Игра колибри

Очередной разряд был куда длиннее предыдущих, и теперь мир погрузился во тьму полностью. Стерлись звуки, исчезли переживания. Она вновь стояла на том самом тротуаре со Стиви. У нее длинные волосы, и она говорила ему правду, самую настоящую правду, о себе, о прошлом, о будущем и, конечно, о нем. Ей хорошо от этого, правда исцеляет, спасает из болота постоянных недомолвок и лжи… И это хорошо, так хорошо говорить ее, эту правду, так просто!

Глава 9

Трудно не смотреть. 28.02. Воскресенье

В воскресенье я собирался заняться домашними делами. Накопилась стирка, недовольно урчал опустевший холодильник, и дом буквально молил о генеральной уборке. Я уже привык жить как холостяк и не задавал риторический вопрос, откуда появляется в туалете бумага, но процесс стирки и глажки до сих пор вызывал внутри чувство мужского протеста. А самые трудоемкие и неприятные задачи на потом лучше не оставлять.

Стиральная машинка, радостно звеня забытой в кармане мелочью, начала разбег, и я с чистой совестью отправился в ближайший супермаркет пополнить запасы. Не хотелось заниматься этим в субботу, а на выходных я решил готовить исключительно на огне. Для этого ветчина не подойдет.

Когда с домашними делами было покончено и последний пакет с мусором отправился на крыльцо, я сделал стакан апельсинового сока и уселся в библиотеке на втором этаже, где из окон был виден задний двор Алисы, с бассейном и зоной отдыха. Я листал какую-то книгу, когда краем глаза заметил движение за окном.

Не отдавая себе отчета, словно во сне, отложил книгу и, приблизившись к окну, впился глазами в столь долгожданный образ. Алиса, одетая в облегающие спортивные шорты и свободную белую футболку с изображением розовой бабочки над левой грудью, расстелила на траве коврик для занятий йогой и, надев большие белые наушники, принялась растягивать мышцы, делая наклоны, глубокие выпады и скручивания. Ее налитые спелые бедра над фисташковой травой в лучах полуденного солнца манили и будоражили.

В сторону моего дома она не смотрела, полностью поглощенная музыкой и собственным телом, а я завороженно наблюдал, как белая футболка скатывается и задирается при глубоких наклонах, обнажая спину. Ее загоревшая кожа напоминала горький шоколад, такой же насыщенный оттенок с маслянистым блеском вспотевшей кожи. Всего за пару дней, которые я не видел Алису, она успела вернуть яркость и чертам лица. Суховатые губы теперь налились розовым блеском, глаза казались еще более яркими, словно неизвестный художник наконец-то прорисовал все контуры на любимом портрете.

Алиса тем временем села на шпагат и, потянувшись вперед, легла грудью на траву. Гибкость ее тела поражала воображение, она могла принимать самые причудливые позы йоги с удивительной легкостью, будто ее суставы не имели ограничений на растяжение или сжатие. Полежав так немного, она села и, закрыв глаза, превратилась в умиротворенную древнюю богиню. Я вспомнил про фотоаппарат и бросился вниз.

Мне хотелось сфотографировать Али, чтобы потом я мог увидеть это прекрасное тело в любой момент. Я знал, что это неправильно, знал, что за эти снимки меня можно обвинить в преследовании и вторжении в личную жизнь, но я ничего не мог с собой поделать. Дрожащими руками я сменил объектив на своем «Кэнон» и, подойдя к окну, с облегчением выдохнул. Она все еще сидела на коврике, улыбаясь каким-то своим мыслям. Щелк.

Я приблизил ее изображение, повернув кольцо на объективе, и Алиса заняла почти весь кадр. Щелк. Приблизил еще и, сам стыдясь собственных мыслей, поймал в кадре ее широко расставленные бедра и сведенные вместе ступни, над которыми виднелись свисающие с пояса черные пластиковые кругляшки завязок, будто указывающих на то место, куда так тянулся взгляд моей камеры. Тянулся мой взгляд. Щелк.

