Для тебя моя кровь

5 Привести в порядок собственный внешний вид.

6 Оставаться на месте в положении стоя до прихода комиссии.

Дежурному разрешается свободно передвигаться по коридору до места набора воды. «

Ещё бы, не охране же мне вёдра с водой в камеру поставлять и тряпочку мочить.

В мутное окно уныло брезжил пасмурный день. Тишина успокаивала, расслабляла. Четыре ряда железных коек, аккуратно застеленные одинаковыми покрывалами, подушки в грязных наволочках торчат нелепыми пирамидами. У Ники был пунктик на тему заправки кровати. Не должно быть ни одной складочки, ни одного бугорка. И плевать, что постельное бельё почернело от грязи, главное, что нашу камеру признают самой аккуратной и чистой, а Нику похвалят, разрешат свидание, позволят ложится на кровать в любое время, а может и досрочно освободят.

– Минутку, всего лишь одну жалкую минутку, а потом я встану, бодрая, полная сил и энергии, и начну делать дела. – уговаривала я себя, заваливаясь на панцирную сетку, скрип которой, казался мне теперь самой сладкой музыкой.

Меня накрыло блаженство. Я, несмотря на саднящую боль в горле, и ломоту в суставах, глупо улыбалась, глядя в серые разводы на потолке.

Мысли смешивались, становились тягучими, неповоротливыми. Пятна на потолке превратились в причудливых птиц с загнутыми клювами, широкими крыльями и пышными хвостами. Сказочные создания парили в голубой дали неба, глядя на полотно густого сочного луга, в травах которого запутались брызги утреннего солнца. Где– то там, вдалеке тяжёлой полосой темнеет сосновый лес, но мне не нужно к нему. Я так долго не видела солнца, не чувствовала его тёплых прикосновений к своей коже, так что сосны не обидятся на меня. Может быть потом, належавшись на траве и наглядевшись на птиц, я захочу вдохнуть пряный аромат смолы и насладиться прохладной сенью деревьев. Травинки приятно покалывали спину, над ухом жужжал жирный полосатый шмель. Прогнать бы его, только одолела лень. А вредное насекомое жужжало всё настойчивее, всё тревожнее, словно предупреждая об опасности.

– Заключённая № 963, немедленно встать!– наконец гаркнул шмель голосом Турлякова, начальника нашей тюрьмы.

Ещё не успев отойти ото сна, я соскочила с кровати и вытянулась перед комиссией, толпящейся у двери. Здесь собрался весь бомонд нашего обиталища и, вышеупомянутый, Турляков, пухленький, очкастый мужичонка с приплюснутым, словно поросячий пяточёк, носом, и вечно пьяный доктор в помятом, нестиранном халате, и охранник Лукашина, худая жилистая баба с сухим лицом и стрижкой, под мартышку. Но хуже всего, что позади них маячила Ника. Её взгляд обжёг меня такой ненавистью, и сразу же стало ясно, что жить мне осталось недолго.

Комиссия разглагольствовала о моём долге перед родиной, о гуманности уважаемого триумвирата, о неблагодарности заключённых и о послаблениях, которые, оказывается, мы получаем. В итоге, комиссия пришла к выводу, что необходимо ужесточить правила и поставить, наконец, распустившихся и обленившихся заключённых на место. Нике велели следовать за ними для получения нагоняя и новых распоряжений, я же осталась одна.

Моя усталость не исчезла, сон не помог, лишь голова стала тяжёлой. Мысли расползались, неуловимыми скользкими червями. Что сейчас произошло? Чем я могу себе помочь? Как всё закончится? Страха не было, лишь отупение, неестественное, нездоровое спокойствие. Он, его величество страх, пришёл позже, перед отбоем, когда Ника, зычно перекрикивая гомон, готовящихся ко сну женщин, потребовала всех заткнуться и послушать её.

Все, конечно же, притихли.

Барыня в красках, не стесняясь в выражениях, поведала обитательницам камеры, о моём проступке, и зачитала правила, которые ужесточили по моей вине.

