Лелег

Раздался гул одобрения.

– Ваше Величество! Ваше Величество! – Урсула редко позволяла себе тревожить Констанцию в такое раннее время, ещё даже не рассвело, лишь над Вислой пространство слегка лиловело. – Ваше… О, Матка Бозка! Они уже здесь, Ваше Величество. Просыпайтесь.

Королева действительно была схожа с девой Марией, когда пребывала во власти Морфея. Её и без того прекрасное личико во сне преображалось необыкновенно нежно. Черты разглаживались, ни одной не было видно морщинки, щёчки становились персиковобархатистыми, губки кораллово-алыми, лоб, словно из розового мрамора, как будто светился, чему способствовал контраст ровных, идеальной дуги, смолистых соболиных бровей. Классически ровная, как у красавиц на картинах Боттичелли, спинка носа, милый подбородок, тонкая, длинная, как у лебедя, шея с шелковистой кожей. Она так становилась прекрасна во сне, что часто наблюдавший за этим чудом Сигизмунд с ума сходил от вожделений и поэтических порывов.

Она была что милое дитя, чиста и непорочна. Отроковица годков пятнадцати, не боле, светящаяся и благоухающая, словно хрупкая орхидея. Никому бы и в голову не взбрело, что сие создание – мать семерых королевских отпрысков. Урсула каждый раз приходила в душевное смятение, когда в силу каких-либо обстоятельств ей выпадало прерывать чудный сон госпожи. Часто бывало и такое, что она не решалась потревожить в такие моменты божие создание, часами сидела, дожидаясь, пока оно пробудится само. И бдение сие не доставляло никаких неудобств. Напротив, одно удовольствие, поскольку светлело на душе необыкновенно, да и внешне преображалась, сама заметно молодела.

Вот и сейчас, будто онемела. Опустилась на колени, принялась про себя читать молитву, с удивлением отмечая, что все предметы в покоях, особливо картины на стенах, покрылись едва заметным сиянием, а над королевой вообще зависло облачко призрачного свечения. В соседних покоях спала их пленница. Когда неожиданно скрипнула дверь, Урсула заметно вздрогнула. Окутанная таким же облачком, вошла Михаэла. Такая же прекрасная, как и госпожа. А может, и ещё лучше. Урсула даже на какое-то мгновение растерялась. Но в это самое время Констанция открыла глаза.

– Ваше Величество, они.

Легко вспорхнув, королева устремилась к огромному, с видом на Вислу венецианскому окну. Мачты галеры на фоне светлеющего неба затейливо чернели прямыми геометрическими линиями, затейливо переплетённым такелажем. Вокруг белёсо пестрели множественные треугольники парусов казачьих «чаек». На Треугольной площади перед замком, прямо под окнами, застыла в парадном строю великолепная хоругвь. Альгис-Ольгерд, заметив королеву, приложил к сердцу ладонь и почтительно склонил голову.

– Немедля одеваться! – Констанция, не теряя самообладания, повернула величественную головку, указала перстом на шкаф, где ждали своего череда самые роскошные, золотого шитья платья, в которые королева облачалась на случай приёма важных посольств.

– Подойдите, милое дитя, – она кивнула Михаэле, девушка не заставила себя просить дважды, буквально подлетела, будто пола не касалась, только ладошки к груди прижала, так как сердечко вот-вот готово было выскочить, ведь рядом был он, её суженый, горячо любимый человек.

Когда взгляды влюблённых встретились, не в силах более сдерживать чувства, Михаэла расплакалась. Королева улыбнулась, искренне завидуя новоиспечённому счастью. Урсула отчего-то вся сжалась, словно испугавшись непонятно чего. Ротмистр в это время в сопровождении десяти старшин уже гремел шпорами по мраморным ступеням, дрожа от нетерпения.

– Беги навстречу, солнышко. Чего доброго, одеться мне не даст, – Констанция рассмеялась, обняла Михаэлу за плечо и ласково вытолкала из королевской опочивальни. Сразу же дюжие объятия с истосковавшейся нежностью привлекли к самой на сию минуту горячей во всём свете груди переполненное любовью девственное создание.

Старшины, тактично потупившись, улыбались во всю ширь лица. По дворцу была выставлена своя охрана. Королевская стража вежливо спроважена в казарму, естественно, под надёжным конвоем. На захваченной без единого эксцесса галере казаки аврально готовились к отплытию. Гусарийские усиленные патрули мотались по округе, отлавливая крымчаков, среди которых оставался пока не заарканенным злополучный Гиреевский отпрыск, Тимур, брат Хабибрасула, похититель Михаэлы. Рыдва настрого распорядился доставить его живьём. Остальных татар крылатые всадники старательно изрубили, не потеряв никого из своих.

