Мне уже приходилось находиться рядом с человеком, про которого известно, что он вот-вот умрет. То есть известно мне, известно Мики, известно снайперской винтовке в Микиных руках, но сам человек не имеет об этом ни малейшего представления. Он со своей стороны продолжает жить, хотеть, потеть, жевать, желать, строить планы на завтра, на послезавтра и на годы вперед. Он предполагает купить новую машину, переехать в другой город, развестись и жениться снова, родить детей, состариться, одряхлеть, долго бороться с раком и победить, поскольку к тому времени найдут надежное средство против этой болезни.
А там – кто знает? – может, вовсе не придется умирать, если часто упоминаемые в новостях «британские ученые» среди прочих своих открытий изобретут эликсир молодости. Он не говорит об этом вслух, он даже не думает об этом постоянно – но эта воображаемая картина, этот уходящий в голубую глубину фоновый задник и составляет основное содержание его жизни. Все действие, происходящее с ним на сцене, совершается на этом фоне и определяется им. Не будь этого фона, лишилось бы смысла и само действие, сама жизнь.
А ты смотришь на него и видишь труп. Видишь сцену без задника, с непроницаемой чернотой вместо фона. И возникает странное чувство, будто ты в театре, а перед тобой актер, изображающий несуществующего персонажа… вернее, не актер, а кукла, потому что актер все-таки знает, что персонажа не существует. Потому что актер, сыграв роль, отправится домой, или в бар, или к подружке, а куклу просто снимут с руки и уложат в ящик до следующей ярмарки. В такие моменты главное – не смотреть в зеркало, ведь там ты увидишь вас обоих и неизбежно подумаешь: а сама-то ты кто? Сама-то ты точно так же… Но тут – слава заместителю Бога-Кукловода Мики Шварцу – откуда ни возьмись прилетает тяжелая снайперская пуля и лишает куклу возможности продолжать, а тебя – необходимости додумывать до конца чересчур опасную мысль…
– Сверни здесь, – сказала я. – Далеко не поедем.
Живой труп послушно свернул на грунтовку и проехал еще метров сто.
– Хватит, – сказала я. – Глуши свою тарахтелку.
Он поднял ручник, потянулся к ключу зажигания, и тут я воткнула ему в плечо шприц. Труп ойкнул и схватил меня за руку.
– Пусти! – крикнула я, но подлец держал крепко.
Свободной рукой я сняла туфлю и вдарила ему по роже каблуком – раз, другой, третий… Я лупила каблуком как молотком.
– Пусти! – вопила я. – Пусти, сволочь! Пусти-и-и…
– Бетти, хватит, – голосом Мики произнес за моей спиной Кукловод. – Он уже мертв, ты что, не видишь?
Только теперь осознав, что меня давно уже никто не держит, я спрыгнула на землю.
– Дай воды! Нет, не пить – полей. Полей мне на руки…
Мики лил мне в ладони воду из бутылки, а я пригоршнями плескала ее в лицо, в ноздри, где по-прежнему гнездилась мерзкая вонь, плескала и никак не могла отмыться.
– Хватит, – сказал Мики. – Переоденься, а мы пока погрузим.
Они с Зивом принялись перетаскивать труп в кузов «Тойоты». Оба были одеты по-бедуински – в длинные балахоны, лица замотаны головными платками. Пикап «Пежо», на котором они следовали за машиной Али, принадлежал племени рашайда. Мики угнал его два часа тому назад от кофейни на Первом шоссе. Я тоже переоделась. Зив остался в «Тойоте»; вернувшийся Мики смерил меня придирчивым взглядом.
– Замотай голову, чтобы только глаза были видны, – сказал он. – Да не так! Дай-ка мне… Ну вот, примерно так. Вообще-то лучше сядь на заднее сиденье и не высовывайся. У них там видеокамеры на подъезде. Вдруг потом разглядят что-то не то… Ты как, в порядке?
