Хайм

– Это еще не так много, – сказал он, помолчав. – Подобной инфой владею во всем мире только я, да и то чисто случайно. Он ведь тоже начинал с хакерства. А потом стал кое в чем помогать полиции. Есть там такой особый отдел компьютерных преступлений. Ну и я как-то… впрочем, неважно. Искал-то я там совсем другое, а по дороге наткнулся на его след. Чисто случайно. Потом-то этот след убрали – может, он сам и убрал. Но я уже подглядел… – парень торжествующе хихикнул. – Вот оно как. Точно как я вам объяснял. Тот, кто работает один, не прокалывается. А стоило ему всего один разочек понадеяться на тупых ментов – и вот пожалуйста… Короче, берете адрес или нет?

Я молчала, пытаясь пристроить в сознании эту огромную сумму, но она просто не влезала туда, как плечи здоровенного амбала – в детскую курточку. Даже если собрать все мои сбережения… даже если продать квартиру и всё, что продастся…

– Ладно, – парень снова притянул к себе бумажку. – Если вы так просите, согласен на скидку. Вот. Но это последняя цена. Я ведь тоже рискую. Он наверняка мстительный, и связи у него, должно быть, такие, что везде достанет… А для вас это единственный вариант, поверьте. Идите к нему, падайте в ноги. Он гений, а гении не все злые. Попадаются и неплохие ребята. Ну так как?

«Есть еще деньги Найта… – подумала я. – С ними, пожалуй, хватит». Обрубленное скидкой число втиснулось наконец в мою черепную коробку; швы затрещали, но сдюжили. При этом, наверно, выдавилось что-то другое, потому что я вдруг увидела себя словно со стороны: толстую растерянную пожилую тетку в молодом двадцатипятилетнем плаще. Вот я роюсь в сумочке; движения замедленны и неточны. Вот я достаю ручку, вот робко тянусь за переходящей, как приз, запиской. Вот начинаю царапать на ней неровные буквы. Ручка не пишет, рвет бумагу; сердобольный парень кидает мне через стол карандаш. Я подбираю карандаш и пишу: «Деньги принесу через неделю. Здесь же, в то же время».

Зато на улице я вдруг ощутила поразительную легкость, не шла, а летела. Еще бы, ведь я только что сбросила с плеч практически всё, чем владела, всё, что так или иначе привязывало меня к этому чужому случайному городу: квартиру, мебель, посуду, вещи, скромный счет в банке. Столько лет наружной жизни – где они, что они? Всё обратилось в пшик! И ради чего? Ради пучка эфемерных надежд. Ради надежд на то, что жуликоватый хакер не обманет, что адрес окажется правильным, а гений добрым, что снаружистка Трай согласится меня выслушать, что я смогу в нужный момент выдавить из себя не просто произносимые, но еще и единственно верные слова. Но как бы много ни набралось допущений, какой бы несбыточной ни выглядела итоговая надежда, она все равно была куда реальней, ощутимей, важней наружной эфемерности, наружных лет, наружной жизни, столь бесповоротно и дешево обратившейся в пшик, в ничто. Разве настоящая реальность может исчезнуть с такой быстротой? Никогда. А коли так, то и жалеть не о чем.

«Хорошо бы сохранить ноутбук… – весело думала я. – И оставить деньги на билет. Потому что он ведь может жить где угодно, этот гениальный Программер, в любой точке Земли. Зато Найта я повезу зайцем, чтоб не зазнавался. А то взял себе моду кричать на женщину, тоже мне рыцарь…»

4. Найт

Я вынужден был отдать Ей почти все свои деньги. Вдобавок к этому пришлось продать дом, где я жил, прежде чем переселиться на виллу к Постуму и Трай. Впрочем, Она тоже лишилась всего своего имущества: проклятый хакер оказался сущим проглотом. Да, информация стоит денег, но требовать такую огромную сумму всего-навсего за один адрес? Как хотите, но это чересчур; я в жизни бы не согласился на подобные разбойничьи условия просто так, без торговли.