Объятия готовы были удерживать своё счастье вечно. Однако строгое явление мадам Урсулы, главного церемониймейстера момента, сию вечность прервало. В королевских дворцах требовалось исполнение правил этикета, церемониальных протоколов, хотя бы условно, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, но сообразно с благородством собравшихся в данном, хоть и незначительном, но всё же отрезке истории людей. Пан ротмистр, невеста его и сопровождающие офицеры по негласному требованию Урсулы послушно направились в главный тронный зал, для встречи Её Величества, королевы польской Констанции. Придворная свита, растерянная и бледная, в полном составе уже находилась там.

Тем временем рассвело, кристально засияли венецианские стёкла окон, зеркал, заблестел отполированный до блеска паркет, весьма затейливо выложенный геометрическими орнаментами. Ярко пылали огромные хрустальные люстры. Живо протирали глаза и настраивали струны оркестранты. В дверях застыли торжественные лакеи. Обязанности стражи исполняли гусары хоругви. Орлиные перья на их боевых крыльях пестрели яркой палитрой, вызывая невольное трепетание сердец у дам и повинную почтительность шляхтичей. Все ждали выхода королевы.

Не сразу обратили внимание, что от пристани медленно и грациозно отошла галера, спереди и за ней эскортом «чайки». Ветер попутный, довольно-таки ощутимый, поднимал на реке волну под стать трёхбалльному шторму. На галере спустили паруса, и корабль вскоре исчез из вида. Королева всё ещё не вошла. Приоткрылась дверь, заглянул старшина из временной стражи. Рыдва его сразу заметил, кивнул, чтобы подошёл. Офицер, приложив к сердцу ладонь, почтительно склонив голову, тихо приблизился, склонился к уху командира.

– Пан ротмистр велел докладывать, если…

– Говори же, брат, не тяни.

– Взяли, как пан приказывал, живым. Вначале опешили. Кое-кто креститься стал. Вылитый Хабибрасул. Две капли воды.

– Это, как выяснилось, брат-близнец. Впрочем, в подвал его. Допросите, как следует. Сей гусь неспроста у Сигизмунда объявился. Кто послал, с какой целью? Огнём пытайте, если будет упорствовать. Но не до смерти, потом сам с ним говорить буду. Что ещё?

– Наш патруль поймал ещё пятерых. Одеты добротно, болтают не по-нашему, валахи, наверно.

– Да что ты! Ну-ка, сюда их, голубчиков. Уж не посольство ли господаря молдавского припожаловало?

В этот момент на плечо легла горячая ладошка. Это Михаэла неслышно к ним подошла.

– Любимый, позволь, я с ними поговорю. Сердце подсказывает, от дяди Томаша они.

И быстро вышла следом за офицером. Спустились по лестнице. В холле не на шутку перепуганные толпились захваченные патрулём. Один из них, первым увидев Михаэлу, опустился на колено, склонил голову. Тут же последовали его примеру и другие. Она, в свою очередь, признала в них офицеров отцовской рати, сразу же воссияла личиком.

– Счастливы видеть тебя, домна![33 - Домна (молдавск.) – госпожа.] – взволнованно проговорил первый. – Мы уж и не чаяли вновь лицезреть ангела нашего. Господь всемилостив, слава ему.

– Здравствуйте, дорогие мои! Но что вас привело сюда?

– Дядюшка твой приглашение срочное получил от ясновельможного пана Сигизмунда, чтобы прибыл с посольством, да ещё с хоругвью пана Альгиса. Но мы, к сожалению, не знаем, где пан ротмистр. А дядюшка твой, слава всевышнему, успел возвратиться от султана, в двадцати отсюда верстах. Нас выслал предупредить о прибытии.

– Ждите меня здесь, никуда не ходите, – она выразительно посмотрела на офицера стражи, тот понимающе склонил голову, и стрелой полетела вверх по ступенькам, так как уже были слышны каблучки идущей в торжественную залу королевы.

Она успела до того, как перед Констанцией распахнули высокие с позолоченной резьбой двери. Подбежала, присела в реверансе, прильнула к сановней руке губами, быстро прошептала, что успела узнать. Королева облегчённо вздохнула, взяла Михаэлу за руку, повела с собой. Так и вошли под громко зазвучавший полонез.

Когда утихли эмоции восторгов, свойственные протоколу, королева заняла трон и величественным голосом оповестила:

– Пани и Панове! Только что прибыли гонцы от господаря Княжества Молдавского, который направляется к нам с посольством по случаю вступления на престол. Пан ротмистр Сабаляускас! Прошу Вас оказать почёт и уважение великому гостю.

– Слушаюсь, ясновельможная пани, Ваше Величество прекрасная наша королева. Хоругвь готова выступить незамедлительно.

