Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Целуя девушек в снегу

Год написания книги
2018
1 2 3 4 5 ... 17 >>
На страницу:
1 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Целуя девушек в снегу
Альберт Светлов

Издание Сергеем первого тома воспоминаний привело к череде непредсказуемых событий. Лина, имея возможность заглянуть в будущее, пытается предупредить любимого о грозящей ему опасности, но Максимов относится к её намёкам легкомысленно и начинает работу над второй частью, охватывающей период 90-х годов 20 века. Неожиданно, когда книга уже почти дописана, происходит кровавая развязка.

Целуя девушек в снегу

Альберт Светлов

«Разлука смотрит на меня

Твоими серыми глазами»

Е. Фролова.

© Альберт Светлов, 2018

ISBN 978-5-4493-0771-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предуведомление

«Столкнулся я тут недавно с издательским делом. Книжку требовалось одну напечатать. По минному делу. И вот, что я вам скажу: современное состояние книгоиздания автоматически отсеивает всех тех, чьи работы не укладываются в концепцию буржуазного общества потребления. Будь Вы хоть трижды Толстым и четырежды Хемингуэем, вы не сможете издать ровным счётом ни единого экземпляра, пока не опуститесь до уровня среднестатистического бумагомараки. Ибо, его книги продаются, а Ваши – нет. Литература перестала быть путеводной звездой, зовущей в неведомое, перестала учить думать, фантазировать и делать выводы. Она теперь только развлекает. Чтение книги перестало быть трудом, оно превратилось в процесс подобный процессу поглощения гамбургера. Прочитал и выкакал.»

Роберт Джордан «Испанский дневник»

Данный текст является художественным произведением. И, хотя он создан автором на основе вариаций виденного, слышанного и частично испытанного, расценивать содержание, как имеющее под собой реальность, можно лишь с крайне большими допущениями, невозможными в нашей зачуханной бытом жизни, помноженной на короткую память и квартирный вопрос. Поэтому все совпадения имён, мест действий, снов, слов и детских прозвищ прошу считать случайным стечением обстоятельств. Пусть вам и показалось, будто в каких либо из этих событий вы принимали участие.

Говоря простым языком, ничего из нижеизложенного никогда не происходило, не происходит и происходить не намерено. А если вы придерживаетесь иного мнения, то будьте готовы предъявить доказательства.

1А. Мы умчались вдаль на чужой электричке…

Чужого горя не бывает,

Кто это подтвердить боится, —

Наверно, или убивает,

Или готовится в убийцы…

К. Симонов.

Когда в очередной раз речь зашла о том, чтобы пригласить на обед Павла Викторовича, нашего дальнего родственника, бабушка Катя выразила сожаление, что Пашка Туров давно к нам не заглядывал, а сам я, почти год, как перестал навещать Ложкиных. Павел Викторович и Туров проживали тогда в одном районе, именуемом в городе «Вишнёвкой», хотя ни тот, ни другой не подозревали о существовании друг друга, и вообще, лично были не знакомы.

Небо над тем районом, где они обитали, имело, в основном, цвет густой вишнёвой наливки, от этого сходства и пошло, данное неизвестным острословом, название, ставшее со временем, в некотором роде визитной карточкой городка. Объяснялся, столь несвойственный привычным небесным цветам оттенок, побуждающий, впервые увидевшего его сельского жителя, удивлённо тыкать пальцем в вышину, толкать, при этом, шедшего рядом товарища, и вопрошать: «Эт чё, Миха, у них тут, испытания проводят, чё ли?» и добавлять: «Фууу, ну и вонишша! Точно у нас на коровнике!», расположением в городской черте нескольких химических предприятий, щедро делящихся с жителями Нижнего Тачанска радужными выбросами и оригинальным набором ароматов доброй части периодической таблицы Менделеева.

Обычным свежим майским утром, после ночного дождичка, в четверг, проезжая мимо стоянки у железнодорожного вокзала, откуда открывался особенно апокалиптически—зачаровывающий вид на тянущиеся в высоту разноцветные хвостищи дымов, постепенно смешивающихся и придающих, тем самым, друг другу дополнительные серо—ядовитые оттенки, я стал невольным свидетелем того, как мальчик, лет, примерно, пяти, зачарованно глядя в пыльное трамвайное окно, на клубящиеся вверху разнокалиберные волны, спросил мать, на коленях которой уютно расположился: «Мам, а там облака делают, да?» Я усмехнулся, расслышав по—детски наивный вопрос, но не узнал, что ему ответила мама, достаточно миловидная молодая женщина, одной рукой беспрестанно одёргивающая подпрыгивающего у неё на коленях сына, а второй поправляющая короткую причёску, и прикрывающая лицо от лучей восходящего солнца, бьющих в стекло с левой стороны. Именно в тот момент, когда она в очередной раз, поправив причёску, взялась что—то объяснять сынишке, успевшему уронить белую лёгкую бейсболку на пол вагона и, уже вскочившему на ноги дабы её подобрать, раздался усиленный динамиком голос водителя трамвая, едва разборчивый из—за фонового треска и шипения:

– Улица Парковая. Следующая остановка – Луговая.