Ладно… Какой смысл махать кулаками после драки? Кроме того, мое положение не располагало к спору. Она ведь всегда могла напомнить мне, кому из нас двоих пришла в голову идея нанять хакера, кто из нас двоих кричал: «Найди и заплати!» В конце концов, именно это Она и сделала – нашла и заплатила, – так что жаловаться вроде как не приходилось. А что касается неподъемной цены, то, учитывая характер этой робкой лузерши, трудно было ожидать практичного ведения дела. Не нужно быть опытным жуликом, чтобы сразу распознать в Ней беспомощную жертву. Хорошо еще удалось сохранить ноутбук – в противном случае мой вход в Хайм, то есть собственно бытие, полностью зависели бы от наличия публичных терминалов на вокзалах и в аэропортах.

«Успокойся, – говорил себе я, – деньги не проблема. Ты молод, силен, привлекателен, владеешь превосходно оплачиваемой профессией. Годик-другой, и ты вернешь потерянное… Главное – сохранить сына. Такого, как Постум, больше нет и не будет. Хотя ты сам еще мог бы пережить его уход. Ты, но не Она. Ее это стопроцентно убьет: Она ведь всего-навсего убогая снаружистка».

Временами я ловил себя на том, что страх за Нее и в самом деле тревожит меня едва ли не больше всего – даже больше, чем страх потерять Постума. Инстинкт самосохранения? Наверно. Ведь оператор-снаружист жизненно необходим любому гражданину Хайма. Я ощущал себя ребенком, который вынужден прогуливаться в сопровождении крайне ненадежного взрослого среди клеток с опасными дикими зверьми. Что если этого взрослого съедят или похитят? Кто тогда вернет меня домой? Не лучше ли прямо сейчас подыскать другого опекуна? Пусть передаст мой аккаунт и пароль кому-нибудь более подходящему…

Но к неприязни, которую я испытывал к Ней, примешивалась еще и жалость. Ведь Она превратилась в человеческий обломок не по своей вине. Ведь если бы наружная жизнь не была такой гадкой, такой беспощадной, не уродовала бы красивых, не унижала гордых, не топтала невинных – да-да, если бы не всё это, моя снаружистка выглядела бы совершенно иначе. Точнее говоря, Она была бы мною. И это чувство родства – пусть даже только потенциального – не позволяло мне бросить Ее на произвол судьбы, хотя, возможно, именно в этом и заключался мой единственный шанс.

Ну и, конечно, имя. Причина последняя в списке, но первая по значению. Человек с именем Найт не может покинуть товарищей в момент кризиса. В любое другое время – пожалуйста, но только не тогда, когда над головой нависает свинцовая, чреватая гибелью тяжесть. Многие назовут это глупостью, синдромом раба, безрассудством – ну и черт с ними, со многими. Кем бы я был, если бы сбежал от Нее в такую минуту? Ведь кроме меня у Нее оставался лишь старый ноутбук, да билет на самолет, да несколько жалких грошей на еду.

Рейс, как назло, отложили из-за каких-то протестов кого-то во имя чего-то. Как я понял, снаружи постоянно протестуют, воюют и бьют; редко кому удается проскочить без потерь сквозь бесконечную череду этих бессмысленных заварушек. Вот и нам пришлось ночевать в аэропорту среди потных, злых на весь мир пассажиров. Она знала о моей тревоге и изо всех сил храбрилась, но я-то чувствовал, какой чудовищный колотун сотрясает эту насмерть перепуганную тетку.

Мы забились в дальний угол зала ожидания, потому что Она отвыкла от большого количества народа и от людей вообще и старалась быть максимально незаметной – трудная задача с такими-то размерами тела. Маленькому существу легко стушеваться, но нет ничего комичней толстухи, которая пытается втиснуться в мышиную нору. За подключение к интернету в аэропорту драли бешеные деньги, но я настоял, чтобы Она заплатила, и, как выяснилось, зря: Постум появился лишь для того, чтобы осведомиться, не приходила ли мама, и, услышав отрицательный ответ, вышел из Хайма, несмотря на все мои уговоры. Тут только я осознал, что у Нее не осталось денег на ужин, и странным образом досада на собственный эгоизм обернулась досадой на Ее безответность: ведь ничего не сказала, не возразила, не напомнила, просто заплатила свои последние гроши, и точка. Вот и сиди теперь, дура, глотай воду из-под крана.

– Ничего, не страшно, – сообщила Она мне, униженно улыбаясь, – иногда полезно поголодать.

