Очаг

– Эй, Шаллак, с тобой как с человеком разговариваешь, а ты не можешь без своих глупых подколок!

В один миг они смотрели друг на друга как разъярённые петухи, вот-вот готовые сцепиться.

– Говорят, Хезрет Али отпечатал свою ладонь на твоей спине, когда ты спал. А сам-то ты его видел, что ещё он сказал тебе во сне? «Будь спокоен, где бы ты ни был, я заступлюсь за тебя!», так?

– Честно говоря, я не очень-то помню, видел я его во сне или нет, а если и видел, то напрочь забыл. Только помню, как чесалась спина, когда я был мальчишкой, и я чесал её о стены, о деревья, как будто чесоткой заразился…

Нурджума хмыкнул, закинул в рот порцию насвая, а затем, смягчившись, посоветовал:

– Эй, Кабан, вижу я, ты и сам поверил в эту измышленную чепуху. Если послушаешься, мой тебе дружеский совет. Пусть люди что хотят, говорят, ты же больше никогда не говори об этом. Знаешь, что могут с тобой сделать, если ты в наше время станешь говорить, что на твоей спине есть отпечаток пальцев святого Хезрета Али? Ныне новая власть же враждует с религией и её адатами, а если ты будешь гордиться своей связью со святым… Знаешь что, друг, никто не посмотрит, что ты правишь сельсоветом, не только тебя одного, но и всех твоих близких поставят к стенке. Ты же видишь, что новая власть не признаёт никаких святых кроме себя!

Нурджума увидев, что на лицо Ягды набежала тень, решил разрядить обстановку, и продолжил в прежнем шутливом тоне:

– Эй, Ягды, а ну, закати рубаху на спине, посмотрим, еще раз что там у тебя нарисовалось. Так там не след от ладони Хезрета Али отпечатался, может, это след от ноги вашего свинского пира, или как там его называют по-вашему!

На самом же деле следы на спине Ягды появились совсем по другой причине, и связано это было с нерасторопностью матери мальчика Бостан. Однажды она жарила лепёшки – чапады, раскатала тесто, чтобы аккуратно опустить в кипящее в казане масло, но нечаянно выронила его из рук, и лепёшка шлепнулась в казан. Брызги кипящего масла разлетелись в разные стороны, и попали на спину рядом игравшего тут же ребёнка.

Обожжённый ребенок так сильно плакал, что успокоить его не было никакой возможности. Бостан смазывала ожоги своим грудным молоком, кефиром, прокалённым маслом, ничего не помогало, мальчик кричал от боли не переставая. И лишь когда силы покинули ребёнка, он уснул. Услышав громкий плач ребёнка, в дом заглянула свекровь, спросила: «Что случилось, почему ребёнок так долго плачет?». На это невестка ответила: «Этот ребёнок со вчерашнего вечера не умолкает? не знаю, какой бес в него вселился. Может, сходить надо с ним к ишану ага, пусть помолится, снимет с него порчу и даст талисман». Невестка так и не призналась в том, что случилось на самом деле, скрыла свою вину.

Со временем ранки зажили, но следы от кипящего масла в виде клейма навсегда остались на спине мальчика. Поначалу пятна находились в одном месте, но по мере того, как мальчик рос, она стали рассыпаться спине, при этом увеличиваясь в размере. Шестое пятнышко ушло под мышку, поэтому оно стало незаметным, и на спине остались пять пятен, которые расположились таким образом, что получился рисунок пятерни…

С тех пор, как Ягды обеспечил его углем в достаточном количестве, кузнец Бегендик, засучив рукава, трудился не покладая рук. Глава сельсовета время от времени наведывался в кузницу, следил, как идёт подготовка инструментария к газы – земляным работам. На этот раз, когда Ягды посетил мастерскую Бегендика, там находилось несколько односельчан. Они расположились в тени ильма, растущего напротив мастерской. В горне гудел огонь, отчего в кузнице жара стояла невыносимая. Обливаясь потом, Бегендик широко распахнув двери мастерской, вместе со своим помощником, крупным молодым человеком по имени Гурбандурды, лупили по раскалённому металлу, правили лопаты.

Здесь же был мулла Акы, тихим голосом он проповедовал религиозные догмы, завладев вниманием присутствующих рядом с ним людей. Он был мастером чтения Корана, и рассказчиком был превосходным. Находясь рядом с ним, люди ни за что не хотели уходить от него. В народе поговаривали о том, как однажды Гыты кел, заслушавшись проповедей муллы, долго дремал и не мог заметить, как пустил струю в штаны.

Вот и сейчас он рассказывал о пророке Ное, который, спасаясь от всемирного потопа, по совету Господа собрал в своём ковчеге каждой твари по паре, в том числе своих сыновей и невесток. Дождь лил, как из ведра, и это было похоже на конец света. Ковчег поднимается всё выше и выше, отрываясь от земли. Ноя можно понять, через Господа Бога он хочет подчинить своей воле всё, что его окружает. Всё, что он делает, совпадает с проповедями муллы Акы, тот тоже при помощи религии пытается заставить народ слушать его и подчиняться ему.

