Все люди – братья?!

Еще один жестокий урок преподал мастер с фамилией пушкинского героя. Нам начальство без устали обещало выплатить зарплату. Мы вкалывали в три смены и зарплату, безусловно, заслужили. Но в последний день, когда пришла пора расчета, мастер Гринев куда-то пропал. Начальство, к которому мы обращались, неизменно ссылалось на него. Так его и не дождавшись, мы решили прийти за расчетом на следующий день. Но у нас на проходной отобрали временные пропуска – видимо, система эксплуатации и грабежа «студентов-практикантов» на ХТЗ отличалась совершенством. За месяц работы нам не заплатили ни копейки. Так что у ХТЗ передо мной должок – минимум целая месячная зарплата.

Здесь нельзя не добавить, что в СССР существовала целая система рабского труда. Десятки лет безвозмездно, усеивая своими трупами одну шестую суши, трудились заключенные. На тех же условиях трудились и военнопленные, но они отрабатывали грехи своих правителей. В конце концов, заключенным стали платить, пусть и гроши, и за четверть века набегала какая-то сумма.

Колхозники десятилетиями трудились за трудодни, так называемые «палочки». Оплачивались они мизерно. Но студенты, школьники, всевозможного пошиба служащие вкалывали на полях и на овощебазах совершенно бесплатно. Поразительно, однако рабский труд назывался шефством. Изобретатели понятия отличались не меньшим коварством, чем Сталин, который министром просвещения как-то назначил Потемкина. Слово «шеф» пришло к нам из французского языка. Там chef – начальник, глава предприятия, босс. Составители «Словаря иностранных слов» советских времен показали себя изворотливыми и верными учениками товарища Сталина. Приведу их толкование слова: «2) лицо, учреждение или организация, оказывающие регулярную помощь другому лицу, учреждению или организации (гл. образом в культурно-политической работе), напр. в подшефной школе». Сколько же здесь иезуитского вранья! Увы, ничуть не меньше, чем в приговорах советских, как известно, самых справедливых судов. Они долгое время приговаривали к «лишению свободы», стало быть, косвенно утверждая, что наша страна и в целом соцлагерь – территория, где люди пользуются благами свободы. Полстраны без паспортов, но зато как «свободно»! И «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – самое поразительное, что мы, фактически невольники, крепостные или рабы, с гордостью распевали эти слова. Поистине, пипл все схавает…

Думается, что бесчисленные «праздники коммунистического труда» – субботники и воскресники – отвращали людей от «светлого будущего» больше, чем тучи бездарных платных пропагандистов и бесплатных, по призванию или принуждению, агитаторов. Стоило только даже мало-мальски вдумчивому человеку представить «праздник» в качестве эталона своего грядущего будущего, как он становился до конца дней своих антикоммунистом. Большевистские привычки к рабскому труду значительно «продвинули» вперед «реформаторы»-ельциноиды. Эти необольшевики вообще годами не платили людям заработанное.

Мировоззренческие ловушки

И все-таки сталинское рабство дало трещину. Состоялся XX съезд партии. Нас собрали в конференц-зале техникума и зачитали закрытый доклад Хрущева. На наши головы обрушилось столько неожиданных и невероятных сведений, что я, к примеру, очень слабо представлял связь хрущевского доклада с жизнью, которую знал. Жили мы плохо, но когда Сталин умер, всем казалось, что будем жить еще хуже. Вначале его тело поместили в ленинском мавзолее, а в 1956 году посмертно развенчивали. Разве можно было даже представить, что, всего несколько лет спустя, опять будут хоронить – из мавзолея под кремлевскую стену. Что появится Горбачев, и Сталина опять будут развенчивать, хороня как бы в четвертый раз. Захватит Кремль Ельцин – и Сталина станут хоронить по новой… А поскольку эти деятели разочаровали народ, который их возненавидел, то уважение к Сталину среди россиян стало лишь возрастать. Даже очернить мертвого тигра не смогли – вот до какой степени они бездарны! Наконец, уже в XXI, веке вспухнет в президентской администрации защитник «правов» некто Михаил Федотов, из отъявленных «демократов», и объявит своей целью борьбу со сталинизмом. Семь футов под киль – и на долгие года!

