Бычки в томате. Иронический детектив

Бычки в томате. Иронический детектив
Агния Шугурова

Смерть пожилого владельца замка в Германии кажется вполне естественной, и никому и в голову не приходит искать во внезапной кончине криминальный след. Однако, с остальными обитателями замка вскоре начинают происходить необычные вещи… Волею судеб в роли детектива приходится выступить реаниматологу в отставке из далёкой России, Дуне Молодцовой. Компанию ей составляет незадачливый немецкий сыщик Леон Миллер. Смогут ли они разгадать запутанный кроссворд, созданный изощренной фантазией преступника?

Бычки в томате

Иронический детектив

Агния Шугурова

Редактор Мария Бутырская

© Агния Шугурова, 2021

ISBN 978-5-0053-4341-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

– Дивный вечер, мадам, не правда ли? Могу я предложить Вам бокал вина?

Боже, как он прекрасен… Высокий, спортивный, благоухающий каким-то неземным ароматом, великолепно одетый мужчина примерно ее возраста, с пронзительными зелеными глазами: прямо ожившая девичья мечта! И, да, – он был гладко выбрит! Что порадовало Дуню безмерно, ибо она на дух не выносила бородатых и усатых представителей «хомо сапиенс».

«Вечер перестает быть скучным…», – подумала Дуня. Она удобно расположилась на мягком диване с высокой спинкой и обивкой с орнаментом в виде жутких викторианских роз. Дуня ощущала себя одной из них – немного увядшая, немного потертая жизнью, но все равно сохранившая красоту и стиль. Ни с того ни с сего возникло ощущение легкого скользящего прикосновения к коже в области седьмого шейного позвонка. Дуня поправила цепочку и постаралась придать своему лицу более приветливое выражение – как-никак, с ней идут знакомиться. И что этому принцу от нее надо??

– Между прочим, мадемуазель… – пробормотала Дуня. «Ну кто тебя за язык тянет, старая кошелка! Вспомнила не к месту мультик про Карлсона…». Она дала себе мысленный щелбан. «Ты, между прочим, не в курилке с коллегами очередной клинический случай обсуждаешь и не «на ковре» у начальства, где тебе любая фраза с рук сходит».

А Мечта подходила все ближе, ближе, она мягкими неторопливыми шагами приблизилась к Дуне настолько, что та вдруг с удивлением уловила исходящий от Мечты запах бычков в томате. Мужик наклонился, пощекотал Дунину щеку усами (минуточку, какие усы? Усов же не было!), открыл рот и громко произнес:

– Мяууууууу!!!!!

Дуня в ужасе отшатнулась, почесала зудящую щеку и проснулась. Скорее, даже не проснулась, а с трудом вынырнула из глубин подсознания, пытаясь отдышаться. В нескольких сантиметрах от своего лица она увидела разнесчастную морду Модеста, который, скосив изумрудные глаза к носу, старательно обдавал хозяйку ароматом консервов, щекотал усами и обиженно подвывал.

– Мотя, ты хочешь кушать? А ты в курсе, что твоими усилиями я сейчас потеряла любовь всей своей жизни?!

Мотя боднул Дуню в шею своей лобастой широкой башкой и согласно замурлыкал.

– Нет, нам конкуренты не нужны, ты – моя единственная любовь! Опять вытащил консервную банку из помойного ведра? Мотя, ты почтенный кот из интеллигентной семьи, откуда у тебя эти замашки?

Продолжая по-стариковски ворчать, Дуня встала, завернулась в плед и побрела на кухню варить себе ночной кофе. Вообще-то она до сих пор продолжает по нескольку раз просыпаться по ночам, по старой привычке. Видимо, для того, чтобы перестать вскакивать, как ошпаренному, по пять раз за ночь, «скоряку» понадобятся годы… Ну, хоть селектор не захлебывается криком « Четыре девять один, срочный вызов!!!». Дуню передернуло. Слава Богу, это в прошлом! Она привычным движением выбила сигарету из полупустой пачки и прикурила. Дурацкая привычка, наследие со скорой… Надо купить уже себе целый блок, а то, как всегда: как сопли вытирать – так бумажку искать.