Ной мог кого-то пустить в свой ковчег, а кого-то не допустить, и эта легенда была сродни тому, что творилось в настоящее время: кого-то брали в колхоз, а кого-то туда не допускали. Люди невольно задумывались: «Оказывается, такое было и в доисторические времена».

Прискакавший на коне вместе со своим джигитом Ягды, не обращая внимания на сидящих под деревом людей и высокомерно ответив на их приветствие, слез с коня прямо у входа в кузницу. Отдав поводья помощнику, стал делать вид, будто интересуется ходом работы, спросил:

– Уста, ну, и как дела идут?

– Нормально, кемсит, – приветливо ответил Бегендик уста, погладив ладонью окладистую бороду, производящую впечатление надетой на лицо торбы.

– Как движется работа?

– По одному, по двое приходят люди, которые поедут на газы, приносят в починку свои лопаты, серпы.

– Давайте, постараемся не подвести, а то некоторые думают, если людей сослали, в селе все работы встанут. Покажем всем, что не на них держится земля…

При упоминании ссыльных на потное лицо Бегендика уста набежала тень, Ягды это увидел, но сделал вид, что не заметил, не придал этому значения. Про себя кузнец подумал: «Этот мерзавец заметил Кымыша-дузчы, кидает камешки в его огород». Ягды ждал, что кузнец согласится с ним, отреагирует на его слова, но тот промолчал. Напротив, испытал ощущение, будто эти слова сорвались с его языка, бросил виноватый взгляд в сторону Кымыша-дузчы, который в это время с кем-то мирно беседовал в тени дерева. Про себя же подумал: «Спрашивается, к чему было сейчас заводить этот разговор? Разве эти несчастные и без того не настрадались?» Ему не понравилось поведение Ягды, и он про себя выругал его самыми последними словами. Бегендик уста вынул из огня раскалённую лопату и сунул её в воду, чтобы остудить. Вода издала громкое шипение. Так же он поступил и с серпом.

Ягды сельсовет наблюдал за аккуратной работой Бегендика уста, и ему это нравилось.

– А чей это серп? – спросил Ягды, ожидая, что уста назовёт чьё-то имя. При этом вопросительно посмотрел в ту сторону, где в тени сидели люди. Уста, словно ждал этого вопроса, ответил сразу же:

– А серп, кемсит, моего друга Кымыша ага!

Узнав, что среди присутствующих находится и Кымыш-дузчы, Ягды почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Он даже не заметил как резко повернул голову в сторону сидящих, отыскивая взглядом старика. Подъехав к мастерской, Ягды не обратил до этого внимания на толпу, поэтому не заметил Кымыша. Не знал он, что среди людей находится человек, о чьих сыновьях он только что с таким пренебрежением отозвался. Старик сидел среди людей и спокойно о чём-то беседовал с ними, делая вид, что никого не видит и никого не слышит.

Увидев старика, Ягды неожиданно немного растерялся.

– Салам алейкум, Кымыш ага! – почтительно поздоровался с ним, давая понять, что не сразу заметил его.

– Как дела, кемсит? – коротко ответил на его приветствие Кымыш-дузчы. Про себя же подумал, что в нынешнем приветствии кемсита нет прежней сердечности, есть холодность. А ведь ещё совсем недавно Ягды при встрече с Кымышем дузчы помнил, что тот хорошо относился к его отцу, поэтому здоровался почтительно, радуясь встрече с ним: «Салам аллейкам, Кымыш акга!», произносил Ягды, на что старик отвечал в том же духе: «Как дела, сын Нарлы гамышчи?» Но после того, как увезли ссыльных, они не встречались. Как-то Ягды спросил у односельчан: «Что-то не видно Кымыша ага?», на что ему ответили, что старик теперь не может сидеть в опустевшем доме, проводит время на поле-бахче, там он днюет и ночует, не в силах справиться со свалившимся на его семью горем. Ягды тогда подумал, что старик вряд ли потянет такую ношу, он может скоро умереть прямо там, в поле. Поэтому сегодняшняя встреча стала неожиданностью, он растерялся, будто живым встретил человека, про которого говорили, что он ушёл из жизни.

Чувствуя себя человеком, которого поймали на месте преступления с поличным, Ягды не стал задерживаться, быстро покинул это место. Подойдя к стоящему в сторонке джигиту, вырвал из его рук поводья, быстро вскочил в седло лошади и стремительно ускакал.

Глядя вслед удаляющимся всадникам, Кымыш-дузчы, опустив голову, многозначительно улыбнулся, покачал головой про себя подумал: «Ну, что он за человек, зачем так ведёт себя?»