– Заключённый не имеет права , – вещала Ника, с мрачным удовлетворением садиста.– Ложиться или садиться на кровать после команды «Подъём» вплоть до команды «Отбой», пользоваться ёмкостью для отправления естественных надобностей, после команды «Отбой», поворачиваться на бок или ложиться на живот во время сна, разговаривать во время работы или приёма пищи. К нарушившим правила, предписанные администрацией, применяются санкции виде заключения в карцер на четверо суток, лишение пищи на трое суток или лишение отправления естественных надобностей на двое суток.

Ника торжественно продемонстрировала список правил, злорадно улыбаясь. Не удивлюсь, что она вместе с администрацией этот документ и разрабатывала.

Камера зароптала, кто– то из женщин тяжело охнул, кто– то матюкнулся, кто– то захныкал.

– И учтите, – встряла Лидка, окидывая нас взглядом, полным превосходства. – Мы с Никой будем следить за исполнением правил строго, никаких поблажек.

Будто бы кто– то в этом сомневался.

– Мы то тут причём! – истерично взвизгнула Клавдия, сухопарая седая женщина, с печальными и добрыми коровьими глазами. Она всегда была тихой, уступчивой, мягкой и бесконфликтной. Но сейчас в её взгляде плескалось безумие, неприкрытая злоба, а голос скрежетал от гнева. – Она накосячила, она, а не мы все!

Клавдия тыкала в меня грязным пальцем, с жёлтым обломанным ногтем и уже не сдерживаясь рыдала.

– Ой, батюшки! – причитала другая тётка, Алевтина, бывшая повариха, попавшаяся на торговле мясом, предназначенным для детского дома. –Совсем со свету сжить решили. Из– за какой– то шалавы мы страдать должны!

Взгляды сокамерниц испепеляли меня призрением, злобой, ненавистью. Они жаждали моей крови, были готовы разодрать на куски.

Страх парализовал. В голове шумело, сердце болезненно трепетало в грудной клетке, конечности налились свинцом.

Лица, искажённые яростью, руки сжатые в кулаки, ещё секунда, и толпа обозлённых, иссушенных тяжёлой работой, голодом и нечеловеческими условиями баб ринется на меня, чтобы рвать на куски, наслаждаясь моими слезами и мольбами о пощаде.

Мой беспомощный взгляд с надеждой мечется от одного лица к другому, в поисках поддержки, но натыкается лишь на страшные гримасы боли, обиды, гнева. Даже Танька и Надька, пусть и не собираются участвовать в массовом безумии, но и помогать мне не станут. Стыдливо отводят глаза, скорбно поджимают губы.

А толпа надвигается, бесформенной массой. Медленно, неспешно, доводя жертву до исступления, чувствуя запах страха, Но эта медлительность обманчива. Так что же послужит катализатором, какое моё действие заставит многорукое, многоногое и многоликое существо бросится на меня?

Ника снисходительно улыбается, отхлёбывает чай из мутного гранённого стакана, макая в него кубик рафинада. Подруги Лидка и Алина, как всегда подле своей королевы, упиваются своей властью, своим могуществом над другими людьми.

– Бейте её, бабоньки! – наконец звучит голос какой– то навозницы, и тут же несколько рук вцепляются в волосы, чьи– то ногти царапают лицо, стараясь выколоть глаза. Я отворачиваюсь, пытаюсь защититься руками, но меня валят на пол и принимаются терзать, рвут одежду, пинают ногами, возят лицом по грязным бурым доскам. Я молчу, но не от того, что хочу показаться стойкой, просто мои голосовые связки отказались мне служить. Из горла вырывается лишь слабое сипение, которое никто не слышит. Меняются местами пол и потолок, пол наверху, а потолок с тусклой лампой внизу. Потом, наоборот. Стены сужаются, чёрные прямоугольники окон меняют форму, становятся круглыми, потом треугольными.

– Хватит! – кричит Ника.