Подвывание проголодавшегося котяры, скрип половиц и шум турки на плите разорвали вязкую тишину хмурой осенней ночи в маленькой хрущевке на Ленинском проспекте. Дунин дом находился неподалеку от железнодорожной станции, безымянной родинки на теле планеты в забытом Богом провинциальном захолустье. У станции даже не было названия, просто «725-й километр». К шуму железной дороги Молодцова привыкла, и ей это даже нравилось. Дуне нравилось представлять, как люди, уютно расположившись в полумраке купе, достают из сумок любовно упакованные припасы, заваривают чай в харизматичном стакане с подстаканником; завязываются беседы, заводятся знакомства, открываются души и сердца. А колеса стучат, и маленькая быстрая гусеница, начиненная сотнями судеб, переживаний, надежд, перебирая своими круглыми лапками и выпуская клубы ароматного дыма, бережно несет этих людей к их мечтам, несет их из ниоткуда в никуда. И Дуня представляла, как она, сидя в купе, распаковывает бутерброд, и, прихлебывая обжигающий чай, внимает неторопливому журчанию разговоров соседей по вагону. Из тамбура доносится запах воровато прикуренной сигареты, в соседнем купе заваривается «бомжпакет», и все это настолько ностальгически-мило, как бывает только в самых прекрасных воспоминаниях. Когда-нибудь и она уедет из ниоткуда в никуда, и промелькнут за окном привычные пейзажи, и заглянут в ночных сумерках игривые звезды, и будут стучать и стучать маленькие круглые лапки-колеса… Все это когда-нибудь обязательно будет, ведь, знаете, иногда не важно, куда ты едешь, важно, что ты едешь куда-то!

– О’кей, Модест, устроим себе ночной дожор. Что у нас тут? О, макарошки!..

Дуня задумчиво уставилась на полки холодильника. Слава Богу, четыре банки бычков в томате стоят, величественно отбрасывая жестяные блики на кастрюльку со сваренными позавчера рожками. По крайней мере, ужин у них с Модестом на сегодня есть. «Тоже мне, принц – а консервами питается!» – подумала Дуня, вспоминая свой сон, и эта мысль так ее развеселила, что она в голос расхохоталась! Так смеется только счастливая, реализованная, любимая и любящая женщина! Но, увы…

Молодцова Авдотья Александровна принадлежала к категории женщин «постягодного» периода: им за сорок пять, в душе цветут незабудки и в животе порхают бабочки, но мимо зеркала они пробегают вороватой рысцой, стараясь не пересекаться взглядом с собственным отражением. После ухода от очередного, то ли третьего, то ли четвертого своего супруга, Дуня поняла одну простую вещь: в жизни женщины могут быть любимые мужчины, и эти мужчины – сыновья. Ее мальчишки уже выросли, живут своей продвинутой и интересной жизнью. Старший, Иван, успешный музыкант и бизнесмен, катается с концертами по всему миру. Младший, Мишка, учится в военном училище, постигая нелегкую долю будущего офицера. На мамины пирожки с капустой они приезжают редко. Модест пирожков не переносит и при виде капусты впадает в глубокий обморок, поэтому у Дуни всегда в запасе то, что можно без особых хлопот закинуть в желудок и остаться при этом здоровой и сытой. Про первое, второе, третье и компот Дуня зареклась вспоминать после очередного развода. Как говорит ее мама – «Накушалась на всю жизнь. Хватит. К терапевту!».

