Амлет, сын Улава

Амлет, сын Улава
Адель Гельт

В тот год, когда прекрасная Гундур берет в спутники и супруги Улава Аудунссона, хотя иные рассказывают, что это случилось наоборот, могучие бонды и вольные викинги Исландии собираются на первый для этой земли альтинг…

…Через девять лун после того, как в стреху крыши первого дома вбили железный гвоздь, в семье Улава Аудунссона и Гундур Тюрсдоттир родился мальчик рыжей масти (в отца) и с отчаянно-голубыми глазами (в мать).

Адель Гельт

Амлет, сын Улава

Глава 1. Альтинг.

В тот год, когда прекрасная Гундур берет в спутники и супруги Улава Аудунссона, хотя иные рассказывают, что это случилось наоборот, могучие бонды и вольные викинги Исландии собираются на первый для этой земли альтинг.

От подземных карл, именуемых иначе dwarve, приходит кузнец Богги Дуринссон, уважаемый за мудрость и умение, великий силой рук, острый умом и устремленный волей, росту в два локтя и один фот, и такой же ширины в плечах. Щит его склеен из шести крепких досок, купленных честной ценой крови и огня, и привезенных затем с Зеленого Острова. Доспех его целиком из дорогой стали, боевой топор же весит два стоуна: и то, и другое выковано им самим в глубинах огненных пещер. Борода его, цвета ржавого, но крепкого, железа, заплетена в шесть толстых кос и убрана за широкий кушак с золотыми бляхами, вот каков он!

От суровых северных бондов, живущих на ледяном краю земли, сам Улав Аудунссон, едва опомнившийся от свадебного пиршества. Хвост Улава длиной в фот, а иные говорят, что в локоть, в руках у него копье, на теле кожаная куртка, не стесняющая движений, шлем же он не носит по лихости и удали своей, а еще потому, что не сковать шлема на волчью голову. Масти Улав рыжей, только немногим светлее, чем борода Богги Дуринссона, глаза у него голубой и карий, уши треугольные и поросшие шерстью. Улав Аудунссон не стар, но опытен, слова его слышат Высокие.

Нет в свободной Исландии ярла, но если бы и был, то избрали бы Ингольфа Арнарссона. Он знатен и богат, он выстроил град Дымных Столбов: норвежцы называют тот град – Рейкьявик. Шлем у него украшен поперечным гребнем, плащ на плечах богатого красного цвета, древко топора оковано сталью. Сын Эрна стар, но не немощен, и доспеха, кроме шлема, не носит не по возрасту: просто не найти во всей Исландии того, кто умышлял бы дурное против достойного, вкопавшего столбы Тингвеллира!

С ним и брат его Хьёрлейв, пусть и поговаривают, что его убили рабы-ирландцы, но это, конечно, неправда, вот же он. Держится в тени, говорит мало, сражается без щита: нет у него правой руки, в левой же держит он меч. Хьёрлейв знает все о том, как и куда течет вода в море, какая в той воде водится рыба, какими путями плавают жирные франкские купцы на таких же пузатых судах, полных драгоценного товара. Будь у него на месте обе руки, не было бы лучшего морского конунга.

Здесь вышедшие из далекого дома, но не гонимые и не презираемые, высокие альвы Ахтэннер, Геллаир и Нэртор. Все трое – сыновья Элтраира Зеленого, внимательно следящего за похождениями сыновей с высоты своего ветвистого трона. Свист ветра и шум волн пришлись им, рожденным под сенью Пущи Леймерайг, по душе, более, чем тихий шелест листвы. Нет среди морских находников никого, кто метче кладет в цель стрелы, стоя на качающейся палубе. Росту они высокого, выше прочих, владеют луками и острогами, доспеха не носят вовсе, полагаясь в бою на ловкость.

Еще есть многие и многие, достойные и знаменитые, но здесь говорят о тех, чьи голоса возвысились, и голоса эти слышат. Славные имена прочих, но не худших, хранит Сага о Первом Альтинге, которую сочинил Снорри Ульварссон, скальд и владелец Фалин Эйя, Сокрытого острова.

