Ловкачи

– Я-то избалована?

– Простите великодушно, – продолжал он, – но я и сам-то себя считаю в некотором роде избранником фортуны, а про вас и говорить нечего. Вы прямо любимица ее.

– Легко судить со стороны!

– Помилуйте! – настаивал он вполне убежденно. – Вы молоды, красивы, свободны, богаты… Стоит вам пожелать – и десять, двадцать достойнейших людей Москвы будут искать вашей руки…

– Достойнейших! – повторила она почти с горечью. – В чем же это достоинство? Не в том ли, что у них такое же, как и у меня самой, состояние или еще того больше? Не в том ли, что они обороты колоссальные ведут и погружены в дела, которых я не понимаю и которыми я никогда интересоваться не буду?

– Почему же брать непременно таких, Зинаида Николаевна? – спросил Огрызков добродушно. – Я, признаться, и на них смотрю с почтением, так как они двигатели торговли, промышленности, они великое значение имеют и в вопросе народного благосостояния, хотя, может быть, и не особенно интересны для дам. Но в Москве много людей, вполне соответствующих именно вашим требованиям, и вот из тех-то, я говорю, каждый счел бы себя самым счастливым в мире человеком, посвятив всю свою дальнейшую жизнь вам.

Она ничего не ответила, но после некоторого молчания решилась спросить:

– Скажите мне одно только: вы друг Ивана Александровича, если вам именно, а не кому-либо другому он поручил приехать ко мне?

– Да, я с ним в самых приятельских отношениях.

– В таком случае вы, конечно, все о нем знаете, – продолжала она. – Вы знаете тоже, не кроется ли в его внезапном и столь быстром отъезде какая-либо совсем иная причина?

– Одна только причина мне лично известна, – отвечал Огрызков, – а именно та, которую я вам сообщил. Поспешность же его объясняется тем обстоятельством, что дядюшка Ивана Александровича очень богат, а он его единственный наследник.

– И больше ничего? – спросила она еще настойчивее. – Тут нет никаких особенных других дел, в которые, например, была бы замешана, – договорила она застенчивее, – какая-либо женщина?

– Нет, этого нет, я вам ручаюсь! – горячо запротестовал Огрызков. – Да, наконец, подумайте только сами, Зинаида Николаевна, мыслимо ли было бы ему, пользуясь вашим расположением, – такой женщины, как вы, не то что в Москве, а, я полагаю, и во всей России не сыскать, – мыслимо ли ему и думать-то о ком ином?!

Это было так искренно высказано, что Зинаида Николаевна, взглянув на Огрызкова, невольно улыбнулась. Вообще он располагал к откровенности. Ей же так нужно было говорить о любимом человеке, что она была рада высказаться.

– Я знаю, – заговорила она, – что Иван Александрович сам по себе честнейший и благороднейший человек. Я верю ему во всем, и лучшее доказательство тому – это согласие мое выйти за него замуж. Для вас, по-видимому, это не секрет, хотя мы официально еще не обручались, так как он ждет какие-то бумаги. Но Иван Александрович представляет для многих женщин соблазн, а женщины хитры и могут так запутать человека, что он и сам не будет знать, каким образом попал к ним в западню.

– За него я смело могу поручиться, – ответил Огрызков. – Насколько я знаю Хмурова, он далеко не из увлекающихся первой встречной женщиной. Напротив, он и осторожен, и осмотрителен.

Лучшего утешения, конечно, ему нельзя было подобрать. Разговор продолжал, разумеется, держаться все на темах исключительно близких уехавшему, когда вдруг, как-то нечаянно, Огрызков упомянул о том, что у Хмурова не мало завистников, в особенности же с той поры, как явилось предположение о скорой его женитьбе на Зинаиде Николаевне.

Услышав это, молодая женщина снова встревожилась и спросила:

– Завистников? Но почему же?

– Вы спрашиваете еще почему? – удивился Огрызков. – Разве дело и так не совершенно ясно?

– Для меня, по крайней мере, нет, – ответила она. – Вы сейчас сами мне говорили, что Иван Александрович прекрасный товарищ, что у него приятный, уступчивый и уживчивый в компании характер, что он весел, остроумен и всех ободряет в обществе. У такого человека, мне кажется, врагов даже не может быть?..