Луговая являлась той точкой, где мне следовало сходить, и я оторвался от поручня, сделал шаг, остановившись у вагонной двери и опёрся на неё рукой. Конечно, я вроде бы нарушал требование, начертанное белыми полустёршимися трафаретными буквами на стекле: «Не наваливаться на дверь во время движения трамвая», но так делали все, а, если воспринимать намалёванное требование буквально, то я и не наваливался, а всего лишь слегка опирался. Кондуктор, в начале пути получившая с меня плату за проезд, спокойно подрёмывала на сиденье у кабины водителя. Через пару минут дверь вагона должна была с лязгом откатиться вправо и выпустить меня на улицу. Провожая взглядом ползущие за окном тополя с юными, покуда не успевшими покрыться слоем серой пыли, листочками, дорожные столбы, несущие на себе электрические провода, легковушки, обгоняющие наш трамвай, я заметил в стекле двери и отражение мальчика, вновь усевшегося на колени матери, успевшей, пока сынишка поднимал с пола кепчонку и неловко сбивал с неё мусор, поправить свою короткую зелёную юбочку. Мать что—то снова принялась рассказывать ребёнку, но я не разбирал слов, произносимых женщиной, до меня доносился чуть слышно звук её голоса, напоминавший журчание лесного ручейка.

Вместе со мной из трамвая вышли три человека, – два парня лет двадцати, быстрым шагом заспешивших по асфальтированной дорожке вниз улицы, и высокая, длинноволосая, близоруко щурившаяся девушка, подносящая запястье с часиками почти к самому носу. Здесь, на Луговой, с трамвая сходили студенты, предпочитавшие данный, относительно дешёвый, вид городского транспорта. Надо признать, это не лучший вариант выбора пути, ведь отсюда до ВУЗа оставалось пройти около километра.

Перебежав лёгким шагом брусчатку, я обернулся назад, посмотреть, как, кряхтя и постукивая колёсами на стыках рельс, незаметно набирая скорость отъезжает трамвай, увозящий маму и её любознательного, бойкого сынишку. В этом городе меня никто не знал, я тоже не водил знакомство с 99,9% населяющих Тачанск граждан, поэтому и не стеснялся носить очки, но и в них не сумел разглядеть минутных попутчиков, сидевших у широкого окна, выходящего на другую сторону дороги.

Трамвай оставался, хочешь не хочешь, платным транспортом, и деньги с пассажиров взимали исправно. Однако, в резерве находчивых школяров имелся один хитрый способ проехаться до института почти за так, условно—бесплатно. Я имею в виду электричку. Она отправлялась с вокзала в областной центр в 07:31, за полчаса до занятий. Проехать в ней требовалось всего один полустанок, и студенты, пользуясь тем, что контролёры не брались шерстить всех подряд на столь малой дистанции, выстаивали 4 минуты пути в провонявшем дешёвым табаком тамбуре, или занимали самые ближние к раздвижным, хлопающим во время поездки дверям, скамьи.

Вообще—то, у ВУЗа имелся автобус, собиравший учащихся последовательно в трёх разных точках центра города. Маленький, вонючий, холодный, с минимумом мест для сидения. К сожалению, я на него, обычно не успевал.

Мы с товарищами почти не пользовались электричкой ибо, по большей части, просто опаздывали, прибывая на вокзал уже после того, как она покидала перрон. Но находились и те, кто направлялся на учёбу принципиально, исключительно на поезде. Я относился не очень ответственно к данному вопросу, потому, случалось, не успевал на первую часть лекции и дожидался пятиминутной перемены в рекреации. Правда, это было, скорее исключением, нежели правилом. Ко всему прочему, мне и моему новому институтскому другу, Диме Лазаревичу, улыбчивому, никогда не унывающему очкастому крепышу, ставшему, вскоре, одной из звёзд вузовского КВНа, доезжать до места назначения, порою удавалось без пересадки. С той части города, где мы жили, с Кировки, до Лесной ходил прямой трамвай. И если утром, в час пик, получалось чудом втиснуться в его забитое до предела спешащими на работу людьми, нутро, то мы, безмерно довольные сим фактом, благополучно достигали нужной нам остановки, не потратив ни копейки впустую. Правда, у вокзала заранее старались оказаться поближе к одной из дверей, толпа, прорывающаяся в вагон, наглухо запечатывала имеющиеся входы и выходы, и существовала отнюдь не иллюзорная опасность, проскочить не только свою улицу, но и несколько следующих.