Молодцова когда-то была врачом, анестезиологом- реаниматологом бригады «Скорой помощи», заработала себе любовь и уважение коллег, ненависть руководства, цистит, гипертонию, артрит, мигрень и хронический, не поддающийся никаким уговорам и таблеткам, стресс. И еще одного, самого лютого, зверя во всем этом личном зоопарке – профессиональное выгорание. Зверюга уничтожает исподтишка, медленно и аккуратно, день за днем безжалостно убивая все, что вкладывали в тебя любящие родители и мудрые учителя. Жизнь поворачивается к тебе той самой, «роскошной», стороной. Поняв, что больше не может жить с тотальной ненавистью ко всему живому, ходящему на двух ногах, Дуня просто ушла. По ночам ей продолжали сниться кошмары, в которых она ставит подключичку, стоя на четвереньках в клумбе, на которую с третьего этажа неудачно упала бабуля. Дуня знает, что бабуля не жилец. Дуня делает свою работу. Счет идет на секунды. В машину на жестком щите. Трубу семерку, срочно! Дышит сама, довезем? Не, давай на аппарат, чтоб уж наверняка. Водила выдает чудеса на виражах, бригаду швыряет об стены, как тряпичных кукол. А что вы хотели? Не все, кто мирно крутит баранку и раздраженно посматривает в зеркало заднего вида, уступают полосу истошно орущей желтой колымаге с надписью «Реанимация». У Дуни при звуках сирены до сих пор половина лица дергается. Она до сих пор просыпается в слезах. Она до сих пор помнит имена, фамилии и адреса спасенных и не спасенных ею людей. В кои-то веки сегодня приснился нормальный сон! А Его Величеству Модесту приспичило пожрать. Вон, как уплетает своих бычков в томате.

***

Решение бросить работу, которой Молодцова отдала всю свою жизнь, было внезапным, окончательным и бесповоротным. Прочным и неотвратимым, как бетонная плита, которая стремительно падает на голову. Дуня поняла, что еще немного – и с ней произойдет что-то очень страшное. Лучше живая собака, чем мертвый лев, – думала она. По крайней мере, в виде живого представителя фауны она еще может что-то сделать для своих близких. Потягивая крепкий несладкий кофе, Дуня вспоминала своих друзей и коллег, которые ушли в мир иной молодыми, оставив детей, родителей. А шарик продолжает крутиться… А мир продолжает жить дальше… Море шумит, солнышко светит, ветер дует, люди перекусывают в кафешках, сидят в телефонах, бегают по магазинам… Молодцова стряхнула слезу в чашку с кофе. Она, конечно, до сих пор корит себя за малодушие, за страх, за слабость. Она пытается заполнить образовавшуюся пустоту в сердце, она наконец-то имеет возможность заняться любимыми хобби…. Однако противный внутренний голос зудит в ухо: «Молодцова – дезертир!». К тому же ей сорок шесть, как-то поздновато начинать жизнь с чистого листа.

– Вышла я из ресторана: замуж поздно, сдохнуть рано! – громко пропела Дуня. Модест икнул, прижал уши и посмотрел на хозяйку такими глазами, что Дуня поняла – жить надо здесь и сейчас. Хотя бы ради этого шерстяного бегемота, у которого от удивления из угла рта свесился недожеванный хвост бычка. Она подняла эти свои шесть килограммов счастья на руки и чмокнула в нос.

– Все. Пошли спать! И не смей меня щекотать своими усами, ты же знаешь – я не люблю усатых мужиков! Ну, разумеется, кроме тебя.

Глава 2

Божественное осеннее солнце краем глаза с любопытством заглянуло в темную гостиную, бросив мягкий луч на старинный комод из мореного дуба. Но тут же отвело свой взгляд, потому что Солнцу стало понятно, что здесь ему не рады. В одной из самых больших в доме комнат с высокими потолками и стрельчатыми витражными окнами не было места свету. Темные гобелены на стенах с рисунком в виде струящихся причудливых растений и диких животных захватывали в плен случайные шальные лучики, а тяжелые бархатные темно-бордовые драпировки на окнах выносили им окончательный приговор. На стенах висели огромные портреты величественных хмурых людей – мужчин в старинных камзолах и нелепых шляпах с перьями и женщин в платьях с необъятными кринолинами. Несмотря на непривычно теплую в этом году в Германии осень, в углу горел камин, глухо потрескивали поленья, по которым пробегали ярко-красные огненные змейки и изредка судорожно вспыхивали язычки пламени. Причудливые тени ложились на чопорные лица нарисованных вельмож, от чего казалось, что они злобно гримасничают и постоянно за всем наблюдают. Прямо под картинами, а, точнее, спинкой к ним, стоял безумно старый, дорогой и ужасно помпезный диван с высокой спинкой, вычурными резными подлокотниками и выцветшей гобеленовой обивкой с каким-то крупным цветочным орнаментом. Диван, безусловно, очень гордился своим возрастом, происхождением и, конечно, своей стоимостью. Можно даже было в прямом смысле сказать, что это варварское великолепие «знало себе цену», поскольку, как только кто-нибудь в этом доме по великому недоразумению вознамеривался усадить в него свою пятую точку, этот «кто-нибудь» тут же начинал беспричинно паниковать и искать другой плацдарм для мягкой посадки. К тому же возникала необъяснимая уверенность, что, стоит только устроиться на этом диване поудобнее, как один из шаловливых картинных дворян плюнет тебе за шиворот.