Я молча кивнула. На холме возле Аз-Зубейдат мне не пришлось выходить из машины. Мики и Зив управились вдвоем. Когда мы отъехали, детоубийца свисал с рамы на своем пикапе – в точности так же, как два с половиной года тому назад свисали несчастные девочки. Отъехав на достаточное расстояние, мы еще раз переоделись и, бросив «Пежо» на обочине, пешком добрались до своей тачки. В ворота Офера наш «Шевроле» въехал уже на рассвете.
– Ну, если он и теперь не позвонит… – сказал Мики.
– Позвонит, не сомневайся, – ответила я. – Вы как хотите, а я под душ. Постою там часик-другой – может, отмоюсь.
Звонок прозвенел уж после того, как мы отправили Малыша в школу. Мики взял трубку и минуту-другую слушал, не произнося ни слова.
– Когда?.. Где?.. – спросил он наконец, выслушал ответ, положил телефон и повернулся к нам. – Звонил Абульабед. Встречаемся в три часа ночи в вади Ганэн. Зив, собирай ребят и предупреди своего приятеля-следопыта из Бани-Рашад. Пусть готовят достойную встречу.
Мики сказал мне остаться дома. Наверно, он готовился к моим возражениям, но я и не намеревалась участвовать в истреблении банды «рюкзачников». Война – неженское дело, особенно когда она превращается в бойню. Мики и Зив уехали воевать, а я уложила Малыша и легла сама. Последние несколько ночей получалось урвать для сна не так уж много времени, и я была уверена, что отключусь, едва коснувшись подушки. Но вышло иначе, как это иногда бывает на фоне крайней усталости. На фоне, на фоне, на фоне…
На фоне задника отнятой жизни бедуина Али Зубейдата. На фоне задника, превращенного мною в непроницаемую черноту. Что там было нарисовано прежде? Наверно, что-то очень примитивное, как у грязного блохастого ишака. Пожрать, поспать, найти себе девку, накуриться дури. Украсть беспризорное, изнасиловать беспомощную, убить беззащитного. Он безусловно заслуживал смерти, а мир заслуживал избавления от этого двуногого зверя. Но я не чувствовала ни радости, ни облегчения – только грусть, щемящую пронзительную грусть, от которой на глаза наворачивались слезы. Я встала с постели и вышла на балкон в надежде, что пустыня поможет мне успокоиться.
О ком или о чем я плакала, воспользовавшись тем, что никто не видит моих слез? Уж, конечно, не об Али Зубейдате. И, видимо, не о повешенных девочках или об их матери, своей рукой перерезавшей себе горло, чтобы сбежать от еще худшей боли. Их я уже отжалела всухую. Тогда о чем? Не знаю. Возможно, о том, что мне приходится ходить в заместителях Бога? Или о Нем Самом, создавшем мир и подарившем людям бесценную свободу поступать так, как им кажется лучше. Да-да, лучше! Лучше! А потом оказалось, что эта свобода породила ад: жирного фалафельщика, который насиловал меня с восьми лет, и моего первого муженька – бандита с опасной бритвой, и этого вот бедуина Али, и еще многих других мерзавцев, убийц и насильников. О ней я плакала, об этой свободе, и о себе, и о Мики, и о Малыше, и о Йоханане Гелте…
Стоп, стоп! При чем тут Йоханан Гелт? Откуда у меня вдруг вылез этот Йоханан Гелт? Кто он вообще такой, этот Йоханан Гелт? Я так удивилась, что перестала рыдать. Ночная пустыня насмешливо смотрела на мои мокрые щеки: вот тебе на, разнюнилась даже девушка из Джей-Эф-Кей, которая вообще-то не плачет никогда. Я вымыла лицо, легла и сразу заснула сном невинного младенчика, еще не знающего, что два или сорок два года спустя его могут повесить на раме, приваренной к кузову старого пикапа.
