. Он и сам когда-то учился на Сокрытом Острове, пусть и длилось обучение недолго: чем-то прогневал Остербергссон великого скальда Снорри, считавшегося вздорным стариком уже в те древние годы: почти десять лет назад!

Поэтому Вспышке было, о чем мне поведать, а я слушал его с вниманием неослабевающим: о том, каковы порядки на Сокрытом Острове, с кем стоит проявить вежество, кому же – сразу свернуть скулу, и главное – о том, как не прогневать Великого Скальда.

Зашла речь и о том, кого при жизни звали бы на наш лад Хетьяром, сыном Сигурда.

– Ты смел, юный Улавссон, – шел второй день плавания, впечатления потускнели, дела особенного не было: подкралась скука. Мы с Игги сидели вдвоем на той оконечности лангскипа, что была сейчас носом, и беседовали о своем, о скальдьем, не особенно приглушая голос. Дружина, часть которой сейчас бездельничала, ошивалась поодаль, не стремясь войти в пределы слышимости: так было заведено.

– Кто-то усомнился в моей храбрости? – горделиво подбоченился я, не кладя, впрочем, руки на кинжал. – И сам я, и отец мой, и мать моя, славная иными деяниями…

– Речь не о воинской храбрости, юный Улавссон, – возразил скальд. – Оной тебе не занимать, но я сейчас о том почти безрассудстве, что ты проявил, призвав духа-покровителя во второй раз за один день!

Понимания в моем мохнатом лице Игги не нашел, сообразил что-то, и принялся объяснять.

Я уже и без того знал – частью услышал от Хетьяра, частью додумался сам, что так призывать духа-покровителя, особенно такого сильного и умного, как Строитель, надо не очень часто, и лучше не делать этого вовсе.

– Дело в том, Амлет, что каждый воплощенный призыв духа пусть немного, но ослабляет силу самого скальда, потому и потребен перерыв: гальдуру нужно время на то, чтобы сгуститься, – пояснил и без того почти понятное старший и более опытный товарищ. – Впрочем, мы, скальды крайней Полуночи, предпочитаем говорить так: тебе нужно время на то, чтобы сгустить гальдур.

– Он ведь учит меня, Игги сын Остерберга, – напомнил я уже сказанное некоторое время назад: сейчас мы беседовали не впервые. – Учит вещам удивительным тем более, что совершенно мирным. Его словам сложно верить, но за всю свою жизнь он ни разу не обращал оружия против живого человека!

– Если бы не то, что духи не способны лгать, я бы тоже усомнился в речах столь странных, – поддержал меня Игги. – Но дело не в том, чему он тебя учит и учит ли вообще.

Скальд посуровел лицом, и я предпочел насторожиться, всем существом своим обратившись в слух и зрение: речь зашла о важном, и нельзя стало упустить ни звука, ни жеста.

– Он ведь умер, Амлет. Твой Хетьяр – жил, и больше не живет. Если бы не ты сам и кто-то из могучих асов, поддержавших тебя в твоем стремлении к новым знаниям, он ушел бы в никуда: в Вальгалле его – не воина – никто не ждал, Нильфхейм тоже не принял бы человека, не верящего ни в каких богов… Сейчас его странную не-жизнь поддерживает твой гальдур, и то, что ты готов его терпеть при себе.

– Это все мне хорошо известно, – решился я прервать ставшую немного скучной речь: ничего нового Игги, покамест, не сообщил.

– Имей терпение выслушать до конца, юный Улавссон! Я ведь не обязан тебе ничего рассказывать: сейчас замолчу, и мучайся потом предположениями! – скальд немного разозлился, ведь я, по правде сказать, повел себя со старшим невежливо.

– Прости, Игги, – я выставил перед собой ладони в примиряющем жесте. – Ты старше меня и опытнее, а я веду себя как мальчишка. Впрочем, я и есть мальчишка…

– Именно поэтому я не стану молчать, а расскажу все до конца, только ты меня больше не перебивай, – немедленно подобрел скальд.

Мы прервались: парус хлопнул раз, другой, но не повис совсем – ветер очень редко стихает вдруг и вовсе, если, конечно, его не глушит чья-то злая воля.

Викинги, тем не менее, рассаживались по скамьям: предстояло немного поработать.

К разговору вернулись уже на следующий день, почти в виду Рейкьявика, и вышел он похожим на лист пергамента, на который совсем было нанесли огамические штрихи, но передумали и скомкали основу вместо того, чтобы отскоблить и написать что-то иное.

Запомнились по-настоящему только последние слова Игги Остербергссона, прозванного Вспышкой: «И получится скальд огромного умения, но вовсе лишенный сил. Что толку будет от Песни, если ты не сможешь сгущать гальдур?»

После этой, последней в той беседе, фразы, знатный скальд принялся петь ветру, и я понял: ему не до меня и моего непонимания важных вещей.

Один я, меж тем, не остался: из глубин моей головы явился Хетьяр, сын Сигурда, и сделал это страшно вовремя.