Вся обстановка комнаты вызывала какой-то странный, средневековый трепет. Впечатление усиливал стоящий в углу под старинными часами рыцарь в полный человеческий рост. Само собой, доспехи были пустыми, но порождали навязчивое желание постоянно оглядываться в их сторону. Это уже вошло в привычку у всех домашних, и они откровенно потешались над гостями, когда вдруг именно в этой гостиной кто-нибудь из гостей начинал беспричинно озираться. «Вишенкой на торте» во всем этом мрачном великолепии были мыши, которые чувствовали себя единственными и полноправными хозяевами величественного жилища. Более того, мыши были полностью уверены в своей безграничной власти! С ними боролись в течение многих веков различными методами, но ни жестокость, ни хитрость, ни химия не помогли; мыши жили в замке с его рождения, они умрут вместе с ним. Однозначно, мышиная возня в вентиляционных шахтах была фоновым шумом и не доставляла владельцам жилища особых проблем. Многие годы большая часть замка не использовалась вообще. Приводились в порядок и отапливались только одна из гостиных, кабинет, две спальни, две гостевых комнаты, три санузла и широкий коридор. Несколько лестниц соединяли все эти пригодные для жилья помещения с общим огромным холлом внизу. Остальная львиная доля монументальной постройки двенадцатого века была наглухо заколочена и отдана на откуп мышам и привидениям.

Красивая девушка лет двадцати восьми расположилась в объятиях безразмерного кресла, положив ножки в ковбойских сапогах на журнальный столик с инкрустацией из красного дерева. Она была единственным не вписывающимся в обстановку предметом в этой комнате – юная, цветущая, с, вьющимися, распущенными по плечам светлыми волосами, в голубых обтягивающих стройную фигурку джинсах с рваными коленками, в яркой блузке с глубоким декольте. Девушка громко разговаривала по мобильному телефону, чем вызывала новые и новые приступы праведного гнева на лицах картинных вельмож.

Ее звали Рут. Рут фон Глюк. Она давно привыкла и к картинам, и к мышам, и к пустоголовому рыцарю. Она провела в стенах этого замка практически всю свою жизнь. Конечно же, в детстве ее все это пугало до колик в животе, но мудрая мама объяснила, что на картинах ее пра- пра- какие-то там бабушки и дедушки, рыцарь – всего лишь груда металла, а мышки – милые и безобидные божьи твари, которые тоже хотят жить, кушать, жениться и водить деток в детские садики, которые как раз находятся в вентиляционных шахтах. Когда Рут подросла, она задалась целью найти хотя бы один мышиный детский садик и сама заниматься воспитанием мышат. Но вмешался мудрый папа, который объяснил девочке, что лучше, чем мышь, мышонка никто воспитать не сможет. Рут все поняла и теперь положила глаз на рыцаря: ей безумно хотелось убедиться, что он действительно пустой. Но вдруг, неожиданно для самой себя, маленькая Рут выросла, поступила в колледж, и мысли о рыцаре были начисто вытеснены из ее прелестной головки мечтами о самом красивом мальчике в классе.