Ну да, кто, взглянув на тебя, стал бы спорить?..

К моменту посадки я совершенно с Нею измучился. Если раньше меня беспокоила лишь ее предстоящая встреча с Программером, то теперь я уже начал всерьез сомневаться, сможет ли Она живой и невредимой добраться до его двери. Как потом выяснилось, это были совершенно напрасные страхи: тогда я еще и представить себе не мог уровень живучести снаружистов. Там, где любое нормальное существо давно уже отбросило бы копыта от нескончаемых несчастий и жестокого обращения, эти как ни в чем не бывало продолжают тянуть и тянуть свою лямку. Зачем? Почему? Поди пойми…

В самолете Она с трудом втиснулась в кресло.

Как и следовало ожидать, место оказалось не у окна и не у прохода, а посередке, ни то ни се, двойная порция неловких телодвижений – и для того чтобы выйти самой, и для того чтобы пропустить сидящего у окна пассажира. Излишне говорить, что Ей было неудобно просить, и Она всякий раз терпела до последнего, а затем бесконечно долго возилась, распрямляя затекшие ноги, обдирая бока поручнями и придавливая своими телесами возмущенных соседей. Удивительно, как это мы долетели, не лопнув от напряжения и не сгорев от стыда.

На выходе из аэропорта позорный цирк продолжился. Я уверен, что Она без колебаний двинулась бы пешком, если бы знала, как дойти, или хотя бы имела возможность спросить дорогу у встречных. Но отсутствие пешего варианта делало обязательным использование такси, то есть требовало денег, которые кончились еще при отлете. Оставалось одно: продать что-либо. Думаю, Она понимала, как это будет выглядеть, и потому смущенно попросила меня не смотреть. Трудно вообразить более идиотской просьбы: если бы я мог физически отделиться от Нее, это произошло бы намного раньше – еще при первом знакомстве. Но в условиях нашей фактической неразделимости подобная нелепая стыдливость выглядела едва ли не изощренным издевательством. Тем не менее я промолчал, дабы не усугублять и без того тяжелую ситуацию.

Пыхтя и обливаясь потом, Она взгромоздилась на пассажирское сиденье и в ответ на вопрос таксиста протянула ему записку с адресом и часики, которые тут же сняла с руки. Шофер бегло взглянул на часы и возмутился. Мы вышли и стали ждать следующую машину. После пятой или шестой попытки подошел распорядитель и пригрозил сдать нас в полицию. Я ожидал, что Она заплачет или все же попробует выдавить несколько слов мольбы, но глаза Ее оставались сухими, а рот на замке. И тут я впервые понял нечто очень важное: эту женщину можно высмеять и обругать, ее можно унизить, но сама она никогда не унизит себя выпрашиванием подачки. Как бы Она ни жила, это никогда не происходило «за так», задарма, по чьей-то милости. Она всегда требовала от жизни счет и оплачивала его до последнего гроша. У этой бесформенной жабы было мускулистое сердце рыцаря, Найта.

Наши глаза остались суше Сахары, и неважно, что творилось у нас внутри, когда мы протянули распорядителю наш ноутбук, наше последнее имущество и предпоследний козырь – за ним уже шла только жизнь. Мужчина смущенно усмехнулся, и это смущение на долю секунды сделало его похожим на человека. Затем он проверил, работает ли комп, сунул его под мышку, а свободной рукой махнул в сторону колонны таксомоторов. Две минуты спустя мы отъехали от терминала. Дорога показалась мне очень длинной; возможно, наш старенький ноутбук был не такой уж и выгодной сделкой для хапуги-распорядителя.

Дом по указанному хакером адресу находился в спальном пригороде и на первый взгляд ничем не выделялся в длинном ряду двухэтажных особнячков однотипной застройки. Район выглядел довольно унылым, чтоб не сказать необитаемым; судя по наглухо задраенным ставням, жухлым газонам и расставленным повсюду объявлениям о продаже и найме, большинство домов пустовало – как видно, город переживал не лучшую пору. Когда такси отъехало, мы остались одни на узеньком тротуаре; вокруг не было ни души. Оглядевшись, Она поежилась:

– Похоже, тут никто не живет… я так и думала, что тот парень обманет.