В это время солнце выглянуло из-за обложивших горизонт плотной поволокой туч, мощный солнечный поток ворвался в окна, заискрил на всех, какие были, позолотах, хрусталях, мраморных плитах, на паркете. Из многочисленных зеркал начали выпрыгивать и, сломя голову, носиться по залу огромные солнечные зайцы, без страха набрасываясь на всех подряд, отдавая, впрочем, предпочтение бравым офицерам, окружавшим королеву, отчего дорогие доспехи, оружие, инкрустированное рубинами, топазами, у кого и бриллиантами, неистово принялись блестеть, а порой ослепительно сверкать.

Но ярче всего сиял золотой королевский трон, произведение искусства, с уникальным резным узором спинки, ножек. Рядом стоял на таких же резных золотых ножках пуфик, пониже, естественно, трона. Констанция присела на трон, усадила на пуфик Михаэлу. По залу прошелестел непонятно какого характера приглушённый гул придворных. То ли это было восхищение красотой обеих, то ли возмущение перед незнакомой самозванкой, которую королева удостоила такой чести, какая никому и не снилось при жизни во дворце.

Осчастливленный, не скрывая восторга во взгляде, командир хоругви почтительно вышел вместе с офицерами. Через десять минут блистательный эскорт, ведомый пятью господарьскими гонцами, двинулся навстречу молдавскому посольству. Ротмистр, восседая в роскошном седле, во главе отряда, сиял, подобно солнцу, на своём ахалтекинце, радостно всхрапывающем от розовых предчувствий. Он был счастливее всех на земле в эти мгновения. И его конь тоже.

«Хей, хей, хей, соколы! Омияйтче гуры, лясы, долы. Дзвонь, дзвонь, дзвонь, дзвонечку, муй стэповий сковронэчку». Отъехав с десяток вёрст, вдруг посерьёзнел. Оглянулся. Заметив старшину, которому велел допросить пленника, махнул рукой, подзывая.

– Что там Гиреевский гадёныш?

– Пока жив, пан командир. Но как бы не совсем. Я к нему лекаря королевского приставил, чтоб ненароком не окочурился после допроса.

– Сильно поджарили?

– Пришлось. Молчал, пся кревь, никак не хотел душу облегчить. Даже когда калёным железом жгли бока. Однако прожарку подмёток не сдюжил. Поначалу орал, чтоб прирезали, сыпал ругательствами. Но потом выложил всё. Гирей губы-то раскатал нешуточно.

– Неужто на вотчину самого Жигимонта?

– Как в воду смотрите, пан командир. Они собирались начать с устранения Радзивилла, а потом, расширяя контингент своего дикого войска, приняться и за самого, как Вы говорите, Жигимонта, пользуясь ослаблением королевской рати после Хотинской битвы.

– Нечто подобное предполагал, веришь? Получается, мы раскрыли ни много ни мало тайный заговор. Вот прозорливый батюшка наш Ваза удивится. Практически мы ему жизнь спасли.

– Точно так и получается, пан командир. Тут ещё информация. Он, собака дикая, планировал убийство нашего молдаванина.

– Да ты что! Томаша? Ну конечно же, это в их манере. Шакалья порода! Королеве не говорил ещё?

– Нет. Только Хмелю и Вам.

– И славненько. Ладно, встречаем Томаша с посольством, препровождаем во дворец со всей помпезностью. А там уж разговоры будем вести. Ну и Гирей. Чингисхан хренов, тьфу! Ничего, дай срок, спесь-то с него собьём. Постой, откуда про Хмеля знаешь? Он сейчас не под своим именем, он Иван Сирко.

– А-а-а. Вся хоругвь знает и тайну свято сохраняет. Ему бы бороду наклеить и защёчные накладки вставить. А то кто же его не видел-то? Но Сирко так Сирко.

– Думаю, Хмель Жигимонта соответственно просветит. Он ведь удивительно дипломатичен. Гений политических коллизий. Государственный муж. Гиреева резидента мы на кол насадим образцово-показательно, с соблюдением политеса и зрелищности. Впрочем, – замолчал на минуту, вспомнив назидание Сагайдачного о недопустимости жестокостей, – впрочем, возможно и пощадим. Типа, да здравствуют всемилостивейшие король и королева! Да здравствует Речь Посполита! Да здравствует великое Княжество Литовское… Кстати, с Радзивилла обязательно стребовать надобно магарыч. Пусть проставляется, нарцисс женоподобный. Красавец в полном цвете лет. Ей-богу, кабы не видел, как саблей владеет, то подумал, что извращенец. Полжизни проводит пред зеркалами.

– Пан ротмистр, всё спросить хотел. Где тот щенок, татарчонок, которого Вы в лесу под Хотиным изловили? Он хотя бы жив?