Блестящее окончание колледжа, поездка в Штаты на стажировку, престижная профессия дизайнера интерьеров и, конечно же, любовь к деньгам отшлифовали малышку до бриллиантового блеска. И сейчас она, сверкая всеми своими выгодными гранями в отблесках каминного огня, была на пике того состояния, которое знающие люди называют Счастьем. Рут упивалась своей молодостью, красотой, обаянием, богатством, положением в обществе. Весь мир был открыт перед ней. К тому же, сегодня ранним утром она вернулась в отчий дом. Хотя повод для этого и был весьма прискорбным – умер всеми любимый и уважаемый дедушка Абрахам фон Глюк, который, собственно, и являлся владельцем поместья. Причиной смерти, как поняла Рут из письма, полученного накануне от управляющей поместьем фрау Хелен Зейц, был инсульт. Рут не была сильна в медицине, но надеялась, что смерть деда была не мучительной и быстрой. Абрахам при жизни принимал кучу всяческих дорогих и разнообразных лекарств – от подагры, гипертонии, мигрени и много, от чего еще – всего и не упомнишь. У него постоянно ныла травмированная когда-то давно нога и нападали приступы беспросветной меланхолии. К тому же, дедушка был большим любителем крепких сигар. Такая кончина Абрахама была вполне ожидаема: ведь так принято на свете, что старые люди умирают от апоплексии. Кем принято – неизвестно, но естественная смерть в преклонном возрасте никогда и ни у кого не вызывает вопросов. И поэтому вскрытия тела Абрахама, согласно его воле при жизни, не проводили.

Дедушка Абрахам был баснословно, бессовестно богат. Откуда взялось его богатство, Рут не интересовало. Самое главное – никто из членов семьи никогда и ни в чем не нуждался. Сам дед, равно как и все родственники, предпочитали помалкивать о его прошлом, и оно было таким же темным, таинственным, интригующим и полным загадок, как и сам замок. Дедушка Абрахам был очень замкнутым суровым стариком (иногда Рут казалось, что он уже родился старым), сторонился светских раутов и шумных компаний, предпочитая запираться в своем кабинете и шуршать бумагами или курить сигары – сладковатый приторный запах дорогих сигар всегда сопровождал Рут и был такой же неотъемлемой частью ее детства, как мышиная возня и пустоголовый рыцарь в гостиной.

Рут порой казалось, что дедушка и дом – единое целое. Когда девочке нужен был дедушкин совет, она мысленно задавала свой вопрос замку, и получала в своей голове прямой и четкий ответ. По крайней мере, Рут знала наверняка, что замок живой и обладает неисчерпаемой мудростью и магической силой.

Поместье располагалось на вершине скалы в долине речушки Эльц и было, предположительно, построено в двенадцатом веке. С трех сторон замок окружала река. Холмы вокруг поместья покрывал густой темный лес, на который щедрая Осень небрежной рукой расплескала теплые, желтые, оранжевые и бордовые, краски. К центральным воротам замка вел подвесной мост. В старые времена мост поднимался, чтобы защитить обитателей поместья от незваных гостей, но сейчас в этом не было необходимости, поэтому мост, как и все старики, смирился со своей долей, скрипел, ворчал и был очень важной частью архитектурного комплекса, чем безмерно гордился.

Рут бросила взгляд сквозь окно на открывающуюся перед ней величественную матушку Природу, и, впервые за много лет, ей стало грустно. Она положила телефон на столик и подошла к окну. Одиночество деда в доме, полном родственников, теперь стало понятно девушке. Она внезапно осознала, насколько старик был несчастен в своем замке со всем своим несметным богатством… Она вдруг поняла, что во всем происходящем сейчас есть что-то пугающее и таинственное, будто дед приоткрыл дверь в кабинет, и сквозь узкую щель вместе с дымом сигар дом наполняется густой тревогой.

