Теории внимания

Если восприятие уже направленное, если оно идет со вниманием, то как его еще направлять? Высказывание оказывается безграмотным.

Впрочем, это только в том случае, если внимание действительно не существует. А это весьма сомнительно. И я надеюсь, что когда я доберусь до разбора подобных теорий, это станет вполне очевидным. В таком случае если внимание все же есть, кажется, что его вполне можно направлять, поскольку мы все постоянно делаем нечто подобное в жизни.

Однако вопрос остается. Если я не знаю, что такое внимание, я не могу и быть уверенным в том, что с ним можно делать. Действительно ли я направляю внимание, когда мне кажется, что я это делаю. Или же я с помощью внимания направляю восприятие? А оправданно ли и такое утверждение?

Способно ли внимание направлять восприятие? Или же это дело разума? А внимание занято совсем иными задачами? Оно, безусловно, что-то делает с восприятием. Но что? Направляет его? А зачем? Зачем вниманию направлять восприятие? Если исходить из того, что делает восприятие, то, условно говоря – чтобы с его помощью поглядеть на что-то?

В таком случае внимание использует восприятие как подзорную трубу или лупу для тщательного разглядывания того, что это самое внимание привлекло. Но тогда внимание становится деятелем. А это кажется абсурдным. Внимание, безусловно, некая способность или свойство, но уж никак не тот, кто рассматривает. Внимание – это то, что используется при рассматривании; оно – одно из моих орудий.

Следовательно, внимание не может направлять восприятие. И не может с его помощью разглядывать нечто тщательнее, чем если бы оно разглядывалось без внимания. Но тогда зачем его направлять? И на что его можно направить?

Вот меня заинтересовал странный звук. Я начинаю прислушиваться и делаю это со всем возможным вниманием. Очевидно, что это как раз такой миг, когда я «направляю внимание». Но на что?

На звук? Или же на сам поток восприятия, который поступает через органы слуха в мое сознание? Может ли мое внимание вообще прикасаться к предметам внешнего мира? Или Беркли был прав, и именно во внимании мы имеем пример того, что всегда внутреннее и наружу выйти не может.

Это утверждение соблазнительно, поскольку если бы внимание рассматривало внешние предметы, оно бы действовало вместо органов восприятия и тем сделало бы их ненужными. Исходя из предположения, что природа лишнего не терпит, приходится считать, что каждое мое орудие делает свое дело: восприятие воспринимает, а внимание внимает. И это совсем не одно и то же!

Этот пример тем более важен, что исходно, как вы помните, считалось, что внимает, или внемлет, – это как раз слушает. Точнее, внимательно слушает. Но что слушает, когда мы внемлем, – ухо или внимание?

Очевидно, что, говоря «внемлет», русский язык подчеркивает некое особое качество привычного действия. Внимать – это не просто слушать, не слушать как обычно, а слушать как-то особенно, с некой глубиной и с особым качеством, позволяющим извлечь из услышанного гораздо больше.

Вот эта способность извлекать нечто из услышанного или увиденного, похоже, и есть суть внимания. Внимание не созерцает предметы и явления внешнего мира. Оно извлекает нечто из потока восприятия. А значит, является следующим, так сказать, глубинным уровнем какого-то действия, которое начинается с восприятия. Допускаю, что с познания.

Но познание имеет на выходе знание. Иначе говоря, это действие, осуществляемое соответствующими органами человека, чтобы получить знания. Очевидно, о мире или о себе. И внимание вписано в эту цепочку условных органов или последовательность действий по обработке поступившего. Поступившего куда?

Очевидно, в сознание. То, что воспринято, либо не осознается нами, и тогда из него не рождается знание. Либо осознается, то есть, как прямо звучит в этом слове, превращается в знание. Где-то здесь, между восприятием и осознаванием, и скрывается внимание.

Можно ли его направить на что-то, и если можно, то на что и зачем?

Очень похоже, что направить его можно именно на то, что уже поступило в сознание, но еще не превратилось в знания. А это – впечатления. То есть те самые непосредственные отпечатки, про которые говорили еще Сократ, Платон и Аристотель. Как утверждал Сократ, отпечатки эти, или впечатления, остаются в среде, окружающей душу. Но со временем могут стираться, как следы на песке.

Очевидно, что это было первое описание оперативной памяти, которая до долей секунды измеряла, сколько времени держатся такие не закрепленные в памяти впечатления. Но почему они не закрепляются? Ответа два, и они, условно говоря, разного уровня. Первый: потому что они не перешли в память, не были запомнены. Второй – и он же объясняющий, почему они не запомнились, – потому что на них не было направлено внимание.

Мое понятие о внимании только что позволило вполне естественно употребить выражение «направить внимание». Значит, я ощущаю, что направить внимание действительно возможно. Но до этого такое выражение казалось мне неистинным, а теперь я в нем не сомневаюсь. При этом мое утверждение далеко не доказано и тянет за собой множество вопросов о том, как действительно устроено наше сознание и работа разума. И все же!

