Марья Лусьева за границей

– Ха-ха-ха! Ну и у него, Аличе, царапин прибавится, не бери греха на душу, тоже и у него!

Девочка самодовольно приосанилась и удостоила засмеяться:

– Известно, спуска не дам!.. Твое здоровье, Саломея!

– Еще?

– Да что же я одна? Пей сама.

Саломея потрясла огромною головою.

– Ты знаешь: я – или ничего, или много…

– Боишься?

– Коньяк делает меня чертом.

– А эти господа?

– Угодно? – предложила Саломея.

Тесемкин отказался. Бельский выпил.

– Не слишком ли смело? – вполголоса сказал Иван Терентьевич.

– Почему?

– Черт их знает. Мне мускулы этой длинноносой госпожи не нравятся и глаза маленькой ведьмы. И то, что мы ни единого слова не понимаем: за что они переругались? Я не стал бы пить в такой трущобе. Угостят еще дурманом каким-нибудь: можно так заснуть, что и не проснешься.

– Вот пустяки! Девчонка же пьет.

– И довольно противно пьет. Залпом, как драгунский вахмистр. В ее-то годы!

– Значит, никаких злых умыслов нет.

– Так вы – хоть из той же рюмки.

– Покорно благодарю. У нее губы в сыпи! – Ничего, коньяк дезинфицирует.

Но в это время Фиорина вышла, переодета в старенький, хотя довольно чистый и кокетливый, фланелевый капот мутно-голубого цвета, с совершенно открытыми, голыми руками и настолько низким вырезом на груди, что Тесемкин только руками развел и сказал:

– Знаете, видал я, но… Однако пущено!

– Можешь получить свои тряпки, Аличе, – строго произнесла Фиорина. – Саломея, будь так добра, займись с нею… Я сама не могу, Аличе: ты видишь, у меня гости. Извините, мосье Бельский.

Саломея и Аличе направились в спаленку.

Фиорина придержала Аличе за руку.

– Аличе, я советовала бы тебе вперед не кричать так и не подымать скандала понапрасну, особенно при гостях. Во-первых, я этого терпеть не могу, – ты знаешь, – и я вам с Фузинати не первая встречная девка из нижних этажей. А, во-вторых, Саломея не всегда так кротка и покорна, как удалось тебе застать ее сегодня.

Девчонка злорадно засмеялась.

– Разве я не вижу, что она трезвая? Не беспокойся: к пьяной не подойду… Ну, а покуда она добренькая, – когда же и прокатиться верхом на норовистой лошадке, как – если ей брыкаться лень?

Ольга, раздетая, в одной нижней юбке, пронесла свое платье в комнату Фиорины и, возвратясь, остановилась у стола, зевающая, с сонными глазами усталого животного.

– Иван Терентьевич, – указал Вельский, – вас ваша дама зовет…

Тесемкин ушел, и дверь за ними затворилась. В спальне Фиорины Аличе и Саломея продолжали грызться и спорить. Фиорина с беспокойством прислушивалась.

– В эту Аличе сегодня демон влез, – говорила она. – Кончится тем, что Саломея выйдет из терпения и закатит ей такую плюху, что девчонка перелетит через весь двор, как ночная птица, и хорошо еще, если от нее что-нибудь останется, кроме мокрого пятна…

– Оригинальное существо! – заметил Вельский.

– Кто? Аличе? Да… несчастное очень… вы заметили, как она сложена?.. Несчастное и скверное… А умница… собственно говоря, хозяйка наша… Все хозяйство Фузинати в ее руках.

– Дочь его, что ли?

– Какая там дочь! Любовница.

Вельский посмотрел на Фиорину широкими глазами.

– Позвольте! Но ей на вид едва ли десять лет…

– Нет, уже четырнадцатый. Кривобокая. Оттого показывает меньше.

– Все-таки!

– О, это ведь сколько угодно! Она с ним уже третий год. Начинают и семи-восьми…

– Куда же полиция смотрит?

– Да ведь это дело частного соглашения. Семья довольна: девочка калека, хоть в пропасть бросать, и то впору, ан – вместо того, пристроена. Жалобщиков нет.

– Но вы же мне говорили, что Фузинати – святоша, брезгует даже прикасаться к женщинам?

– Так к женщинам же! А разве Аличе женщина? Ребенок. Ей бы в куклы играть. И всегда у него такие. Эта на моей памяти уже четвертая. Только те были плохонькие и глупенькие, а эта попалась – дьяволенок. Забрала в руки и его, и весь дом. Он в ней души не чает. Отличная ему помощница. По верхним этажам во всем она за него. Сам-то он – старик, хотя бодрый, но года три, как стал безножить, подняться сюда наверх ему – каторга. И – уж если приходится подняться, то тут его берегись! Все свои ломоты он на нас, жилицах, тогда выместит.

Аличе прошла через комнату, обремененная огромным узлом, под которым совершенно исчезла ее маленькая, хрупкая, болезненная фигурка.

– Доброй ночи, Фиорина! – с хохотом крикнула она, исчезая в выходной двери. – Ведите себя хорошо, дочь моя, не уйдите куда-нибудь гулять без моего позволения!

Саломея даже плюнула ей вслед с досады.

– Ведь этакий змееныш с малых лет!

– В чем дело? – забеспокоился Вельский, видя, что Фиорина краснеет от гнева.