***

Родители Рут поженились совсем детьми, им было по восемнадцать. Кнут привел Грету за руку и познакомил с Абрахамом. Несмотря на свой сложный характер и положение в обществе, Абрахам принял в дом будущую маму Рутхен, как своего собственного ребенка. А потом у молодой семьи фон Глюков родилась дочь. Они были дружной, большой, гостеприимной семьей. Иногда, как клочья тумана, выплывали смутные воспоминания об играх на лужайке, маленьком пони, на котором Рут очень боялась сидеть, а дедушка Абрахам страховал ее в седле, мама в каком-то пестром сарафане, музыка… А потом клочья тумана таяли, как сон: вот, он был – и в следующую секунду ты уже ничего не помнишь.

Мать и отец девочки погибли в автокатастрофе пятнадцать лет назад, в две тысячи шестом. Им обоим было чуть за тридцать, почти одного возраста с сегодняшней Рут. В причинах особо тогда разбираться не стали, списали несчастный случай на стечение неблагоприятных обстоятельств – плохую видимость из-за тумана, мокрое дорожное полотно серпантина в горах, на то, что отец, который был за рулем, не справился с управлением, возможно, задремал за рулем. Так или иначе, Рут осталась сиротой в 13 лет и продолжала жить с дедом в их мрачном доме. После гибели родителей замок стал еще угрюмее и неприветливее. Больше не слышно было маминого звонкого смеха и папиных остроумных шуток. А дед сразу после гибели сына и невестки замкнулся и ушел в себя, так что у Рут фактически не осталось близких ей людей в этом доме. Воспитание девочки легло на прямые, как вешалка для пальто, плечи чопорной и холодной фрау Зейц, которая, кроме воспитания Рут, несла на себе обязанности управляющей, экономки и повара в доме дедушки Абрахама, железной рукой в ежовой рукавице вела огромное хозяйство, а зорким глазом следила – не случилось бы чего с хозяином и его внучкой. О ее жизни до замка Рут ничего не было известно. Вильям как-то говорил, что она не немка. У фрау Зейц присутствует едва заметный акцент, но какой – так никто до сих пор и не понял, да это особо никого и не интересовало, самое главное, что экономкой и управляющей она являлась превосходной.

Хелен Зейц появилась в их семье за год до гибели родителей. Сколько Рут помнит фрау Хелен в их с дедушкой Абрахамом жизни – экономка совершенно не изменилась. Та же прямая спина, те же идеально уложенные в гладкую прическу волосы, строго поджатые губы, черное узкое платье в пол и кипенно-белый воротничок, те же руки без маникюра, сложенные в замок. Фрау Зейц имела привычку разминать пальцы – от постоянной домашней работы руки ее сильно уставали.

Возможно, из-за отсутствия проявления каких-либо чувств, у фрау Зейц не было предпосылок к формированию мимических морщин, но то, что эта женщина никогда ни при каких обстоятельствах не пользовалась макияжем и неистово ругала Рут за попытки нанести помаду – суровая правда. Это экономка отправила для Рут в Штаты извещение о смерти дедушки Абрахама. Это она полностью взяла на себя организацию похорон. Она и сейчас молчаливой тенью скользит по дому, приводя в порядок вещи и документы. Она встретила Рут, когда та приехала в замок, приготовила ей ужин и комнату. Хорошая женщина. Правильная. Но она не любит их – ни Рут, ни Абрахама. Она просто выполняет свою тяжелую работу. И поэтому представления о настоящей семье у девочки формировались на примере семьи старого Вилли – дедушки Вильяма, родного брата Абрахама, которого старик, пожалуй, любил больше всех своих родных. И Вилли отвечал ему взаимностью. По крайней мере, Вильям был единственным человеком, который был удостоен чести быть вхожим в дедов кабинет, где они закрывались и часами вместе шуршали бумагами, а дед спокойно курил свои сигары. Единственным, не считая почтенной фрау Зейц, которая приносила старику какао и делала обезболивающие уколы. После посещения старого Вилли дедушка Абрахам на время будто превращался в обычного человека – он мог прогуливаться по замку, опираясь на свою массивную трость с набалдашником в виде головы злобно оскалившейся собаки, потрепать по волосам подвернувшуюся под руку Рут, поговорить о погоде, подагре и политике. Через час-полтора дед удалялся в свой кабинет мрачнее тучи, запирался там и снова погружался в пучину своей бездонной, как черная дыра, таинственной души.