И все же определение, как говорится, сферы приложения внимания как потока впечатлений, которые мы получаем от внешнего мира, выглядит чрезвычайно правдоподобным. Ясности оно прибавляет мало, но зато позволяет задуматься о том, чем же в таком случае может быть внимание. Правда, на выходе от такой задумчивости одни вопросы и смутные подозрения.

Если внимание направляется нами на впечатления, которые, по сути, и составляют поток восприятия, поступающий в сознание, чтобы подвергнуться распознаванию, а затем и осознаванию, то что же тут делает внимание? Распознавать полезное или значимое в потоке впечатлений оно не может – оно же не есть распознавание. Обобщенно можно сказать, что это должен делать разум. Но разум делает много дел, поэтому можно сказать и то, что он же и направляет внимание. Однако вряд ли можно сказать, что он и есть внимание. Это моими бытовыми понятиями о разуме и внимании никак не принимается.

Разум зачем-то использует внимание. Понятно, что на поверхностном уровне исследования возможен ответ: разум использует внимание, чтобы не пропустить опасность или нечто полезное. Это очевидно. Пока я воспринимаю со вниманием, я ничего подобного не пропущу. Но стоит мне отвлечься – и готово!

Но что значит отвлечься? Отвлечь внимание? Нет, тут все очевидно: отвлечься – это либо посмотреть на что-то иное, либо подумать о чем-то ином. Это явно означает иное направление восприятия.

Но означает ли это, что внимание механически привязано к восприятию, и непроизвольно окажется именно там, куда я направил восприятие? На первый взгляд, это именно так! В таком случае, внимание – это свойство восприятия. Но если это так, то любое восприятие идет со вниманием. А когда внимание пропадает, то означает это лишь то, что мы не удержали восприятие направленным на один и тот же предмет. Наше восприятие начало бегать, и с ним забегало внимание, что и называется в речи его потерей.

Но восприятие не может бегать. Оно тоже не деятель и не может само себя направлять. Это лишь орудие, используемое разумом. Следовательно, потеря внимания – это лишь перевод восприятия с одного важного для разума предмета на другой. А еще точнее, быстрое перебегание с одного предмета на следующий и далее.

Вот когда мы не в силах удержать восприятие лишь одного предмета, мы и говорим о том, что не можем удержать внимание на чем-то одном. В таком случае, не означает ли внимание некую силу, с помощью которой разум управляет восприятием?

В этом предположении ощущается некая истинность, и в то же время оно противоречит предположению, что внимание извлекает знания из потока впечатлений. Если оно лишь извлекает их, как оно может и удерживать восприятие на чем-то одном? Может ли оно делать это тем, что просто не отпускает нужную струю впечатлений, словно бы прилипнув к ней, прильнув, как томящийся жаждой к поверхности ведра с водой – и это ведро не оторвать, пока он с силой к нему присасывается?

Вопросы, вопросы…

Глава 13. Слушать со вниманием

Похоже, что следующие примеры из словаря Евгеньевой: «слушать со вниманием, отвлечь внимание противника» – прямо продолжают предыдущий разговор. Возможно, они позволят глубже понять, что значит «направить внимание».

Слушать со вниманием – это, с одной стороны, направлять внимание на то, что слушаешь. С другой, если вспомнить определение этого словаря, это «сосредоточенность… слуха на каком-либо объекте». Тут сразу возникает вопрос: направлять внимание и сосредоточивать слух – это одно и то же? Если исходить из требований логики, то получается, что так.

Но в таком случае направленность и есть иное имя для внимания. Как, впрочем, и сосредоточенность. Что, по сути, означает, что вниманию отказывается в собственном существовании. Однако само русское выражение «слушать со вниманием» звучит так, что усомниться невозможно: внимание существует и распознается носителем языка. Причем распознается как нечто дополнительное к слушанию или любому иному восприятию.

Но ведь и сосредоточенность или направленность тоже дополнительны к восприятию. Можно слушать с сосредоточенностью или с направленностью. Можно, но все же подобные словосочетания не ощущаются естественными для русского языка, в отличие от «слушать со вниманием». Гораздо естественней – слушать сосредоточенно.

А уж направленность вообще не сочетается ни со слухом, ни со зрением. «Смотреть направленно» или «слушать направленно» звучит просто глупо. Хотя при этом мы понимаем, что вполне можем направить и слух, и зрение на что-то определенное. Однако направленное внимание звучит естественно, а направленный слух – как искусственная конструкция.

Слушать со вниманием – естественно!

И это опять возвращает меня к тому, что внимание каким-то образом добавляется к восприятию, и это вполне доступно нашему наблюдению. И, наверное, самонаблюдению. Что, кстати, еще вопрос! И вопрос важный.

Вот я слушаю нечто со вниманием. И вдруг решил проверить, со вниманием ли я слушаю. Для этого мне необходимо куда-то поглядеть, обратить свой внутренний взор, то есть поток восприятия, на свое собственное состояние. Естественно, оно в этот миг отвлекается от того, что я слушал. Следовательно, пропадает и внимание? И я обнаруживаю, что пытаюсь рассмотреть самого себя, но не обнаруживаю того внимания, с которым слушал.