От диких же людей моря должен прийти, но не явится, Бурбл, сын Умгумла: говорят, что он страшится виры, кою непременно стребуют жители Рейкьявика за прошлогоднее бессудное потопление лодки с рыбаками. Лодка шла в Дымные Столбы с уловом, взятым по договору и завету, без единой рыбешки сверх того, и потому Бурбл окажется неправ.

Порицают Бурбла, хоть он и вождь, за трусость, и потому тот утонет следующим годом: больше в этой саге о нем ничего нет…

Снорри Ульварссон

Сага о первом альтинге Ледяной Земли (фрагмент).

Спецфонд научной библиотеки имени Владимира Ильяссона, Рейкъявик

Стемнело.

– У нас есть время до тех пор, пока горят огни альтинга, – напомнил собравшимся Ингольф, сын Эрна, выбранный говорящим первым и за всех. – Задать вопросы, дать ответы, утвердить решения.

Это был необычный альтинг, необычный и непростой. Свободные жители Исландии собрались, и оказалось их многим больше целой сотни человек.

– Каждому известно, – Арнарссон повесил на крепкую шею подвеску, заклятую на громкий голос, и потому слышали его все, и каждый громко и четко, – что любое число собравшихся, превышающих сотню, неугодно могучим асам, и прежде всех – тому, что присматривает за собраниями, владыке честной правды и прямого удара, Тору Одинссону. Если, – говорящий поправился, – это число свободных не идет прямо сейчас в бой.

Собравшиеся внимали, большинство понимало, но не соглашалось: нет такого закона и обычая, чтобы любой свободный, явившийся на тинг, оказался не к месту. Каждый, кто держит меч, боевой топор или гальдур-жезл, самим этим показывает свое право на предложение и принятие решения!

– Мы будем спорить до утра, и ничего не решим, нас слишком много, – продолжил строитель Рейкьявика, – меж тем, оставшиеся дома ждут от нас истинного и должного!

– Ты мудр и искусен в речах, Ингольф Норвежец, – на чистое место вышел Игги по прозвищу Хлопок, знаменитый яростным нравом, но более того – длинной бородой, в одночасье поседевшей в тот день, когда Игги исполнилось двадцать три зимы. – Мудр и искусен, и думаешь наперед. За словами, уже молвленными, я слышу слова задуманные: скажи же их!

Ингольф поморщился: свое старое прозвище он не любил, а еще менее того нравилось ему, когда воины, обычно прямые, как древко весла, начинали выражаться превыспренно: это звучало глупо и не давало правильно понять собеседника. Однако, вопрос был верным, и таким же должен был стать ответ.

– Вместо того, чтобы зря кричать слова, которые никто не услышит в кругу поющих костров, – начал сын Эрна давно продуманную речь, – да выберут достойные мужи и славные девы по одному представителю от каждой большой общины! Урона чести в том нет: ведь каждый из вас, в свою очередь, точно такой же представитель. Выбирайте тех, кто старше годами, тучнее стадами или носит самый ценный доспех: такому человеку, наверняка, стоит доверять!

Собравшиеся замолчали и принялись переглядываться: было видно, что такая мысль не приходила до того в их головы, умные, но буйные.

– Я доверяю тебе, Богги, сын Дурина, сына Траина, сына Вили! – первым решился немолодой карла, носящий цвета красные и черные среди своих сородичей. – Будь моим представителем, и говори так, будто я сам – твоими устами.

– Мы все доверяем тебе, Богги Дуринссон! – громко согласились окружающие, карлы и не только: среди подземных кузнецов хватало народу разного, и мыслями, и обликом. Названный выступил на свет, сородичи и соратники, напротив, сделали шаг назад.

Зашумели морские охотники на большого зверя, стоящие всегда наособицу.

– За нас пусть говорят братья Элтрирссоны, все трое! Они мудры и опытны, и да соблюдут наши наказы и чаяния!

Дальнейшее было делом времени, причем времени недолгого.

Сын Эрна прятал улыбку: от такого единодушия было, пожалуй, недалеко и до выборов его, Ингольфа, ярлом свободных жителей Острова. Первый шаг к единой власти был сделан, последуют и второй, и третий, и последний, а что делать с такой властью, он, знатный и богатый Ингольф Арнарссон, конечно, найдет – не называясь, притом, ярлом.

