Бычки в томате. Иронический детектив

Рут скосила глаза на старого Вилли. Старик сидел, опустив голову, подбородок его трясся, а фрау Трина держала его руку в своих ладонях.

– Дедушка, мне нужно с вами поговорить, с тобой и Триной.

– Садись в машину, дорогая. Поедем домой. Тебе нужно подкрепиться – вон, ключицы торчат, и шейка, как у цыпленка. У меня уже все готово, мы с Вилли так ждали тебя, так ждали! – щебетала фрау Трина.

У Рут сложилось впечатление, что старуха заполняет каждую секунду текущего времени своим голосом, лишь бы не образовалось вновь той звенящей, химической пустоты. В бесконечном потоке ее голоса старый Вилли впал в транс и ехал до своего особняка на окраине Виршема, покачивая головой, будто китайский болванчик и уставившись неподвижным взглядом на остатки раздавленной на сидении мухи. Трина стрекотала, когда они втроем подходили к красивому резному, украшенному аккуратными кадками с петунией крыльцу. Она стрекотала, пока выставляла на плиту большую чугунную сковороду с жареными колбасками и зеленым горошком. Она стрекотала до тех пор, пока старый Вилли скрипучим, совершенно чужим голосом не произнес:

– Трина…

Фрау фон Глюк медленно обернулась, посмотрела на мужа, подхватила обеими руками свой любимый немыслимый передник, который за многие годы успел состариться вместе с хозяйкой, осела на стул и тихо, беззвучно заплакала, спрятав лицо в вышитые петухи.

***

– Дыши! Дыши сама! Молодец! Умница! Давай, девочка, дыши!

Катрине казалось, что она стремительно всплывает со дна мутного озера. Если она вздохнет, она же захлебнется! Почему они требуют от нее дышать!?

Беспощадный свет, будто кипяток, обжег роговицу.

– Она пришла в себя, доктор!

Словно ржавые металлические шары, в голове Трины заворочались воспоминания… Вот они с Вилли в костеле, и это их венчание. Ах, какая веселая была свадьба! Как они счастливы, молоды и влюблены! Вот, она ждет ребенка. Роды только через три месяца, но они с мужем уверены, что это сын! Они назовут его Лео. Леонард. Вот она спускается в погреб за банкой варенья к чаю, Вилли что-то говорит ей сверху, она поворачивается к нему, одновременно делая шаг… и летит по ступеням вниз. И все. Темнота.

– Катрина, слава Богу, ты пришла в себя!

– А сын? Где мой сын? Что с моим ребенком?

– Ребенок погиб. К сожалению… Фрау Хильда, флоразепам, срочно! Колите! Да куда угодно, хоть в шею, только колите, ради Бога! Она сейчас убьет и себя и нас!

…Потом были долгие месяцы депрессии, ночные кошмары, детский плач, доносившийся вдруг из ниоткуда. Очень болела грудь, потому что мудрая Природа никак не ожидала подобного поворота событий, и молока у Трины было много. Вилли все чаще стал видеть горячо любимую жену лежащей на боку в своей кровати в обнимку с подушкой и поющей ей колыбельные песни. Трина перестала мыться, перестала расчесываться, и, самое страшное, – она отказывалась есть. И пить. Вилли подумывал о консультации психиатра, он был в отчаянии. Как вдруг…

***

– Вилли, скорее включи телевизор!!!

Запыхавшийся сосед Михель барабанил в окно. Вид у него был такой, будто на Виршем как минимум приземлилась летающая тарелка.

– Вилли, впусти! Включай! Вот! Вот, смотри!

«…согласно Российскому закону по каким-либо причинам, но они ухитряются продать своих новорожденных детей новым родителям…»

– Это незаконно, Михель, это невозможно!

– Вилли, ты потерял сына, а скоро потеряешь жену. Для тебя еще есть понятие «невозможно»?!

Так ему удалось вдохнуть надежду в угасающую Катрину, и они стали обдумывать план и собирать деньги для поездки в Россию.