Надо сказать, весной и осенью попадать на учёбу казалось не слишком—то и сложным делом. Всё обстояло гораздо печальней зимой. Особенно первой зимой. Зимой, когда перестала существовать великая держава, а экономику молодые реформаторы вогнали в коматозное состояние. Естественно, Тачанск не обошли проблемы, обрушившиеся на население в ту тяжёлую пору. Одной из многих проблем явилась транспортная. Нет, конечно, она не взялась ниоткуда, не являлась этаким невиданным зверем, неожиданно материализовавшимся с началом шоковой терапии. У неё имелись глубокие корни, просто одновременно с крушением Союза, стартовали и массовое обнищание, и деградация государственных предприятий, одномоментно лишённых ассигнований. Поэтому—то транспортный вопрос резко обострился. Сократилось в разы число автобусов, выходящих на линию до Кировки, а число жителей этого спального района, между тем, продолжало увеличиваться. Трамваи не справлялись с перевозкой всей массы людей, особенно в ранние часы. Уехать утром и вернуться в Кировку вечером, стало нереально сложно.

Вдобавок, зима на стыке эпох года выдалась не на шутку холодной. В ожидании транспорта приходилось иногда выстаивать минут по сорок, коченея на обжигающем ветру, кидаясь к каждому автобусу, часть из коих на нашем пятачке даже не замедляла хода. Они ещё ранее до отказа забивались людьми, и проезжая мимо, лишь резко сигналили да, набирая разбег, демонстрировали остающимся красные огоньки фар. Время от времени, доведённый до крайности народ целой толпой кидался под колёса, блокируя движение «Икаруса», и вынуждая водителя попытаться открыть двери. Однако, счастливчики, набившиеся ранее внутрь, будто сельди в бочку, упёршись в разворачивающиеся створки, не давали им распахнуться, и разочарованные группы замёрзших и спешащих на заводы работяг, бессильно пинали по скатам и бортам автобуса, матерились, но всё же отпускали транспорт восвояси.

Примерно аналогичная картина наблюдалась и с появлением очередного трамвая. Они ходили тогда безо всякого расписания, примерно раз в 20—25 минут. Вагоновожатая, согласно инструкции, отказывалась продолжать движение до тех пор, пока не закрывала двери полностью, и тогда, находящиеся снаружи, и принимались толчками утрамбовывать тех, кому удалось закрепиться на подножке. Сопровождалось это истеричными воплями водителя, испуганно оравшего в микрофон: «Пока двери не закроете, дальше не поедем! Освободите среднюю дверь, поднимитесь выше! Пройдите вглубь салона». Тут же неслись ответные выкрики: «Твоюмать, да куда наверх—то? На головы, что ли, лезть, нах? Или на крышу?» В жуткой давке люди старались пробраться к выходу заранее, за две, а то и три остановки до нужной. Некоторые парами устраивались на металлической сцепке трамвая, болтающейся сзади, так называемой «колбасе». Иногда, но очень редко, на линию выпускали сдвоенные вагоны, и очутиться в нужном месте к моменту их появления, считалось большой удачей.

Пару раз в утренние морозы под —30, после сорокаминутных безрезультатных метаний от автобуса к трамваю и обратно, я возвращался в квартиру, еле двигая посиневшими руками, совершенно закоченевший и деморализованный невозможностью выбраться в центр. Но бабушка с дедом, дав мне пять минут на обогрев, доставали из кладовки валенки, заставляли сменить на них зимние ботинки, и выпроваживали за дверь, приговаривая: «Даже не мечтай оставаться! Ишь чего придумал, учёбу пропускать! Холодно ему! Всем холодно, другие—то как?» Они изнеженность внука решительно не понимали. Бо?льшая часть их жизни прошла примерно в таких-же условиях. Они, то мёрзли, то недоедали, а до школы ходили, или ездили на лошадях, за двенадцать километров в любую погоду.

