Перед рассветом

– С капустой… Это хорошо… А что же вчерась не забегала?..

– Хотела забежать, да матушка не пустила…

– Та-ак, – протяжно говорит Тартыга…

Свидание в необычной обстановке придает чувству обоих особую жуткую и заманчивую прелесть…

– Ты бы табачку расстаралась, – говорит Тартыга. – Курить смерть хочется. Почитай с самого утра не курил…

– Принесу, – отвечает Василиса.

Ей жалко Тартыгу… В узкую щелочку она всматривается одним глазом в него, невидного ей и непонятного… Участливо спрашивает:

– Скушно сидеть?

Тартыга подбадривается и уверенно говорит:

– Пустое!.. Отсижу еще сутки, а потом… Попомнят они Тартыгу…

Василиса вздрагивает… Тьма обступает ее кругом, и в этой тьме Тартыга представляется таким таинственным и сильным, как в сказках.

– Ты чего, Григорий, удумал?..

– Ничего… Коли оказия подвернется, – спуску тоже не дам… – загадочно произносит Тартыга.

Разные мысли кружат в его голове. И ему самому начинает казаться, что его угроза не пустые слова и что он способен сделать что-нибудь необычное и большое…

Василиса глубоко вздыхает.

– Григорий…

– Что?

– Поп про тебя спрашивал… Мужики надысь говорили…

– Чего говорили?

– А разное… Говорили – правда ли, нет ли, – будто ты земского боровом обозвал… А потом будто земский осерчал и хотел тебя вдарить… А ты взял вот так ево за руку да и вывихнулся… Правда ли, нет ли?

– Брешут мужики, – отвечает Тартыга. Но ему приятно, что о нем идет прикрашенная народная молва. Он приосанивается и придвигается ближе к щели.

– Ну, а еще что говорили?

– А еще говорили, что грозил ты земскому… «Я, говорил, у князя младшим дворником служил, и князь меня так любил, што по десять рублев на чай давал… Ничего для меня князь не пожалеет… Я и на вас, говорит, суд найду… А то так и без суда…» Это значит красного петуха под крышу али ещо што…

Лицо Тартыги остро и любопытно вытягивается…

– Н-н-у-у? Так и говорили?..

– Так и говорили… Засудят они тебя, Григорий… Убьют вот здесь, как летось одного страннего так-то убили… Убьют, скроют – и концов не найтить…

– Не бойсь, не убьют.

– Теперь по селу такая галдеж… Только и разговоров, што о тебе.

– Ну-у!

– Право слово!.. Еще говорили, что попа на дороге ты встретил, палкой хотел вдарить…

Тартыга удивляется и вытягивает шею… Так занятны все эти новости, рассказы о том, чего не было.

– За што же попа-то? – спрашивает он.

– А это тебя знает, за што…

– Ну, а поп што?..

– Поп поднял, слышь, рясу да в проулок бегтить…

– Бегтить?..

– Бегтить…

– Так ему и надо, – удовлетворенно говорит Тартыга, как будто все, о чем рассказывает Василиса, происходило на самом деле и участником этого был не Тартыга, а кто-нибудь другой.

– Что же поп мужикам сказал?

– Што сказал… Сказал, што такими, как ты, Сибирь заселяют. Я сама слышала… С матушкой огурцы в кадке перекладывали – опять тебя вспоминали… Таким, говорит, как он, надо колодки на ноги набивать…

Тартыга возмущается:

– Уж и колодки! Заколодили бы всех, да над кем пановать будут…

Молчание… Тартыга размышляет о том, как диковинно складывается его бродяжная жизнь. И в тихой темноте ночи придвигается близко к нему какая-то необъяснимая и новая сила, властно и крепко соединяющая его со всем, чем волнуется и живет деревня…

– Василиса, – шепчет он опять после молчанья.

– Што?..

– Ты обойди кругом, там к замку веревочка прилажена…

– Боязно… – отвечает Василиса и осторожно оглядывается по сторонам.

– Чего боязно?.. Никто не увидит!..

– Боязно…

– Экая ты, право, – досадливо вырывается у Тартыги… – А я думал, ты смелая… Ну, спасибо и на том, что пришла…