Как же в таком случае я могу знать, что слушаю со вниманием? При этом я определенно знаю про себя, когда такое случается. Есть два предположения: либо я вспоминаю это задним числом, либо внимание не есть сосредоточенность восприятия, а является чем-то самостоятельным и может сохраняться какое-то время и после того, как восприятие завершено. И в такие мгновения, если направить внутреннее созерцание на него, его еще можно ухватить. Пусть как отток чего-то, какой-то среды, которая только что заполняла мое сознание.

Первое предположение гораздо вероятней. Мы ведь действительно помним, что были весьма сосредоточены на чем-то – настолько сосредоточены, что нас ничто не отвлекало и даже ничто не существовало. Мир как бы сжался в узкий коридор света, и было только то, что внутри этого коридора. Именно это состояние языковеды и пытаются передать словом «сосредоточение», хотя это явно нечто иное.

Очень правдоподобное предположение, но вот беда: мы не просто помним подобные состояния, мы их как-то умудрились запомнить! А для этого их надо было видеть прямо во время их существования. И если это и ощущалось как восприятие со вниманием, значит, мы видели свое внимание прямо во время его существования. И, значит, внимание можно наблюдать непосредственно.

Если бы это было не так, мы бы имели опыт наблюдения себя только без внимания, поскольку оно ускользало бы от нас с каждым переключением восприятия. Но мы, похоже, действительно способны наблюдать себя в состоянии внимания, ухватывая то ускользающее нечто, что только что было направлено на слух, а вот уже перетекает в наблюдение за восприятием. Знаменитый парадокс, описанный в прошлом веке как наблюдение за наблюдателем…

Не хочу сейчас вдаваться в это дзэнско-чаньское, а в действительности йогическое упражнение и всю его метафизику. Пока для меня важнее то, что собственное внимание всегда можно ухватить за хвост, то есть успеть заметить. И оно не исчезает, как только я задумал переключиться на наблюдение за ним. Этот как раз признак того, что внимание не есть явление метафизическое!

Оно явление психологическое, то есть имеющее некую, условно говоря, плоть и кровь. Метафизика, как она исходно была заложена Аристотелем и развивалась в Новое время после Декарта, болела некой отстраненностью от действительного мира. Во времена после Аристотеля она строилась по законам логики. Это сохранилось и после Декарта, однако значительно усилилась некая математичность самого подхода к метафизическим понятиям.

Психологизм, как это видно на примере многих философов прошлых веков, изгонялся из философского способа думать, чтобы произошло некое очищение исследуемых понятий. Особенно ярко это отразилось на феноменологии Гуссерля, которая в сущности является разновидностью логики. Почему я говорю о ее математичности?

Да потому, что никто, включая Канта или Гуссерля, не задался вопросом о действительной природе того же Логоса или Разума. Точнее, им казалось, что будет очень хорошо, если их оторвать от живого человека и рассматривать как некие космические явления, которые существуют сами по себе. И которые редкие философы могут использовать, а остальные люди только портят своей низменной связью с миром и обычной жизнью.

В итоге метафизические понятия оказались подобны знакам или числам. И если меняешь в таком знаке хоть черточку, меняется весь знак всецело. И если у тебя только что была единица, то двойка – это полностью иное, и в ней нет и следа от единицы! Это переключение из черного в белое, из света в тьму! В сущности, это возрождение платонической страсти к математике, где математические символы и стали основой всех идей.

Аристотель лишь пытался по-своему повторить с помощью логики то, что Платон сделал с помощью математики. Если вдуматься, то в этих их усилиях была воплощена мечта о точном языке философствования. А точнее того, как мы думаем. Именно эта мечта подвигла Канта на критику чистого разума, а Гуссерля – на очищение феноменов.

Однако психологизм не просто портил жизнь Гуссерлю. Он действительно должен был быть изгнан из подобного описания Логоса, если мы строили гипотезу того, как должен работать этот вселенский Разум в чистом виде. Психологизм, можно сказать, пачкал следами живого все чистые построения философов. Он лишал их знаки однозначной точности, какой удается достичь в математике.

Внимание, будь оно знаком внимания, исчезало бы сразу, как только мы переключили восприятие, на которое оно направлено. А оно не исчезает! Мы умудряемся его заметить. Очевидно, что оно не знак, а вещь или даже вещество!

Последнее вовсе не обязательно. Но внимание явно ведет себя как свойство чего-то вполне вещественного. К примеру, как боль. Мы ведь тоже считаем, что она есть и что мы ее наблюдаем в себе. Хотя при этом есть вещество тела и есть его состояние, которое мы описываем словом «болит». И длится не боль, длится состояние тела, которое называется этим словом.

С вниманием происходит нечто подобное. И это значит, что оно либо некая очень тонкая среда, подобная сознанию, либо свойство подобной тонковещественной среды. Если вообще не какого-то органа вроде того же самого Логоса или хотя бы Разума, который мы еще не научились созерцать.