Дедушка Вильям – полная противоположность Абрахаму, будто они вовсе не родные братья, и, если бы не крепкая братская привязанность, Рут была бы на сто процентов уверена, что они не родные. Абрахам был высоким, сутулым, массивным, его мрачное лицо с выраженными надбровными дугами украшали близко посаженные карие глаза под кустистыми бровями, а левую щеку пересекал безобразный грубый рубец, который оттягивал левый угол рта книзу и придавал лицу деда еще больше брутальности. Волосы у Абрахама были густыми и непослушными, причем, совершенно седыми. Демонический облик деда всегда вызывал ассоциацию с Бетховеном. По крайней мере, Бетховен в качестве родного брата подошёл бы ему намного больше, чем Вильям.

Старый Вилли, ровесник Абрахама, был его полным антиподом – круглый, шумный, веселый, абсолютно лысый старикан, который практически всегда ходил вприпрыжку, отчего возникало ощущение, что он постоянно пританцовывает. У Вильяма была такая же круглая и веселая супруга Трина. Детей, насколько известно Рут, господь им не дал, и поэтому всю свою нерастраченную родительскую любовь они отдавали внучатой племяннице Рутхен.

***

Старый Вилли и Трина жили на окраине Виршема. У них был добротный двухэтажный дом и огромное приусадебное хозяйство. Вильям слыл талантливым фермером – его поросята, кролики и курочки пользовались у горожан огромным спросом, а Трина обладала даром вырастить райское дерево из воткнутой в землю коряги. В их руках каждая мелочь приобретала совсем другой, сакральный, смысл. Эти люди жили и творили вокруг себя свой собственный, светлый и уютный мир, в котором находилось место каждому.

Рут обожала приезжать к ним в гости. Ей безумно нравился их светлый гостеприимный дом, пропитанный умопомрачительными ароматами выпечки с солений. Ей нравилось, как фрау Трина в каком-то немыслимом фартуке собственного изготовления с вышитыми на нем петухами и огромными карманами, в которых всегда были нежно любимые девочкой конфеты, суетилась около плиты, пела озорные куплеты, пересыпая их забавными случаями из их с мужем жизни и приплясывала, отбивая ритм железными подковками на каблуках своих любимых ботинок на шнуровке. Нравилось, когда старуха просила ее помочь, и Рут с вожделением запускала ладошки в мягкую муку или банку с томатами. Нравилось надевать большие красные Тринины калоши и ходить по грядкам, обрывая с кустиков сахарную клубнику, нравилось, что можно гоняться по улочке с местными ребятишками, пачкаться, лазать на раскидистую яблоню и строить там гнездо для сороки. Нравилось смотреть, как большая толстая свинка, лежа на боку и улыбаясь своим свинским мыслям, кормит крошечных поросят с нежно-розовыми закрученными спиралькой хвостиками. А еще Рут обожала и одновременно до дрожи в коленках боялась двух пугал, охранявших грядки хозяйственной фрау Трины от ворон. Весельчак Вилли изготовил их в свойственной ему манере – с юмором: пугала были в человеческий рост и одеты в одежду хозяев – на одном уродце были дедовы широкие зеленые штаны и клетчатая рубаха, на другом – кофта, юбка и жилет фрау Трины. Вместо голов у них красовались холщовые мешки с ярко намалеванными лицами. На голове у «Вилли» была широкополая шляпа с голубиным пером, а у «Трины» – яркий платок, повязанный назад в виде банданы. Жена старого Вилли любила рассказывать, как они с мужем сооружали их, одевали и раскрашивали несколько дней, а однажды ночью, когда все соседи крепко спали, выставили чудищ на огород. Подошли супруги к этому делу, как и ко всему, за что бы они ни брались, обстоятельно и креативно. В итоге утром, спрятавшись за шторами, старики до слез хохотали, наблюдая, как проходящие мимо соседи кланяются пугалам и отвешивают им поклоны, снимая шляпы.