Проснулась я в одиннадцатом часу от запаха жареного мяса и сразу поняла, что наши дела в полном порядке. После удачной операции на моего мужа всегда нападает жуткий едун. Уж если он в десять утра лопает стейки, запивая их красным вином, значит, ночью все получилось тип-топ. Я спустилась в гостиную. Мики стоял у плиты с полотенцем через плечо.
– Бетти, девочка! – закричал он, не оборачиваясь. – Садись, будем ужинать!
– Милый, сейчас утро, – напомнила я. – Ты не один сейчас жаришь. Взгляни за окно: солнце от тебя не отстает. Мягко говоря.
– Ерунда! – возгласил Мики, размахивая лопаткой. – Я жарю намного лучше! Кстати, это уже третья порция!
Я насыпала в миску хлопья, залила молоком и села к столу.
– Ладно, рассказывай. Что там с твоим любимым телефонным абонентом Абульабедом?
Мики скинул стейки на тарелку и печально вздохнул:
– Кирдык Абульабеду, девочка. Больше уже не позвонит никому. Ты что, вино не будешь? Ну ладно, тогда я один. За упокой наших с тобой проблем…
Армия Абульабеда въехала в узкое ущелье вади Ганэна на шести пикапах: двадцать два бойца, вооруженные автоматами, гранатометами и крупнокалиберным пулеметом, смонтированным на треноге в кузове передней машины. В этом месте шейх планировал соединиться с обещанной подмогой от Мики, а затем совместными силами двигаться в сторону Бани-Рашада, дабы примерно наказать обнаглевшее вражеское племя. Но вышло иначе.
Вместо Мики банду ждала хорошо подготовленная засада бедуинов рашайда. Когда пикапы Абульабеда втянулись в самое узкое место ущелья, по его сторонам и спереди вдруг включились с полдюжины прожекторов, и на бандитов обрушился вал автоматного огня. «Рюкзачники» не имели ни единого шанса выбраться живыми из этого огневого мешка – или рюкзака, если воспользоваться образом, более подходящим к данному случаю.
– Их расстреливали, как уток в тире, – сказал Мики и, жмурясь от удовольствия, прожевал еще один кусок мяса. – Ты уверена, что не хочешь стейк?
– Уверена, – кивнула я. – Значит, ваша помощь даже не понадобилась?
Мики скромно пожал плечами:
– Ну, как тебе сказать… Видишь ли, бедуины не слишком обучены ремеслу стрелкового боя. Палят-то они много и вдохновенно, но попадают редко. И потом, не забывай: Зив и его ребята твердо намеревались отомстить за своих друзей. Ну а мне было важно убедиться, что с Абульабедом покончено. Зив привел троих: все голанчики, все снайпера. В общем, можно суммировать так: рашайда не давали им головы поднять, а мы сидели сверху и аккуратненько, одиночными выстрелами: тук… тук… тук… И так двадцать два раза. Вернее, двадцать два «тука».
– Мики, ты описываешь не бой, а резню.
Он вдумчиво осушил бокал и налил еще.
– Ага. Может, ты не в курсе, но удачный бой – всегда резня. И неудачный тоже – вопрос лишь, кто кого режет. Мне кажется, на этот раз получилось самое то. Никого из наших даже близко не задело.
– А полиция? Неужели никто не подумал вызвать полицию или погранцов? Грохот-то небось стоял на всю округу.
Мики рассмеялся, как будто услышал хорошую шутку.
– Во-вторых, там поблизости армейский полигон. Люди наверняка решили, что идут бригадные учения.
– Ты забыл «во-первых».
– «Во-первых» ты и сама знаешь: полиция не лезет в разборки между племенами. Себе дороже. Так что следствия тоже не будет. Ты уверена, что не хочешь вина?
– Ладно, – вздохнула я, – наливай уже и мне. Ужинать так ужинать.
4