Толпа швыряет меня, и я ударяюсь головой об пол. Женщины в ожидании застывают.

С низу, лёжа на пыльном полу я вижу, как Ника встаёт со своего ложа и подходит к толпе ближе.

Совсем не к месту, мне в голову приходит мысль о том, что Ника– проститутка, убившая одного из своих клиентов и стащившая бумажник, довольно красива. Волосы цвета гречишного мёда, струятся по спине, покатые плечи, длинные ноги и высокая грудь. Красота и умение завлекать мужчин помогло ей не только выжить, но и получить власть. А являться к начальнику тюрьмы после отбоя три раза в неделю, да иногда, уединяться с Земенковым и подобными ему в подсобке – не такая уж большая плата за право распоряжаться людьми, вкусно есть, мыться в служебной душевой и выходить за колючку.

Боль отступала, и я радовалась короткой передышке, и даже испытала чувство благодарности к Нике, за то, что она остановила это смертоубийство.

– Заключённая № 963 должна осознать свою вину, а этого нельзя добиться побоями. Вы согласны со мной?

Женщины поспешно закивали.

– Я придумала ей другое наказание, убьём, так сказать, двух зайцев, и накажем и пользу родине принесём.

Камера одобрительно заворчала. Особенно их воодушевило слово»Мы». Ведь это значит, что и все они, включая навозниц, имеют кусочек власти, пусть лишь над одним человеком, пусть на несколько минут, но это лучше, чем ничего.

Мою койку заняла горбатая навозница, а мне велели перебраться на её место, поближе к нянюшке, которой, кстати, по случаю празднику всеобщего садизма разрешили этой ночью пользоваться.

Я же, уже не ощущая ни запаха мочи, ни боли от саднящих ран, повалилась на кровать, забывшись тяжёлым, нездоровым сном.

Глава 21

С неба сыпалась противная серо– синяя холодная крупа, ветер трепал листву, пригибал к земле жёсткую ломкую траву.

Меня тащили к озеру, грубо, не замечая, как мои ослабшие ноги цепляются за кочки и упавшие ветви.

Строй заключённых гудел от нездорово– радостного возбуждения, каждому хотелось взглянуть на страдания другого, потешить себя мыслью, что не он сейчас на моём месте, показать Нике своё отношение к безответственной мне и заслужить её похвалу.

Я знала, что меня ведут на верную смерть, понимала, что повторю судьбу Машки, о которой на кануне рассказывала Танька, но не боялась, больше не боялась. То ли надоело испытывать одну и ту же эмоцию день за днём, то ли мозг, под воздействием высокой температуры, перестал подавать сигналы к органам и системам моего организма. Меня хватало лишь на вялое шевеление ногами да на проталкивание воздуха в лёгкие, от чего в груди вспыхивало пламя.

Наконец, процессия остановилась на берегу.

Навозницы, облачаясь в резиновые сапоги, плащи и перчатки с утеплителем, окидывали меня, полными превосходства, взглядами. И это они, понурые, молчаливые, больше похожие на привидения измождённые женщины вытирали зад Барыне? Кстати сегодня, они выполняли свои обязанности с особым рвением, даже успели поругаться за право поднести Нике ночную вазу. Это по их лицам елозили изгаженной бумажкой? Это они каждую ночь засыпали, вдыхая ароматы нянюшки? Нет! Сегодня каждая из них чувствовала себя княжной, ведь появился тот, кто хуже их, несчастнее их.

На фоне сизого леса, амгровое болото выделялось уродливым жёлтым пятном. Оно расползалось бесформенной кляксой, словно плевок великана. Болотные воды застыли неподвижно, не шла по поверхности рябь, не плыл, гонимый ветром, опавший лист. Болото, словно живое существо, застыло, ожидая свою жертву.

– Приступить к выполнению работ! – гаркнул Земенков.

Навозницы с воодушевлением вошли в воду. Меня же, грубо подтолкнули в спину прикладом автомата, недвусмысленно намекая на то, что со мной будет за неповиновение.