Когда-то, Колю впечатляла Москва, её большие здания, широкие проспекты, суета. Всё было в диковинку для непривыкшего деревенского глаза. Катя почувствовала это сразу, на первом свидании. Ей нравилось это удивление провинциального паренька, то, как он слушает, как разглядывает фасады и вывески, восхищается удобством и чистотой улиц. Даже когда он сказал, что работает на стройке и снимает квартиру на окраине города вместе с двумя земляками, ей стало как-то тепло и сладостно от того, что она не из тех, кто ищет выгоды и комфорта, и не такого пошлого потребительского воспитания, как многие городские девушки.
Но постепенно вся столичная жизнь для Коли стала вроде клетки, вольера в зоопарке. Коля не знал, куда деваться от людей, от взглядов, ежедневной толкотни. В общественном транспорте быстро уставал, гулять совсем разлюбил, дома постоянные ссоры с Катей, недомолвки, скрытые обиды. И всегда при себе носил острое зудящее чувство того, что он везде и всюду лишний, ненужный.
– Поехали в деревню смотаемся, на выходные? Мать звонила, пирогов, говорит, напечет.
– У меня дела.
– Вроде не было, дел-то. Сама говорила.
– Вчера не было, а сегодня появились.
– Может тогда я…
– Что?
– Ну, съезжу, в деревню-то.
Катя вспыхнула:
– Вот еще! Не хватало, чтобы ты опять напился по дороге и паспорт потерял.
– Так, я друга школьного встретил, – оправдывался Коля, – выпили за встречу. Ну, увлеклись маленько.
– Нет, Коля. Или ты остаешься, или…
– Чего? – Отрезал Николай, удивленный сам себе, своей резкости.
Катя немного смутилась. Ей стало неловко.
Помолчали.
– Ничего. Сам решай. – Спокойно произнесла Катя и ушла в ванную.
Коля, конечно, не поехал. Долго сомневался, мучился, но остался дома. И так всякий раз, когда он только упоминал о поездке к родителям в деревню – недопонимание, спор, обида. Квартира, подаренная Катиными родителями на свадьбу, ему надоела, телевизор он уже не переваривал. Метался по комнатам, места себе не находил, как задержавшийся в гостях дальний родственник. Праздники и выходные вообще терпеть не мог. Раньше всех приходил на работу, последним заканчивал и неспешно плёлся до постылого подъезда. Даже с консьержем перестал разговаривать. Здоровался и проходил мимо, погруженный в собственные думы. И больше всего его терзал один неразрешимый вопрос – для чего он нужен Кате? Ведь он чувствовал, что стал лишним в её жизни. Она перестала брать его с собой на встречи с друзьями, часто не бывала дома, постоянно появлялись всевозможные бестолковые дела.
Однажды, Катя вовсе не пришла ночевать. Он просидел возле входной двери с телефоном в руках до самого утра. Потом появилась она – сонная, плавная и улыбчивая. Коля собрался с силами.
– Я даже не знаю, что спросить наперед…
– А лучше ничего не спрашивай, – игриво шепнула Катя.
– Ты где ночевала? – едва сдерживаясь, пробурчал Коля.
– Нигде. Мы в клубе были, на вечеринке. Сегодня же Хэллоуин, – Катя почувствовала опасность и решила стать более серьёзной.
– Чего? Кто сегодня? Какие холуи? Ты чего мне тут вешаешь? – сжимал кулаки Николай.
– Ой, Коля, да ты совсем тёмный. Но я не думала, что настолько! Это праздник, когда все наряжаются в нечистую силу, злых духов, вампиров всяких.
– Ну я сейчас дух-то из тебя выбью!
Коля вскочил и бросился на Катю. Она не успела дернуться с места, как он уже схватил её за грудки и начал трясти так сильно, что голова походила на игрушечную, как у куклы, которая вот-вот отвалится.
– Отпусти! Урод! – Кричала Катя и пыталась ударить Николая коленом между ног, – Отпусти, мне больно!
Только после того, как Катя начала рыдать, Коля ослабил хватку. Его трясло, к голове приливала мучительная духота, дыхание прерывалось сипением. Катя рухнула на пол, как подкошенная и продолжала всхлипывать, не двигаясь с места. Только сейчас Коля заметил, что у жены странно накрашено лицо, бледное и холодное, с ярко-красными подтёками на губах, а на шее, вместо кулона, большой крючковатый клык.
Коля достал из кухонного шкафчика бутылку подаренного кем-то шампанского, и дрожащими руками стал выкручивать пробку. Он услышал, как хлопнула дверь в ванной и с шумом включилась вода. Пробка никак не поддавалась. Коля грохнул бутылку на стол, сел на табуретку, рядом, и заплакал. Злость улетучилась, остался грубый след из тоски и обиды. Он смотрел на свои ладони и думал о том, что никогда не поднимал руки на девушку, а если бы кто-то в его присутствии это сделал, то уж точно бы пожалел о своем гнусном поступке. Как это случилось? Будто бы несколько минут назад он посмотрел неприятный сон, а сейчас явилось пробуждение. А тот, из сна, казался теперь мерзким моральным уродом, драчуном и трусом. Но ведь это не он, не Николай Александров, не рубаха-парень, не тот шутник и весельчак, местный проказник и любимчик сельских девчонок, не тот Коля, что первым из всех одноклассников уехал в Москву, став для всех примером решительности и целеустремленности. Это был другой, совсем не знакомый ему человек, чужак. Нет, это не он…
– Развод, – прозвенело в ушах у Николая; и с тугим хлопком вылетела из бутылки, задев пластмассовый плафон, предательская белая пробка.
Коля стоял на пустынной платформе и жадно вдыхал знакомую прохладу. От привычного, родного запаха тесно сжималась грудь.
Николай не двигался с места, провожая взглядом вагонный состав, уползающий за крутой поворот в гущу леса.
Неподалеку от станции стояли две машины. Частники. Один из них – Петя Марков, узнал Колю и радостно замахал обеими руками.
– Колян! Здорово!
– Здорово, Петя!
– Давненько не видать было! Деловым, поди стал?
– Да куда там. Место есть? Я подожду, если чего.
– Да погнали! В это время народу-то нет, сам видишь. Я вообще ехать не думал. Но потом, моя говорит, чтоб, мол, съездил что-ли, чего, дома-то.
У Пети была старая «Волга». Эта единственная легковая машина, куда помещалось тучное, медвежье тело Петра. А его мощные, волосатые руки, обхватывали руль таким образом, что он практически в них исчезал, как будто руль игрушечный, малоразмерный. Петя был словоохотлив, как и все деревенские частники.
– А где женка твоя?
– В Москве.
– Чего это? Ей вроде раньше тут нравилось. Помнишь, на речку ездили.
– Ну, то раньше, – Коля был не очень расположен к разговору. Больше глядел в окно, жадно впивался взглядом в мелькающие голые деревья и хмурые серые, сырые поля. Но и Петин трёп его не раздражал. Ему давно не хватало той простоты и легкости, с которой в Москве мало кто был знаком.
– Родители по вам уж больно соскучились. Я их тут в город возил, за пенсией. Вспоминают, грустят.
– Ну вот, приехал я. Повидаемся.
– А на долго, приехал-то?
– Навсегда.
Петя замолчал и перестал задавать вопросы. Он закурил и уткнулся в дорогу, внимательно объезжая ямы и упавшие ветки.
У самой деревни по лобовому стеклу застучали мелкие капли. Поднялся ветер. Округа будто бы чему-то очень обрадовалась или возмутилась, охваченная наступающими ранними сумерками.