– Погоди, – возразил я, – ты ведь даже не попробовала постучаться в дверь. А что касается места… – говорят, снаружи сейчас кризис, люди теряют работу и уезжают туда, где она еще есть. Вот и тут, похоже, дела не ах. Да и вообще, не так уж здесь и пустынно: смотри, смотри, кошка!

И впрямь в нескольких метрах от нас из неплотно прикрытого мусорного бака вывернулась кошка, мягко спрыгнула на землю и, высоко задрав хвост, двинулась через дорогу.

– Вот видишь, – сказал я. – Если бак не пуст, то и дом обитаем.

Она молчала, с опаской поглядывая то на меня, то на предполагаемый дом Программера. Он и самом деле мало чем отличался от соседних особняков, где явно не жил никто: такой же запущенный газон, глухо запертые ставни на окнах и заржавевшие от долгого бездействия петли гаражных ворот.

– Я не смогу, – прошептала Она наконец. – Ты ведь знаешь. Я начинаю задыхаться, когда нужно говорить по заказу.

«Ну вот, начинается… – подумал я. – Не сможет, точно не сможет. Если бы он еще открыл дверь, чтобы хоть как-то начать общение… Тогда можно будет что-нибудь написать или воспользоваться жестами. Но для этого надо прорваться внутрь. А чтобы прорваться внутрь, придется прежде поговорить по интеркому. То есть сделать нечто принципиально Ей недоступное. Заколдованный круг. Плохо дело».

– Ерунда, – произнес я вслух. – Ты сможешь. Со мной-то ты говоришь нормально.

– С тобой другое дело, – отвечала Она. – С тобой я говорю мысленно. Мысли не слова, мысли не душат, если только они не слишком горькие. А там, на двери, интерком. Там нужно во весь голос. И без пауз, иначе он просто отключит связь и больше не откроет. Решит, что это дети балуются.

– Где ты видишь тут детей? Тут кроме одной помойной кошки… – я осекся, остановленный неожиданной мыслью. – Подожди-ка. Кажется, есть идея.

Мы подбежали к мусорному баку. Есть! Коробка из-под пиццы лежала сверху – слегка подмокшая и грязноватая, но вряд ли это будет заметно на мониторе камеры наружного наблюдения.

– Вот, держи! – я сунул коробку Ей в руки. – Тебе не придется ничего говорить! Позвонишь по интеркому и, когда он ответит, покажешь ему коробку. Только бы он оказался дома…

– А потом? – Она растерянно смотрела на меня, держа перед собой грязно-белую картонку. – Что мне делать потом?

– А потом пицца с котом! С помойным! – заорал я, вдруг начисто потеряв терпение. – Когда ты перестанешь задавать идиотские вопросы?! Ты, толстая глупая лузерша! Сейчас тебе нужно думать о том, как бы сойти за посыльную. Хотя, чтобы принять тебя за нее, нужно быть поистине добрым гением! Или наоборот, полным кретином. Марш к двери! Звони! Звони, кому говорю!

Побледнев в тон коробке и едва переставляя ноги, Она двинулась вперед по заросшим травой плитам дорожки. Вот и дверь. Она сделала безуспешную попытку глубоко вздохнуть и с размаху, чтоб не передумать, ткнула пальцем в светящуюся кнопку интеркома.

– Еще раз! – скомандовал я спустя минуту ожидания.

– Никого нет…

– Еще раз!!

Она позвонила снова. Прошло еще с полминуты. Я уже было решил, что в доме и в самом деле нет никого, как вдруг укрепленная над дверью камера наружного наблюдения дрогнула и пришла в движение. Затем в интеркоме послышалось недовольно-вопросительное ворчание.

– Коробку! – зашипел я. – Подними к камере коробку! Быстро!

– Что? Пицца? – хрипло выговорил интерком. – Пицца была вчера. Сегодня я ничего не заказывал. Уходи. Это не ко мне. Ошибка в адресе.

Щелчок. Тишина.

– Звони еще раз! Длиннее, длиннее!

Она вжала указательный палец в кнопку звонка.

На этот раз интерком взорвался почти без паузы.

– Ну что?! Что?! Что вам всем надо?! Я же сказал – не ко мне! Не ко мне!.. – внезапно он запнулся и уже без прежней уверенности закончил: – Или ко мне?