Вскоре выборщики оказались объявлены и признаны: обошлось даже без ожидаемого спора и возможной драки.

Остальные же собравшиеся, явственно проявившие свою власть в общем деле, разошлись кто куда: большинство принялось вести неспешные трезвые беседы о минувшем и предстоящем. Свободные договаривались о совместном, били по рукам и иногда по лицу, но последнее – осторожно и не в полную силу: во время альтинга нельзя пускать кровь. Иные и вовсе что-то ели, но не запивая вином и даже пивом: да не прольется ни капли ничего, кроме чистой воды, до тех пор, пока горят костры!

Еще никто не колдовал, не считая, конечно, простых и понятных песен, означавших примирение старых недругов или другие важные дела, такие же простые и важные.

– Огни альтинга будут гореть столько, сколько нужно, брат, – ответил Ингольфу Хьёрлейв Однорукий. – Порукой тому мастерство Нэртора Элтрирссона. Мы сговорились: костры погаснут не ранее, чем с первыми лучами солнца. – Брат Ингольфа повел левой, уцелевшей в битвах, рукой, имея в виду песенный круг, невидимый никаким зрением, кроме того, которым смотрят скальды, сквозь стенки большого шатра.

– Я говорю: начнем с севера, – выступил и напомнил о себе Улав, сын Аудуна. – Наши опасения, конечно, могут показаться кому-то простой трусостью, но…

– Нет в этом кругу никого, кто усомнится в храбрости Улава, бравшего на копье франкский Бурдигаль, и жены его Гундур, славной иными деяниями, – Богги, сын Дурина, говорил обычно кратко и весомо, будто бил большим молотом о тяжелую наковальню, но особенное деяние требует высоких речей, первый же альтинг Острова был, конечно, делом особым. – Однако, не кажется ли тебе, ульфхеднар, что один разоренный хутор – еще не повод для того, чтобы жечь срубы сигнальных башен?

Псоглавец нахмурился. В его исполнении это выглядело весьма забавно, но даже самые смешливые удержались от улыбок. Вспыльчивый нрав не носящего шлем воина был хорошо известен, и обижать его не хотели: уважали и побаивались.

– Если бы один… Если бы находники разорили только один хутор, я не примчался бы сюда так скоро, оставив молодую жену на еще не остывшем ложе! – на этот раз мало кто удержался от улыбок, но улыбались понимающе. Улав же сунул руку в сумку, висевшую до того на боку, но сейчас лежащую на досках стола. Из сумки был извлечен пергаментный свиток, украшенный висячей печатью красного сургуча.

– Вот, – Улав расстелил добытый пергамент поверх самого чистого участка стола.

Достойные мужи, избранные говорить от общин и дружин, с некоторым изумлением воззрились на совершенно пустой лист.

– Да, – кивнул в ответ не незаданный вопрос сын Аудуна, поднял голову вверх и вдруг завыл, ловко перебирая разные, но неизменно чистые, звуки: даже самые бесталанные почуяли, как вокруг сгустился разреженный до того гальдур.

Такова сила Песни, дарованная кем-то из благорасположенных асов древнему и благородному роду Эски: к таковому относится и самозваный почти-что-вождь Ледяного Края Земли, собакоголовый Улав Аудунссон. Славные Эски лучше прочих умеют скрыть явное и проявить сокрытое, что делает из них лазутчиков, которых нельзя обнаружить в тени, и судей, которых никто не может обмануть при свете. Прямой и честный сын Аудуна выбрал быть на виду и прозревать суть вещей.

Из самой глубины пергамента выступили широкие цветные пятна, образовавшие вдруг некие очертания, непонятные, но смутно знакомые, и разноцветные кружки, щедро рассыпанные поверх пятен. Ульфхеднар оборвал Песнь.

– Я вижу… А что я, собственно, вижу? Что это такое? – первым проявил нетерпение Гэллаир Элтрирссон, самый старший из собравшихся мужей земными годами, но неизменно юный духом.

Ульфхеднар снова подал голос, и края пергамента, ожидаемо принявшиеся сворачиваться, разгладились и будто бы оказались прибиты к широкой доске стола.

– Вот Рейкьявик, – указательный коготь ткнулся в самый большой кружок. – Вот тут мы, здесь Тингвеллир.