Словно в пьяном бреду, я отошел от окна, когда Алиса, оставив коврик на траве, скрылась из вида. Я вернулся в огромное черное кресло посреди библиотеки и залпом осушил стакан приготовленного сока. Идиот, идиот и мальчишка, ругал я себя, хотя и сам не верил этому. Я наслаждался каждой секундой наблюдения за ней, и признавать это было тягостным чувством. Может, дело в том, что у меня давно не было серьезных отношений, а может, причина в том, что я понимал: наша разница в возрасте делает ее практически недоступной для меня?

Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей об Алисе, я решил вернуться к заготовке деревянного яблока, которое таскал всегда с собой в рабочей сумке. Когда в голову лезут дурные мысли, лучше занять руки, нежели искать ненужные приключения. Резьба по дереву в этом плане сильно походила на рыбалку. Когда подолгу смотришь на кивок или поплавок, то погружаешься в подобие гипнотического транса, как во время медитации, когда нет мыслей, нет переживаний, есть только ты и этот миг в бесконечном веере мгновений.

Я спустился в столовую, достал из сумки деревянное яблоко и футляр с маленьким резцом по дереву, похожим на хирургический скальпель с деревянной ручкой. Повернув яблоко, разделил его на половинки, и на стол упал свернутый до небольшого квадратика рисунок. Эскиз того, что должно получиться, когда я закончу работу. А получиться должно деревянное яблоко-шкатулка молочного цвета, все покрытое одинаковыми мелкими ромашками. Удивительно тонкая работа московского резчика по дереву, которую я безуспешно пытался повторить уже несколько лет, выбрасывая испорченные заготовки в коробку.

Я включил свет над кухонным столом и склонился над шкатулкой, снимая тонкие полоски податливого дерева, словно хирург, удаляющий мертвые ткани. В итоге удалось сделать еще пару цветков, когда я понял, что устал и пора менять занятие. Часы показывали половину восьмого, и последние отблески дня еще горели в облачном небе. Я решил, что самое время открывать купальный сезон. Быстро разделся и голышом направился прямиком к бассейну. Не растягивая сомнительное удовольствие погружения в воду, я с размаху обрушился в водную гладь, как и собирался, бомбочкой. Брызги полетели во все стороны, замочив новый мангал и стулья. Я завывал, кричал от удовольствия, бросая тело от борта к борту мощными толчками и наслаждаясь прохладной водой.

Только спустя полчаса, когда я развалился на прохладном лежаке, чтобы немного обсохнуть, мои мысли сами собой вернулись к ней. Глаза отыскали знакомое окно, край которого виднелся из-за ветвей разлапистого дерева, и я заметил, что в этот миг дымчатая штора качнулась, принимая естественное положение. Это была Алиса. Мне стало не по себе оттого, что кто-то наблюдает за мной, хотя несколько часов назад я делал то же самое.

Вечером я заметил, как она наблюдает за мной из чернеющего пространства окна. Она была там, я знал это, видел еле заметное движение и волнение штор. Я изо всех сил старался вести себя естественно и не обращать внимания на нее, но сделать это было куда сложнее. Мне почему-то казалось, что задернуть шторы – значит выдать себя тем, и я старательно обходил окно стороной, а из душа выбрался в новых боксерах и с полотенцем на плече, что было не совсем свойственно обычному поведению холостого Адама Ласки.

Я спустился вниз, чтобы предпринять налет на холодильник и выпить чашку чая, когда телефон издал знакомый звук «агу».

«Привет, чем занят?»

Рука сама тянулась к иллюзорным буквам под мерцающим тачскрином, однако я удержался от быстрого ответа, который уже собирался набрать. Почему-то теперь, после того, как я следил за ней через объектив фотокамеры и увидел ее явный интерес к моей личной жизни, чувствовалось некое неудобство перед Алисой. Казалось, я вторгся на чужую, незнакомую мне территорию общения, где такому человеку просто не место.