Похоже, ему хотелось что-то сказать, но он промолчал, и больше не вымолвил ни слова. Собравшиеся так и не узнали, о чём думает старик, хотя им этого очень хотелось. Они внимательно смотрели на молчаливого старика.

Вернувшись от Бегендика уста, Кымыш-дузчы поел приготовленную Джемал мамой лапшу с фасолью – унаш, и поздно вечером, оседлав своего ишака-коня, снова вернулся на поле-бахчу.

* * *

Поезд постоянно набирал скорость, как будто кто-то пытался его догнать, а он убегал от погони. Вагоны раскачивались из стороны в сторону. Иногда вагоны так сильно наклонялись, что казалось, они вот-вот сойдут с рельсов и упадут на землю. Но по тому, как мчался состав, можно было сделать вывод, что остановится он не очень скоро. Значит, путь будет неблизким.

Постелив под себя захваченные из дома кошмы, люди расселись по кругу, оставив в центре место для прохода. Каждая семья старалась расположиться поближе к своим родственникам и односельчанам. Когда они только заполняли вагон, он казался просторным, но сейчас в него набилось столько семей вместе со своим имуществом, детьми, стало очень душно и тесно. В вагоне до сих пор стоял острый запах конской мочи, видно, им пропитались его стены. В эти дни составы из Туркменистана шли гружённые хлопком, пшеницей, керосином, скотом, а также ссыльными. Обратно они везли оружие, перемещали конные воинские части. Постепенно, когда в вагоне появились другие запахи; детских пелёнок, человеческого пота, запах лошадей стал еще острее. Внутри вагона было невыносимо душно, как будто его площадь постепенно сокращалась.

Семья Оразгелди разместилась в одной стороне с членами семьи Гуллы эмина и несколькими другими семьями из Тахтабазара. Устроив женщин и детей впереди себя, они как будто бы окружили их. Перед входом тоже было небольшое свободное пространство, туда то и дело проходили курящие. Они сидели и жадно втягивали в себя дым от папиросы. Говорили о том, о сём. И хотя глаза по-прежнему были печальны, женщины больше не плакали. Кажется, они смирились со своей судьбой, ведь другого выхода у них не было, они могли только положиться на Бога и молча молить Его о милости и милосердии. Да и разве это место для слёз?!

Для слёз есть другие места, плакать надо по покойникам, по ушедшим в мир иной, тогда слёзы тронут душу и сердце, они станут утешением для живых. Сейчас плакать нельзя ни в коем случае, не показывать свою слабость перед теми, кто совершает это зло. От них все равно поблажки не будет. То есть это не новый порядок новой власти. Разве не говорили старики «Собака не покажет волку, что ослабла».

Чем дольше они ехали, тем труднее становилось не только дышать, возникли проблемы, связанные с человеческим организмом. Люди надеялись, что состав где-нибудь остановится, и они смогут немного размяться, опорожнить мочевой пузырь и кишечник. Но те, кто вёз ссыльных, похоже, заранее ничего этого не предусмотрели. Состав долго не останавливался. Первыми почувствовали необходимость опорожнить мочевой пузырь дети и старики. От долгого воздержания старики постепенно потеряли покой, под глазами у них появились тёмные круги и мешки.

Люди не знали, кому им пожаловаться. И в каком месте состава сейчас находятся те, кто запихали их внутрь и заперли снаружи дверь вагона и сопровождающий военный куда-то исчезли?

Мужчины, пожимая плечами, от безвыходности начали сходиться друг с другом, советоваться, как же им поступить в такой ситуации. Ведь было нетерпимо.

– Слушайте, да мы все скоро лопнем!

– Неужели поезд не остановится?

– Говорят же, сытый голодного не разумеет, наверно, те, кто везёт нас, забыли, что мы тоже люди!

– Ну, раз они погрузили нас в вагоны для перевозки скота, то и думают, наверно, что мы и есть скоты. Видно, придётся нам под себя мочиться и всё остальное делать.

– Не думай, старина, что к нам отношение лучше, чем к животным!

Голоса людей становились всё громче, они возмущались тем, что на них никто не обращает внимания. Многих охватила ярость. Человек по имени Тятан не мог сдержать своего возмущения: «Вот бы их самих поставить на наше место!». Впервые люди этого человека увидели в Мары, когда туда привезли группу людей из Ахала. Чувствовалось, что человек он смелый, решительный.

– Знаете, что, друзья, нам самим придётся решать этот вопрос! – заявил Сейитмырат ага с густой бородой, он стоял, прислонившись к стенке вагона и нетерпеливо ёрзал. Этот старик ехал в ссылку вместе со своим сыном и сыном младшего брата.

– И что ты предлагаешь? – поглаживая бороду, спросил сидевший напротив него Оразмаммет ахун, выселенный из Серахса.

– Нам бы сейчас топор или хотя бы большой камень…