Всё помнят города

– Подожди-ка, – вдруг заметила Ксения, – это что у тебя за крестик? Никак старообрядческий? Так ты, может, потому и еду нашу не берёшь?

– Так принеси ему груши из подпола, – подсказал иерей супруге. – От земли им брать можно.

Когда та ушла, Иван вопросительно посмотрел на Сияна, встретившись с ним взглядом. И ему на миг показалось, что тут дело вовсе не в его религиозных убеждениях или принципах, а скорее в чём-то другом. В голубых глазах мальчика он прочёл некую растерянность, которой не находил причин, поэтому подсел к нему ближе – узнать, что его смущает.

– Что-то не так, Сиян? – спросил он тихо, в полной уверенности, что батюшка их не слышит.

– Я никогда этого прежде не делал, – признался мальчик.

– Не ел печенье? – удивился Крепцов. – Ну так попробуй, за чем дело стало?

– Я с трудом представляю, как… Вообще едят, – пояснил Сиян. – Вчера я ещё человеком не был.

– Вон оно что… – наконец понял диакон. – Ну, ты откуси немножко, как мы, потом разжуй, и проглоти.

– Но как я пойму, когда уже можно глотать? – недоумевал тот.

– Ты поймёшь, – с теплотой заверил его Крепцов, – это как-то само понимается. Пробуй.

Сидевший напротив них батюшка с умилением улыбнулся, глядя, как мальчик робко берёт со стола печенюшку, и осторожно кусает за самый краешек.

– Вот, молодец, – одобрил он, подвинув Сияну мисочку с мёдом.

Говорить Николай привык громко, но это вовсе не означало, что к старости у него ослаб слух. Скорее наоборот, за долгие годы службы при церкви, он привык различать даже самый тихий невнятный шёпот, о чём и решил издалека намекнуть Ивану.

– Знаешь, Ванечка, что самое, на мой взгляд, печальное, – произнёс он со вздохом. – Очень меня огорчает на исповедях неискренность прихожан. Я не могу утверждать, что они лгут, поскольку лишь Господу Богу известно, насколько правдивы их речи. Но умом-то я понимаю, что многие из этих грехов они себе просто придумали, в попытке замаскировать настоящие.

– Бог им Судья, батюшка, – пожал плечами Иван. – А о чём же рассказывают, что Вам это кажется вымыслами и ложью?

– Когда человек не желает признать, кто он на самом деле есть, – пояснил Николай. – Он иногда выдаёт себя за какого-нибудь героя-любовника, хотя с виду по нему этого точно не скажешь. Кто-то строит из себя бывшего сатаниста, недавно обращённого в веру истинную. А некоторые, говорят, что занимаются колдовством, и владеют магией. У кого на что фантазии хватит. Плохо, что я и вразумить-то их не могу. Знал бы я точно, вымысел их слова, или правда, напомнил бы, что они не со мной говорят, не мне сказки рассказывают. А Господь ведь, осуждает всякую ложь, обман и притворство. В отличие от меня, Он видит, когда человек не тот, за кого себя выдаёт! Так допустимо ли согрешать прямо во время исповеди?

К столу подошла Ксения и поставила перед Сияном тарелку мытых нарезанных груш.

– Ешь на здоровье, – улыбнулась она мальчику.

– Благодарствую, – вежливо отозвался тот.

Николай приспустил очки, и взглянул на него поверх линз.

– А ты, что скажешь по этому поводу? – спросил он Сияна.

Но вместо того, чтобы ответить батюшке, тот просто развязал свою сумку, заглянул внутрь, и нашёл там какой-то перстень, вырезанный, не то из стекла, не то, из какого-то прозрачного камня. Печатка на нём тоже была прозрачной, и её грани переливались на свету, как хрусталь.

– Вот, возьмите, – предложил он иерею. – Наденьте на правую руку, и когда в следующий раз рядом прозвучит ложь, перстень не сможет при ней оставаться прозрачным.

– Интересно, – улыбнулся батюшка Николай, с нарочито заинтересованным видом взглянув на диковину в детской руке Сияна. – И каким же тогда станет этот волшебный перстень?

– Не волшебный, – поспешил разубедить его тот. – Это такой прибор, на основе руфина. Искусственно созданного прозрачного материала, способного сопоставлять слова с мыслями, и измерять степень их соответствия. В печатке есть маленькие мембраны, улавливающие речь и думы того, на кого они будут направлены. А руфиновое кольцо под ней, сравнит одно с другим и покажет, насколько они совпадают у Вашего собеседника.

– А как он покажет? – полюбопытствовала Ксения.