Включив телевизор и устроившись перед экраном, я принялся за трапезу. «Октябрь, вот кто будоражит умы Америки сегодня! Кто стал его очередной жертвой? Кого мы найдем в тот самый день, когда оранжевые тыквенные фонари осветят американские улицы? Скоро, друзья мои, мы узнаем, кто окажется в инвалидном кресле в канун Хеллоуина», – распинался упитанный журналист в белой рубашке, опасно натянутой на огромном животе, как кожа на барабане африканского племени. «Если вы одна из тех семей, где старшая дочурка решила махнуть на Рождество в Калифорнию и еще не вернулась домой, – молитесь! Молитесь усердно, ибо, вполне возможно, это поможет избежать горькой участи жертв Октября!»

Несколько лет, по словам все тех же репортеров, им каким-то образом удавалось вычислять девушек, которых похитил Октябрь, из общего числа пропавших без вести. Иногда на эту незавидную роль претендовали несколько человек, но уже к лету все сомнения отпадали, хотя ФБР упорно отказывалось подтверждать то, что давно долдонили из телевизора…

Я выключил звук и решил вернуться к телефону. Алиса ждала ответа.

«Добрый вечер, – начал я и, чуть поразмыслив, добавил: – Собираюсь спать». Минуту телефон молчал, а я смотрел на темный экран, замерев с чашкой чая в руке и не обращая внимания на порывы прохладного ветра в открытую дверь, ведущую к бассейну. Наконец телефон ожил.

«Не злись на меня, я бываю Буууууу».

Я несколько раз перечитал сообщение, совершенно забыв, что наше последнее расставание было скомканным и поспешным, с тенью некой сумбурности.

«Все в порядке, – быстро набрал я, – просто надо привыкнуть друг к другу».

На этот раз ответ пришел почти мгновенно. Вначале смайлик с розовыми от стыда щеками, а потом и текст: «Надеюсь, ты имеешь в виду наши добрососедские отношения?»

«Да», – коротко ответил я, хотя понимал, что имею в виду совсем иное, то, в чем даже себе признаваться было непросто.

«Ну… тогда ладно!» – ответила Алиса, и вверху экрана отобразилось системное сообщение о том, что пользователь Али больше не в сети.

Было полчетвертого утра, когда меня разбудило громкое «агу». Я лениво потянулся к смартфону не столько из любопытства, сколько с желанием отключить звук, но увидел, что Алиса прислала фото. Сон вмиг улетучился. Сев на кровати, я буквально впился глазами в изображение. На присланном снимке Алиса стояла у металлического поручня, за ее спиной застыли танцующие фигуры, а она смеялась. В кадр попал глубокий вырез блузки, и на влажной от пота коже я увидел прилипшие блестящие фигурки – треугольники, круги и квадраты, напоминающие конфетти.

Ее глаза горели хмельным азартом и весельем, чья-то мужская рука, судя по волосам, обнимала заметно выше талии, а жадные пальцы впивались в левую грудь. Лицо радостное и удивленное, вероятно, от этого неожиданного хватания, но тем не менее она не пыталась, судя по выражению лица, убрать руку нахала, а скорее просто забавлялась в юном кураже дискотеки. Какое-то мгновение я собирался ответить на сообщение, но решил, что скорый ответ посреди ночи выдаст мой излишний интерес. Отключив звук, я попытался уснуть.

Глава 10

Трудные уроки

Это был он, Линдси не сомневалась в этом, Октябрь, так его называли в новостях, он же просил называть себя Вильгельм. Из них она знала, что все жертвы были убиты, спастись никому не удалось. Линдси уже час массировала его ступни, периодически заворачивая их в горячее полотенце, смоченное в ментоловой воде. Вильгельм читал книгу и изредка заговаривал с нею на самые разные темы.

Вначале рассказал, что все, услышанное ею по телевизору, ложь и он многих отпустил. «Просто дал денег, человек я с достатком, и купил билет в Европу!» – говорил он, упирая на какие-то связи в Манчестере и Франкфурте. «Можешь мне не верить, но вскоре я познакомлю тебя с одной из своих бывших… сама увидишь, как она говорит со мной», – бросил он, вздернув подбородок и меняя ногу для массажа.