У меня после доклада Хрущева оживилась какая-то внутренняя работа. Всё еще не мог в сознании соединить воедино репрессии и моего родного дядю Николая Дмитриевича, младшего брата отца, который отсидел на Колыме девятнадцать лет. Однажды появился в родительском дворе высокий черноволосый человек, молчаливый и с уставшими глазами. Мне сказали, что это мой родной дядя Коля. Была еще и родная тетя Настя, если не ошибаюсь, в юности идейная анархистка. Отсидела всего лишь десять лет и уехала жить в теплые края – в Сухуми. Потом они станут горячими, и до меня дойдет глухое известие о гибели какого-то моего родственника, якобы работника прокуратуры, во время грузино-абхазской войны.

С детства помню двоюродную сестру Риту, примерно сверстницу старшей моей сестры Раисы. Наша мать к Рите относилась с особой нежностью – ведь та была дочерью заключенного. Мне, конечно, не рассказывали, где находится ее отец. Пожалуй, никто и не знал, жив ли он, – многие зэки, если им даже и разрешалось писать родным, предпочитали не писать писем, чтобы не вредить семье.

Через много лет я узнал, что Николай Дмитриевич работал слесарем на паровозоремонтном заводе и возглавлял парторганизацию одного из цехов. Однажды кто-то срезал кусок шланга с какой-то системы, а нашли его в верстаке дяди. Подлая подстава. Однажды мне этим «подвигом» своего отца хвастался один мерзавец, которому я даже не набил морду, – не хотелось пачкаться. После заключения Николай Дмитриевич жил в Тамбове – пройдет много лет, и там появится художник и график Борис Ольшанский. Но отчество у него не Николаевич…

Вообще-то большевизм и революция крепко прошлись по нашему роду По линии матери гибель деда Егора в революцию 1905 года и преждевременная смерть бабушки, круглое сиротство матери, не знающей родительской ласки, сказалось и на нас. По линии отца – двадцать девять лет лагерей. И еще голодная смерть в артиллерийском училище брата Дмитрия в Пензе. И это только среди самых близких родственников. Кого не посадили, того уродовали морально, мордовали жизнью. Вся страна напоминала зону. Потом, когда ее расконвоировали, она и пошла бузить…

В 1956-м и позже преступления режима казались мне случайностью, поскольку расценивались как отступления от ленинских норм партийной и государственной жизни. Как ни странно, мать и отец к Ленину относились хорошо, уважали его и считали, что, проживи он еще немного, жизнь бы пошла совсем по-другому. В лучшую сторону…

Они глубоко ошибались. Я был «идейным» комсомольцем и даже таким же коммунистом. Но год за годом, анализируя прочитанное, увиденное и услышанное, я всё больше и больше приходил к убеждению, что Ленин – фанатик и авантюрист, совершенно бессердечный и крайне мстительный субъект.

Однажды, уже в Литинституте, мой однокурсник Анатолий Жуков, который старше меня на девять лет, рассказал о том, как по телеграмме Ленина в Симбирске отловили несколько сотен девушек и молодых женщин, а потом утопили их вместе с баржой в Волге. В городе находился отряд краснофлотцев, так вот чтобы «железняки» не разлагались, Ильич, сифилитик, и дал такую команду… Потом поэт Александр Черевченко показывал мне ксерокопию письма, где самый «человечный человек» высказывал готовность скосить пулеметами хоть миллион человек за смерть любимого братца Сашеньки…

Всё больше и больше Ленин в представлении думающей части общества обретал черты Антихриста. Попытки огромного партийно-политического аппарата отмыть зловещего черного кобеля добела ни к чему не привели. Даже Сталин, который отстрелял так называемую ленинскую гвардию, именно за это в какой-то степени достоин понимания и снисхождения, поскольку воздал ей, кровожадной, по заслугам.

Сколько же раз я оказывался в мировоззренческом тупике, выбирался из него и попадал в новую ловушку! Сколько же сил потребовалось для того, чтобы примерно к пятидесяти годам расставить всё по своим местам и обрести, наконец, окончательно собственные убеждения. Если представить их в виде позвоночника, то на каждом позвонке будет перелом и костная мозоль.

Хорошо помню тишину в техникумовском актовом зале, где нам зачитывали доклад Хрущева XX съезду КПСС. Сейчас, почти шесть десятилетий спустя, после невеселых раздумий о нашей стране в XX веке (я не случайно рядом поставил две эти двадцатки!), могу сказать, что хрущевский доклад – отнюдь не истина и не правда. Заведомая очередная ложь, в основе которой личные преступления Сталина. Но получились так, что Сталин оказался стрелочником, виноватым во всех грехах большевизма. Не оправдываю тирана, однако не могу согласиться с тем, что он виноват во всем.