***

– Вот так, дочка. Подыскать там малыша нам помогла беременная девушка, ровесница Трины. Она собиралась замуж за молодого юриста по имени Клаус, от которого ждала ребенка. И надо же было такому случиться, что мы знали этого парня – Клаус жил в Виршеме, а в Россию приезжал по обмену опытом, и мы, оказывается, с ним были прекрасно знакомы! Воистину, пути Господни неисповедимы. Трина всегда говорила, что это был Божий знак… Клаус был хорошим человеком и талантливым юристом. Только благодаря его стараниям мы избежали очень многих проблем с оформлением документов на Леонарда! Мы как-то сразу подружились, общение нам давалось без особого труда. Клаус и его будущая жена покинули Россию вместе с нами. Здесь они поженились, у них родился мальчик, всего на два месяца младше нашего Леонардо, мы до сих пор поддерживаем отношения, да. Что-то я отвлекся…

Мы привезли Лео в Виршем… Мы были счастливой семьей и очень любили друг друга! А потом, когда Лео исполнилось пять, приехала эта жуткая женщина, Елена… Она была очень злая, с каким-то страшным амбалом рядом. Утверждала, что вся наша сделка была незаконной и она намерена забрать своего сына назад, в Россию, угрожала Трине. Ты взрослая девочка, Рут, и ты знаешь, чем это могло закончиться для нас с женой. Трина не дожила бы ни до суда, ни до тюрьмы, да и я тоже. Мы решили, что лучше продолжать жить со своей тайной, в мире и согласии с самими собой и законом и знать, что где-то по свету ходит наш приемный сын. Мы ни на секунду не забывали о его существовании, девочка. Ни на секунду, поверь. Мы даже праздновали вдвоем в Триной его дни рождения каждый год. Каждый год, да. Я не уверен, что Елена смогла обеспечить ему достойную жизнь, но мы – законопослушные граждане, Рут! Мы с Триной ежегодно исправно отправляли Елене деньги на воспитание Лео. Сейчас ему должно быть сорок шесть, хотя… я не уверен.

Старый Вилли плакал.

Рут застыла над тарелкой, надетая на вилку колбаска повисла в воздухе. Она помнила старое пожелтевшее черно-белое фото играющих на лужайке перед замком двух малышей лет четырех. Это фото, сколько себя помнит девушка, всегда висело в комнате Вилли над старинным ореховым комодом. Ребята сидели на корточках спиной к объективу и что-то очень уморительно рассматривали в траве, рядом валялся сачок для ловли бабочек. Один из них был одет в комбинезон и колпачок с помпоном (Рут почему-то была уверена, что колпачок был красным). Именно этот помпон она запомнила особенно четко, хотя фотографию видела очень, очень давно. Рут никогда не задумывалась, кто второй ребенок, да это ей было и не интересно. Она просто знала, что один из них – ее папа в детстве, возможно, он как раз и был тогда Помпоном? Надо бы спросить Трину про колпачок, но не сейчас, не сейчас.

Рут смотрела на стариков так, будто увидела их впервые в жизни. Она и представить себе не могла, сколько горя выпало на их долю. Девушка не могла поверить, что после всего пережитого можно остаться в здравом уме и доброй памяти, не наложить на себя руки и не наделать глупостей. Видимо, Бог был на их стороне, раз позволил им все это провернуть! Но затем внезапно отвернулся, решив, что им уже достаточно от него пряников. Видимо, теперь его внимание привлекло что-то более значимое, чем судьба двух маленьких людей из крошечного немецкого городка. Ведь на то он и Бог, чтобы самому решать, что в этом мире важно, а что – нет.

Рут молча подошла к дедушке Вилли и крепко обняла его. Постояв с минутку, она направилась к Трине, достала из кармашка джинсов маленький сверток, развернула его, и на свет появился золотое сердечко с тремя небольшими бриллиантами и гравировкой «С любовью» на обратной стороне. Она аккуратно надела подарок на шею Трины.

– У вас есть я.

Девушка развернулась и быстрыми шагами вышла из дома, прыгнув в автомобиль и велев водителю как можно быстрее довезти ее до замка. Ей хотелось побыть одной. Слишком много всего произошло за последние дни, все это нужно было хорошенько обдумать, рассортировать по степени важности, разложить по полочкам. Но об этом она подумает завтра!

Предательские едкие слезы защипали глаза, но Рут не позволила им пробежаться по ее лицу – она быстро обернулась и посмотрела в заднее стекло на удаляющийся аккуратный, будто пряничный, домик стариков.

***

– Я уже дома! – прокричала Рут в телефонную трубку.

– Не обиделась на нас, дочка? Что-то мы с моим стариком совсем раскисли, не дело это! Не сердишься?

Голос Трины срывался и дрожал. Ах, да! Вот сейчас, пожалуй, можно и спросить…

– Тринушка, какого цвета колпачок с помпоном на той старой фотографии? Кто из этих малышей Леонард?