Ситуация с транспортом стала медленно меняться в лучшую сторону, едва приватизации подвергся парк автобусов и маршруток. На линию начали выпускать окончательно разваливающиеся колымаги с дырами в полу. Стоимость проезда в подобной телеге составляла, если не ошибаюсь, 5 рублей, а потом и 15, тогда как в муниципальном автобусе – 50 копеек. Увы, муниципальных почти совсем не сохранилось. Проезд в трамвае, после повышения цен, тоже равнялся 50 копейкам, но и эти деньги, подчас, удавалось сохранить, ибо в плотной массе утренних ездоков ни один кондуктор работать не мог. Сидя на своём месте контролёрша, дёргаясь, кричала: «Передаём за проезд! На линии контроль! Задняя площадка, пересылаем деньги!» Кто—то и в самом деле отсылал вперёд монетки, но большая часть делала вид, будто не слышит, хмуро разглядывая слой льда на окнах.

Вот так, с боем прорвавшись внутрь салона, не стоило дёргаться и выходить у вокзала лишь для того, чтобы пересесть в электричку. Хотя, однажды, когда утренний весенний морозец второй половины марта по—зимнему бодро пощипывал за щёки и носы, вожжа попала нам с Лазаревичем под зад, и мы, сами не желая, совершили надолго запомнившийся анабазис по железной дороге. Добравшись до вокзала на маршрутке, я и мой товарищ увидали только хвост удалявшегося трамвайного вагона, а следующий должен был появиться минут 20 спустя. Становилось понятно, первую лекцию мы неминуемо пропускаем.

Перебежав через дорогу к трамвайным путям, мы с Димкой неожиданно повстречали Серёгу Травкина и Ольгерда Пустышкина, обычно величаемого Савельичем. Они тоже опоздали на трамвай и сошлись здесь случайно, за пару минут до нашего появления. Почти вся бригада Лазаревича, за исключением Паши Турова, летом участвовавшая в ремонте факультета, неожиданно оказалась в сборе. После непродолжительного замешательства и вопросов, обращённых друг другу: «Ну чё теперь делать—то будем?», рыжебородый блондин Травкин, глянув на часы, предложил:

– Айда на электричку. Она ещё, вроде, не отошла. Погнали!

– Да ты чего, Серёга, – изумлённо парировал вечно ноющий, худосочный мачо Савельич, – она уж минут пять, как ту—ту сделала.

Он жил возле вокзала и расписание знал гораздо лучше других.

– Да нет! – упёрся Травкин. – Говорю я тебе, она ещё не ушла. Гарантирую на 100%. Я на той неделе вот так же на трамвай опоздал, и пришлось ехать на ней. Пошагали, давайте, быстрее. Опоздаем же!

– «Так вы будете сегодня пихать, или вы не будете сегодня пихать?» – гоготнул Пустышкин, процитировав Серёгу.[1 - См. А. Светлов. «Перекрёстки детства»]

Тот в шутку замахнулся на него кулаком, а Лазаревич, поправив указательным пальцем сползающие с переносицы дымчатые очки, интеллигентно и резонно заметил:

– Вы, блин, спорщики! Короче, уже чего—нибудь решайте! Или трамвай ждём, или на вокзал двигаем.

– Да мне—то пофиг, – пожав плечами, мгновенно согласился Савельич, – на электричку, значит на электричку.

И мы бегом припустили к каменным ступеням, ведшим внутрь железнодорожного вокзала.

– Может там, сквозь ворота? – на ходу задал я в пустоту вопрос, махнув в сторону зелёных решетчатых ворот, выводивших непосредственно к железнодорожному полотну.

– Не успеем, – отмахнулся Серж, – напрямую, по вокзалу.

Удачно, ни разу не поскользнувшись на полированном промёрзшем граните, мы, напоминая пьяных от весны, щебечущих воробушков, взлетели к тугим маятниковым дверям вокзала и, запыхавшись, ввалились внутрь. Снаружи, у самого входа, бабульки раскладывали на деревянных ящиках из—под яблок, свой нехитрый товар, предназначенный для продажи: ношеные вещички, вязаные варежки и носки, какие—то старые журналы, неизменные жареные семечки в бумажных пакетиках из газет, пачки сигарет, которыми, и без бабулек, до отказа забивались полки в каждом киоске, жвачки, бутылки с пивом и водкой неизвестного происхождения. Стояло раннее утро, и внутри помещения только начинали открывать многочисленные ларьки, расположившиеся вдоль давно не ремонтированных стен с осыпающейся на грязный пол, неуютной казённой, светло—синей краской.
1 2 3 4 5 ... 17 >>
На страницу:
1 из 17