Хрущева считают у нас чуть ли не отцом русской демократии. Особенно те, кого называют шестидесятниками или кто разделяет их взгляды. Доклад Хрущева был Огромной Ложью, призванной защитить так называемые ленинские нормы партийной, государственной и общественной жизни. А что это такое? Разгон и уничтожение депутатов Учредительного собрания? Расстрел без суда и следствия представителей так называемых паразитических классов – дворян, чиновников, офицеров, предпринимателей, духовенства? Красный террор, «грабь награбленное», цель оправдывает средства? Начетничество, догматизм, безумная мечта о мировой революции, во имя которой России предназначалась роль вязанки хвороста для разжигания мирового пожара? Высылка отечественной интеллигенции на «ленинских кораблях»? Уничтожение колоссального количества книг под руководством мадам Крупской? Уничтожение существующего строя в стране на деньги немцев, организация Гражданской войны, в огне которой большевизм и попытался окончательно решить классовые проблемы и погубил 10–15 миллионов человек?

Изначально большевистский переворот совершался не во имя благополучия народа, а во имя торжества большевистских идей, которые на поверку оказались людоедскими. Индустриализация и коллективизация тоже не преследовали цель роста благосостояния народа. Осуществлялись во имя доказательства преимуществ социалистического строя над капитализмом. Во имя могущества социалистического лагеря. В итоге – победы коммунизма во всем мире.

Под несбыточную сверхидею подвёрстывались все меры по улучшению воспитания молодежи, ее образования, здоровья, интеллектуального и культурного уровня – «безграмотный человек находится вне политики». Внутренняя политика в стране отличалась крайней противоречивостью.

Искусственный голод в начале тридцатых годов, вошедший в историю под названием голодомора, который унес с собой 10–15 миллионов жизней, а, с другой стороны, при Сталине аборт считался уголовно наказуемым преступлением. Как они сосуществовали в окаянных головах сталинской клики?

Для понимания истинной цели доклада Хрущева необходимо уточнить личность самого докладчика. Родился в селе Калиновка под Курском, работал якобы на шахте в Донбассе. Сколько ни пытались найти знаменитую шахту, никакого результата не вышло. О хрущевской шахте народ слагал анекдоты.

Мне кажется, что ответ я получил в поселке Ялта под Мариуполем, когда проводил отпуск с женой и сыном на даче у донецкого писателя Анатолия Мартынова в середине семидесятых. На выходные в Ялту приезжали донецкие писатели и во время продолжительных застолий поведали мне весьма любопытную историю. Какой-то исследователь наткнулся в донецком архиве на упоминание о том, что на собрании такой-то шахты от имени партии меньшевиков выступил Н. Хрущев. Естественно, ученый от неожиданности растерялся. Сдал архивное дело, но подумал-подумал и решил документ с упоминанием о меньшевике Н. Хрущеве изъять. На следующий день попросил вчерашнее дело, но в нем нужного документа уже не нашлось. В архивах нередко дела после пользования проверяются полистно, а наш исследователь, вероятно, слишком возбудился…

Не думаю, что тут дым без огня. Последующее поведение Хрущева только подтверждают такую версию. Он был усердным проводником сталинской политики, особенно в эпоху репрессий. Отличился на кровавом поприще как руководитель Московской партийной организации, получил палаческое повышение – почистить Украину, не пришедшую в себя после голодомора. Хрущев и пикнуть не смел против Сталина – тот, видимо, хорошо знал биографию беспрекословного подручного. Поэтому Хрущев и захотел свалить свои личные грехи, в том числе участие в репрессиях и поражение наших войск под Харьковом весной 1942 года, в результате которого немцы дошли до Сталинграда, – на Сталина, который-де руководил войсками по глобусу.