– Тебе разве плохо, а? – Он перехватил книгу, заложил между страниц указательный палец и, словно средневековым веером, приподнял Линдси подбородок. – Ты делаешь то, для чего лучшим образом приспособлена, вот и все! Уясни это, Линдси, и тебе откроется радость служения…

– Я стараюсь понять, Вильгельм. – Она моргнула и сглотнула, чувствуя, как ошейник уперся в шею.

– Вот и славно. – Он усмехнулся. – Знаешь, обычно они держатся месяц или около того, прежде чем я могу доверить им себя, но ты преодолела предрассудки бытия куда быстрее… – Он оттянул большим пальцем нижнюю губу и посмотрел на зубы Линдси.

– Все хорошо? – проговорила она, ощущая солоноватый привкус его кожи.

– Да, все хорошо, продолжай. – Вильгельм вернулся к чтению.

Руки Линдси горели огнем. Она устала и еле держалась, чтобы не закрыть глаза. Она хотела спать, и все остальное мало ее заботило. Урок она усвоила быстро, делай то, что хочет Вильгельм, и боли не будет. Оставался один вопрос, когда он займется ею всерьез. Комнату с секс-качелями и огромной кроватью она убирала уже дважды, но Октябрь пока не притронулся к ней, не приказал сделать ему приятное или нечто в таком роде, он просто наслаждался массажем и просил готовить еду из поваренной книги, мыть посуду, убирать, стирать и гладить белье.

Она часами молчала, а когда он просил говорить с ним, старалась отвечать коротко. Ошейник быстро научил, что перечить Вильгельму не стоит. Одно слово, один косой взгляд – и боль вернется, выкручивая шею и нагружая сердце. А силы ей нужны, чтобы попытаться сбежать из этого дома. Но теперь, когда он показал ей, как работает яд, надежда на побег таяла с каждым днем. Даже если она убьет его во сне, спастись не получится…

Он оставил ее запертой в ванной комнате на десять минут, а когда вернулся, она могла лишь дышать и шевелить кончиками пальцев. А противоядие – это сам дом, его система вентиляции впрыскивает противоядие в воздух, и только это позволяет ей жить. Октябрь каждый день заправлял систему новой порцией антидота, и случись что с ним, непонятно, как она сможет прожить хотя бы один час! Наручники или веревка не нужны… Он не боялся оставлять на столе нож и не боялся спать в ее присутствии.

На ночь Вильгельм оставлял Линдси рядом с собой, и она спала у изголовья кровати прямо на полу. Она наряжалась в вещи, которые он приносил ей, ночные рубашки, обычное нижнее белье и халаты. Она должна была ходить перед ним и всячески изображать недотрогу. «Прелюдия – лучшее, что есть в акте любви», – любил повторять Октябрь.

Еще он был помешан на чистоте. В ванной комнате вентиляция не работала, и, чтобы не рисковать, Линдси научилась принимать душ за пять минут, хотя в прежней жизни редко укладывалась в час. Вильгельм любил смотреть на нее в душе и часто просил рассказывать ему о прошлом, со всеми интимными подробностями. Вскоре он начал и вовсе требовать от нее спорить с ним, доказывать собственную правоту по тому или иному поводу.

При просмотре новостей Линдси должна была давать оценку увиденному, а утром, когда Вильгельм читал утреннюю газету вслух, ей полагалось обязательно прицепиться к чему-нибудь и начать критиковать! Собственно говоря, он просил ее быть самой обычной Линдси, способной пилить мужика и всячески трепать ему нервы. Это было не сложно, пока она не осознала, чем все это закончится…

Глава 11

29.02. Понедельник

Утро началось с двух чашек кофе и холодного душа. Телевизор исторгал из себя последние новости, и, естественно, по большей части плохие. Сперва шел блок, посвященный политике, где в очередной раз прошлись по России и ее агрессивному поведению на международной арене. Дальше шли городские новости. Пятеро журналистов тыкали микрофонами в лицо явно уставшего мужчины лет пятидесяти и требовали новостей по делу Октября.