– Если это будет просто невинный вымысел, руфин сделается мутным, как вода с молоком, – пояснил Сиян. – Неправда, сказанная по неведению, ошибка, глупость, вздор и напрасный слух, сделает его жёлтым. Когда ложь направлена во оправдание себя или кого-либо другого, но при этом не призвана кому-либо навредить, руфин мутнеет и зеленеет. А если ложь во спасение – он становится голубым, как сапфир, при этом не теряя прозрачности. Только учтите, у него есть…

– Меры предосторожности при эксплуатации? – подыграл ему Николай.

Сиян вдруг понял, что тот ему просто не верит, но всё же счёл своим долгом предупредить.

– Руфин имеет такое свойство, – продолжил он. – Навсегда чернеет от клеветы. То есть, если кто, уже не в шутку, и не по ошибке, а злонамеренно оговорит ближнего, тем самым нарушив 9-ю заповедь, руфин послужит Вам в свой самый последний раз. Но зато, не придётся страдать без вины тому, кого оболгали, как Руфь, или как Сусанну. Этот материал потому и был назван руфином.

– Ну, что же, спасибо, – порадовался иерей, принимая подарок мальчика. – Правда, мне этот перстень налезет, разве что, на мизинец. Но я обещаю, что буду всегда надевать его перед таинством исповеди, чтобы лучше понимать здешних прихожан. Признаюсь, понять их бывает и вправду сложно, а помочь им всё-таки хочется от души.

Сказав это, он сразу примерил подаренный перстень на палец, и подмигнул Сияну.

– Тут уже мне самому в пору покаяться, – улыбнулся старик. – Услышав твой разговор с Иваном, я чуть было не решил, что и ты не тот, за кого себя выдаёшь. И совсем забыл, что тебе 11 лет!

– Ты, главное, цени это время, и не спеши взрослеть, – поддержала супруга Ксения.

Крепцов неслышно и медленно выдохнул с облегчением.

– Ян, разве тебе самому не нужна больше эта игрушка в твоей коллекции? – спросил он мальчика, чтобы у его стариков не осталось и тени сомнения, что Сиян всего лишь ребёнок.

– Батюшке руфиновый перстень нужнее, он будет применять его, чтоб дать каждому верный совет, – ответил тот. – А мне этот прибор больше навредит, чем поможет. Я должен сам научиться отличать ложь от правды, и решать, когда верить людям, а когда нет.

– Разумно, – согласился Иван. – Но зачем же ты тогда его с собой взял?

– Так, на всякий случай, – смутился Сиян. – Немного не был в себе уверен.

– Как мне это знакомо! – протянул Николай. – Я тоже, в твоём вот возрасте, когда переходил в новую школу и не был уверен, что меня примет класс, брал с собой на первый урок маленького оловянного солдатика со штыком. Так мне было спокойнее, ведь если что, он сразу же оживёт и больно уколет любого, кто станет ко мне задираться!

Ксения сдержанно рассмеялась, и Николай с удовольствием посмеялся над этим сам.

– И однажды, настал момент, когда солдатик этот мне стал больше не нужен, – продолжил он. – Тогда я, вот так же, подарил его кому-то из новичков, а сам и без него научился решать любые конфликты с мальчишками новой школе.

– Вот и мне предстоит здесь учиться, – кивнул Сиян. – Только со своими новыми одноклассниками я пока ещё не знаком.

Мне было приятно слышать, что Сиян воспринимает меня, как школу предстоящей ему новой жизни. Он и не представлял, как скоро ему предстояло знакомство с остальными учащимися! Как раз сегодня, как я уже мог предвидеть, к ним в класс должен был прийти новый ученик, которому мои люди уже шили школьную форму.

Вечера в моём Калининском районе тихими не бывают. Не удивительно, что дед, проспавший весь день сном младенца, проснулся под вечер от громкой ругани под окном. Кто-то из завсегдатаев дворовых скамеек, снова не поделил бутылку, а может, ту женщину, которая часто им составляла компанию. Её голос тоже слышался в их перебранке.

Иосифу Адоневичу такая обстановка была в новизну и, само собой, уснуть под их крики он даже и не надеялся. На часах уже доходило девять, а он, мрачнее тучи, сидел на облезлой табуретке, и пил из надколотого бокала просроченный растворимый кофе без сахара.

– Ну, Краев… – злился он, глядя в окно на противоположный берег реки. – Тебе такой горькой жизни, как этот кофе! Семьёй обзавёлся, домом, хорошей должностью… А я вот, по твоей вине, потерял всё это! Нет под луной справедливости!

Его обида стала более густой и никакие поэтичные образы её уже больше не разбавляли. Теперь, даже сосед за стенкой, прекрасно ощущал вкус и запах этой созревшей душевной боли. Сразу поняв, откуда она исходит, дед постучал к нему в дверь. Но Адоневич никого не желал сейчас видеть, и не хотел говорить ни с кем, но всё же поднялся с табурета и, с недопитым кофе в руке, подошел на стук.