Существовало еще одно веское основание для появления хрущевского доклада. Прошло всего десять лет после окончания Великой Отечественной войны, но роль фронтовиков в достижении победы в те времена замалчивалась. Отменили выплаты за награды, и фронтовики даже стыдились надевать ордена и медали. Победа приписывалась вначале гениальному полководцу Сталину, Жукову, а потом – главным образом партии. А фронтовики называли Сталина Ёськой, своей кровью и кровью своих друзей исправляли всевозможные «гениальности» верховного главнокомандующего и его маршалов. Однако фронтовики составляли несомненную политическую силу, которой не позволяли приобрести какую-либо организационную форму, но не считаться с которой власти не могли. Вот и придумали «глобус». Далеко не все фронтовики согласились с хрущевскими оценками – всего через девять лет Брежнев вспомнит о них, сделает 9 Мая, День Победы, праздничным, наградит ветеранов и военнослужащих юбилейной медалью в честь 20-летия Победы.

Не случайно Хрущева некоторые историки называют леваком и троцкистом. Он делил компартию на городскую и сельскую, придумывал совнархозы, тасовал кадры, навязывал повсеместно кукурузу, довел сельское хозяйство до ручки.

Но он до сих пор ходит в авторитетах у либеральных кругов. В том числе по той причине, что среди шестидесятников было немало детей репрессированных деятелей, а нынешние либералы – их внуки и правнуки как по крови, так и по убеждениям. В действительности же шестидесятники подыграли Хрущеву («Уберите Ленина с денег!» – негодовал Андрей Вознесенский) в весьма нечистоплотном занятии по отмыванию черного кобеля. А Горбачев вылез из дебрей шестидесятничества – иного от него и ожидать грешно…

Поэтому лишь в самом конце XX века и в начале века нынешнего стала проявляться истинная правда о знаменитом съезде как акции по введению в заблуждение народа.

Мне кажется, что сегодня акценты не во власти политиков и конформистов-«ученых», а у самой истории. Переосмысливатся и деятельность многих исторических личностей и политических течений, которые в силу специфики тогдашнего режима маскировались под разный творческий – научный, культурный, художнический, театральный, литературный и т. п. камуфляж. Сегодня Сталин уже «смотрится» как антагонист Ленина, восстановивший порушенную Большую Россию, распространивший контроль с ее стороны на полмира. Но и как Великий Инквизитор, уничтоживший во имя могущества Державы миллионы жизней. Он создал свою Систему, которую не удалось разрушить даже исступленным «реформаторам». Как бы к нему ни относились, но в XX веке он, безусловно, Личность № 1. На его фоне многие кажутся попросту пигмеями.

Происходит и переоценка шестидесятничества. Нельзя их осуждать за интеллигентские порывы к свободе, справедливости, законности, но их идеологический фундамент и система критериев держались на пагубе ленинизма и западничества. Постаревшие шестидесятники стали активными «реформаторами» и разрушителями страны. Думается, что народ и время еще предъявит им счет.

Лирика и проза жизни

Вернемся в начало второй половины XX века. В славный город Чугуев и поселок Кочеток. Мне шел семнадцатый год, когда Она столкнулась со мной в дверях учебного корпуса. Виноватый взгляд ласковых, серо-зеленых глаз решил всё. Она училась на новом отделении – бухгалтерского учета. Постепенно, ничем не выдавая себя, узнал ее имя и фамилию. Однажды на втором этаже я читал на газетной вертушке о боях за Суэцкий канал, и вдруг она подошла, стала рядом. Я окаменел, боялся даже дышать. Спустя минуту ушла, оставив после себя запах, естественно, божественных духов.

Безответная любовь взорвала мне душу. Мирный и благотворный взрыв, но явно ядерный. Не знал, что мне делать с обострившимися чувствами и мыслями. Было такое ощущение, что я заново родился. В духовном и интеллектуальном плане. Раньше довольствовался словно растительной жизнью, отныне она стала неизмеримо богаче.

Всегда много читал, но теперь глотал книги запоем. В техникумовской библиотеке нашлось, например, 30-томное собрание сочинений М. Горького – я прочел их от первого до тридцатого. Представляю, как удивлялись, но не подавали виду библиотекари.

Что творилось со мной, когда я узнал, что Она сломала ногу! В моем представлении, Она мучилась от боли, но ужас – состоял в том, что я ничем не мог Ей помочь. Даже словом ведь мы оставались незнакомыми. Влюбленные чертовски изобретательны. Я написал своему товарищу, который учился в Харькове, и попросил его, во-первых, опустить в почтовый ящик письмо, которое я прилагаю, а если ответит Она, то прислать ее письмо мне.

