Отравленная совесть

– Скажите, Андрей Яковлевич: зачем вы затащили меня к себе?

– Разве вам было скучно? – удивился Ревизанов.

– Нет. Помилуйте! Вы отлично кормите, еще лучше поите, у вас несравненные сигары, и болтать с вами занимательно.

– На что же вы жалуетесь? – как говорится в какой-то оперетке.

– Я и не думаю жаловаться, – напротив, счастлив и благодарен. Вам-то что за охота со мною возиться?

Ревизанов сделал комический поклон:

– Всегда рад вам, Петр Дмитриевич, душевно рад.

– Вот этого именно я не понимаю: с чего вам радоваться-то? Что я для вас представляю? Так, грубиян-мальчишка, моська – знать, она сильна, что лает на слона!

Ревизанов засмеялся:

– Батюшки! Что за унижение паче гордости? Кажется, всего лишь третью бутылку клико пьем, а уже…

– Покаянный стих? – подхватил Синев. – Ничего. Так и надо. Он мною в отношении вас уже с третьего дня владеет… Эта правда, что я слышал: будто вы за всех наших студентов недостаточных, к исключению предназначенных, плату в университет внесли?

– Предположим, что правда, – нехотя протянул Ревизанов. – Так что же?

Синев встал и поклонился в пояс:

– Великолепно, батенька! Поклон вам! Поклон до земли!

Но Ревизанов возразил даже как бы с некоторой досадой:

– Что тут великолепного? Вы же знаете мой взгляд на благотворительность. Еще одна неизбежная взятка обществу. Только и всего.

Но Синев грозил ему пальцем:

– Э, батенька! дудки! Теперь не обморочите. Знаем мы, как вас понимать надо, притворщик вы. Руку вам жму за студентов наших… благородно поступлено… руку жму!

– Что ж на сухую-то жать?

Ревизанов позвонил и приказал подать еще вина. Синев, уже несколько грузный, ужаснулся было, но Ревизанов усадил его, смеясь:

– Так позвольте вас немножко подпоить. Задобриваю вас, мой друг. Помните наши пылкие дебаты у Верховских?

– Это о непойманных преступниках-то?

– Да. Вы следователь. Почем знать? Может быть, вы – моя судьба. Следовательские инстинкты не разыгрываются у вас в моем присутствии? а?

Синев ответил на шутку довольно натянутым смехом:

– Тогда бы я не сидел с вами за одним столом.

– Напрасно. Следователю не резон быть пуристом. Якшайтесь с преступником, если хотите добиться от него толка.

– А скажите серьезно, Андрей Яковлевич, – сказал Синев, – как вы сами относитесь к этой вечной диффамации вас, из-за угла?

Ревизанов усмехнулся:

– Точно так же, как если меня ругают в открытую… вроде вас, например.

– Ме-е-еня?! – Синев даже руками развел.

– Довольно невинно спрошено. А историйку об уральском Крезе забыли?

– Это у Ратисовой-то?

– Именно у Ратисовой.

Синев сконфузился:

– Андрей Яковлевич… Фу! какое это было мальчишество!.. Послушайте, Андрей Яковлевич…

– Да нет: вы не беспокойтесь и не трудитесь извиняться, – остановил его Ревизанов, – я на вас не сержусь.

Синев мялся, красный, как мак:

– Меня стоило за уши выдрать, а вы великодушно промолчали.

– Я в таких случаях всегда молчу.

– Всегда?

– Обязательно.

– Опасная система, Андрей Яковлевич.

– Почему?

– Молчание могут принять за знак согласия.

Ревизанов презрительно повел губами:

– А мне какое дело? пусть принимают.

Синев смотрел на него с любопытством, почти жалостливым.

– Андрей Яковлевич, да ведь нехорошо… И как только в вас совмещается все это… ну, ведь сознаете же вы… Ну, признайтесь, поймите, скажите вслух, громко, что было нехорошо?

Ревизанов ответил ему без улыбки, с серьезным, почти угрюмым взглядом:

– Хорошо или не хорошо, а не переменишь, если было. Хвалиться нечем, а отрекаться – горд.