– Леонард как раз с помпоном, шапка была красного цвета. А что это ты вдруг спросила?

– Да так, ностальгия. Люблю вас!

Рут тихонько нажала «отбой». Сейчас был тот самый момент, когда им необходимо побыть наедине друг с другом и выплакать ту боль, которую они не смели обнаруживать столько лет, маскировали весельем и улыбками. Они прятали ее в вазах с садовыми цветами и яблочных пирогах, закрывали ее в хлеву с поросятами и кроликами, таили в своих сердцах, скрывали от посторонних глаз, но, прежде всего, – они прятали эту боль от самих себя. Но боль от этого не становилась меньше, она много лет, день за днем точила когти и делалась лишь острее. Боль, как истинная женщина, никогда не прощает равнодушия к своей персоне. Ее можно спрятать, но нельзя уничтожить. Она будет мстить.

Глава 5

– Девушка! Вы из карманов все вытащили?

– А? Что? Ах да, конечно все.

Какая неприятная приемщица, вроде молодая, а уже такая уставшая от жизни… Лицо хмурое, волосы неухоженные, губы сложены в куриную гузку, вон, даже кожа под эту гузку уже привычно замята. Маникюр и макияж потерялись по дороге на увлекательное шоу под названием «Жизнь в российской глубинке».

– Пуговицы металлические есть? Нет? Проверьте все еще раз, а то потом вещь умрет по Вашей невнимательности, а виноваты мы окажемся! – бурчала сотрудница химчистки верхней одежды.

«Ни фига себе ты, Дусенок, хорошо сохранилась – ишь!.. Девушка… Скоро при покупке сигарет паспорт начнут спрашивать. Хотя не спросили же? Купила ж ты своего «Герасима», слава Богу, целый блок. Даа, жизнь у приемщицы, наверное, нелегкая… «Отчего ты грустна, моя милая? Отчего тебе, солнышко, больно? Что ж всегда ты такая унылая? Чем ты вечно,.. хм, хм,.. звезда, недовольна?». Но ведь кто-то ее и такую унылую, наверное, любит. А ты вот, Молодцова, людей не любишь. И они тебя – тоже. А за что им тебя любить?? Это ж надо, иголками в живого человека! А те, кого ты спасла – так они тебя не видели и не узнают никогда, кто в них жизнь по каплям вдыхал. У кого жизнь-то легкая, у тебя что ль, Молодцова?

С этими размышлениями Дуня машинально ощупывала пальто, залезла в правый нагрудный карман и извлекла из него столовую ложку. Даа… Либо наш друг «Пиши-Читай» слишком предусмотрительный малый, либо клептоман и… Оп, а тут что? Вытащив из сумочки маникюрные ножницы, Дуня подпорола подкладку левого нагрудного кармана и достала из-под нее туго обмотанный целлофановой пленкой кусочек пластика. «Интересный кадр этот немец, может, шпион? А ты его консервами кормишь! Ну-ка быстренько за капустой и борщ вари, чтоб провалил он с позором свою шпионскую миссию!» – не унимался внутренний голос. «Цыц! Ты еще поговори мне! Сама разберусь». Дуня перекинула через стойку пальто, оплатила счет и выскочила на улицу. Сев на ближайшую лавочку, она принялась разворачивать плотный целлофан, слой за слоем, и еще, и еще… И вот, наконец, миру явился пластиковый прямоугольник золотистого цвета с кучей букв и цифр. Дуня иностранные языки только в школе изучала, но имя и фамилию, выбитые на карте, она разобрала: Леон Миллер, 1974. Фух! Хотя… В Дуниной душе проклюнулся и стал набирать силу противный скользкий росток недоверия. Ведь он мог пользоваться чужой картой? Мог. И сказать чужое имя мог. А убить владельца карты? Легко! А ты кота с ним наедине оставила, дурында! Стоп, а вот тут еще бумажка, тоже имя и фамилия, написаны от руки, а почерк… Почерк у всех стариков мира одинаковый. Стариковский. И не важно, на каком языке пишет пожилой человек. Но Дуня почему-то была уверена, что записка написана именно пожилым человеком. «Леонард 26.06.1974»…

Ноги несли Дуню домой. Прыгая через две ступени, она подвернула лодыжку и оторвала ремешок у туфли, трясущимися руками с третьего раза смогла попасть в замочную скважину. И да, она сама усложнила себе работу – а потому что не надо было закрывать квартиру на два замка!