Моя схема сработала. Я получил от своего друга ее письмо. Она писала, что очень удивилась моему посланию и успокаивала меня: каталась на лыжах, упала, получилась небольшая трещинка. Скоро снимут гипс, и можно будет появиться в техникуме. И сообщала свой домашний адрес, что позволяло мне писать ей напрямую, хотя ответы ее шли по прежней схеме – через моего друга. В техникуме она появилась с гипсом на ноге и на костылях…

Счастье и энергия переполняли меня. Я с утроенной настойчивостью занимался тяжелой атлетикой и вскоре стал чемпионом техникума. К несчастью, техникумовский врач не знал, что мне клали на грудь двухсоткилограммовую штангу, и я ходил с нею, привыкая к весу. Позвонки мои, раздавленные весом, уплощались. Сердце, с трудом выдерживая нагрузки, стало расширяться и даже поворачиваться вокруг своей оси. Но, тем не менее, я каждый день выжимал, вырывал, толкал семь тонн. На очень несытной диете. Завтрак, к примеру, состоял из двух ложек винегрета, кусочка хлеба и стакана чая – такое меню было у техникумовской буфетчицы тети Клавы.

Переписка наша затягивалась. Она написала, что у нее есть парень. Действительно, Она дружила со своим одноклассником – эдаким лосем из Зачуговки. Однажды даже появилась с ним на техникумовском вечере. Мне предстояло назвать себя, иначе я выглядел бы в Ее глазах, да и в собственных, трусом. Оттягивал до каникул. И вот наступил день, когда я подошел к ней на лестнице и сказал:

– Здравствуйте… Меня зовут Александром, фамилия – Ольшанский. Это я иногда писал вам письма.

– Вы?

– Я… Если можете, извините, пожалуйста.

– За что?.. Вы писали очень хорошие письма. – До свидания.

После этого я всячески избегал Ее. А вскоре наступили каникулы.

Летом о своей неразделенной любви я писал роман. По тридцать страниц на писчей бумаге в день да еще мелким почерком, – объем неподъемный даже для неисправимых графоманов. Требовали выхода чувства и мысли, а их легче всего описывать на бумаге. В Изюме при редакции газеты много лет работало литературное объединение «Кремянец», и я однажды решился зайти туда с одной из глав. Почитал вслух. Мудрый дед Степан Ищенко, лагерный сиделец, до отсидки киевский журналист и литератор, напророчил: «Сразу видно будущего литератора».

В сентябре наш четвертый курс отправлялся на практику. Я взял направление в Изюмскую машинно-тракторную станцию. Поджидая возле ворот грузовик, который должен отвезти нас в Чугуев, я увидел Ее на крыльце. Заметил, если смотрю в Ее сторону, то Она тут же исчезает за дверью. Отвернусь – Она опять на крыльце. Я понял, что это неспроста, и решил встретить Ее на автобусной остановке в Чугуеве.

Не ошибся. Она обрадовалась мне, и мы пошли к Донцу. Она рассталась со своим одноклассником из Зачуговки. Наступил момент, когда Она влюбилась в меня. Каждый день я ехал вечером в Чугуев, встречался с нею, а потом ночью в полночь или заполночь являлся в общежитие, прошлепав пешком в любую погоду несколько километров. В общежитии существовал обычай: тот, кто появлялся после двенадцати, должен спеть гимн Советского Союза. Для меня ребята делали исключение – во-первых, мое исполнение пришлось бы им выслушивать ежедневно, а во-вторых, с чемпионом техникума по тяжелой атлетике все-таки рискованно связываться – может дать по шее…

Бухгалтеры учились всего полтора года, и Она, окончив техникум, пошла работать продавщицей в военный городок. Завершил учебу и я. С тех пор мы встречались изредка.

На заседании комиссии по направлению на работу я попросился в Киевскую область. Директор техникума И. М. Сокол, которого мы все боялись и не уважали, поскольку он больше походил на механизм, чем на человека, поразился моей наглости. Когда он поднял взгляд на нахала, мне показалось, что внутри у него заскрипела какая-то ржавая деталь. Впрочем, он ходил, как на пружинах, где-то в районе двух метров от земли на тонкой шее находилась вытянутая голова, украшенная тонкими торчащими усами, что делало его похожим на австро-венгерского фельдфебеля.

– Почему? – спросил он.

– Я хочу продолжить учебу в Киевском университете.

– Но почему же вы не учились отлично у нас? – спросил он и направил меня в Ровенскую область.