– К сожалению, Зинаида Николаевна, на деле оно совсем иначе! – воскликнул действительно с прискорбием Огрызков. – Хмуров – человек, которому, по-видимому, в жизни все легко дается; а есть завистливые натуры на свете Божием, и вот этим-то завистливым натурам удача другого всегда поперек горла стоит. Что меня лично касается, я вам откровенно свое мнение высказал и всегда готов подтвердить, что Иван Александрович человек очень милый и симпатичный. Я его люблю. Но другие… Есть такие господа, которые готовы бы были его на клочья разорвать, в особенности с тех пор, как стало известно, что вскоре состоится ваша с ним свадьба.

– Вы меня пугаете! Как бы в самом деле ему не нанесли какого вреда? Может быть, вся эта внезапная поездка, болезнь дяди – все это вымысел, чтобы только удалить его на время от меня?

– Этого я не думаю, но что враги его, узнав теперь о необходимости ему неожиданно поехать в Варшаву, будут злорадствовать по этому поводу, – в этом я не сомневаюсь.

– Но кто же эти враги? Ради Бога, умоляю вас! Это слишком важное дело! Этим нельзя шутить! Вы должны, по крайней мере, предупредить меня, предупредить его, чтобы и он, и я – мы могли бы остеречься. Это ужасно!

Огрызков был очень рад хоть раз в жизни сыграть важную роль. По свойственной ему вообще болтливости он наговорил более, нежели следовало, а теперь, конечно, удержаться уже не мог.

– Главный и самый опасный его враг, – сказал он, – не кто иной, как ваш квартирант во флигеле…

– Как?! Степан Федорович Савелов? Да не может быть? Человек такой порядочный.

– Порядочный, аккуратный, если хотите, даже очень честный, – подтвердил Огрызков, – но помешанный на каких-то скучнейших принципах и вечно всем читающий мораль. В каждом деле, в каждом человеке он старается доискаться самой основы, а это редко когда до добра доводит, и лучше всего жить, как мы все живем, просто веря друг в друга и допуская, что если сами мы с изъянцем, то и в других недостатки простительны. А Степан Федорович Савелов уж кого невзлюбит, того так или иначе да доконает, и называет он это «на чистую воду вывести».

– Но почему же он Ивана Александровича невзлюбил? – в удивлении спросила Миркова.

– Как почему? Да по той весьма понятной причине, что вами он взыскан.

– По какому праву? – гордо спросила она. – Кто такой господин Савелов и как смеет он даже говорить о моем выборе?

– Вот то-то же и есть, Зинаида Николаевна! – согласился Огрызков. – Савелов всегда так претендует там, где бы ему и думать и мечтать не следовало бы. А впрочем, все это выеденного яйца не стоит-с… Сегодня ночью ждите с дороги депешу, завтра другую, а едва Иван Александрович в Варшаву прибудет и толком положение дел разузнает – сейчас же вам подробнейший отчет.

– Нет, подождите, Сергей Сергеевич, я вас не пущу. Мне еще надо все это выяснить.

Он сел покорно и ждал.

XV. Твердое решение

Сергей Сергеевич Огрызков вообще был болтлив по природе. В данном же случае он настолько симпатизировал Мирковой, что счел даже своею священнейшею обязанностью точнее определить самых опасных врагов ее возлюбленного Хмурова.

Таким образом, он явился вдруг помощником отсутствующего Ивана Александровича, и помощником даже весьма полезным.

– Степан Федорович Савелов, – заговорил он снова, когда Зинаида Николаевна уговорила его еще остаться, – не без причины ненавидит, по крайней мере теперь, Ивана Александровича.

– Неужели же, – воскликнула она в крайнем удивлении, – Степан Федорович хоть минуту единую считал себя вправе думать, что я когда-либо обращу на него особое внимание?

– По-видимому, оно так, – подтвердил Огрызков. – Я даже уверен, что и флигель-то в вашем доме он снял не без цели.

– Какая же цель?

– Он надеялся на более близкое знакомство, на более простые, то есть не столь официальные, отношения, на прием у вас в доме в качестве почти своего человека…

– Да? – переспросила она. – В самом деле! Смешно даже подумать! Господин Савелов в конце концов рассчитывал, что смирно и одиноко существующая еще молодая вдова если не влюбится в него за его личные достоинства, то хоть от скуки выйдет за него замуж. Не так ли!

– По-видимому.

– Жестокое разочарование! – с почти злобною усмешкою сказала она. – Вы можете ему это передать, Сергей Сергеевич. Для меня господин Савелов никогда ничем иным не был, как еле-еле знакомым и отнюдь не интересным человеком. Теперь он мой квартирант, но надеюсь, что и от этой чести он меня скоро избавит. Мне, признаться, неприятно знать, что в двух шагах от меня живет личность, ненавидящая того человека, который скоро будет моим мужем. Что же касается его злобы против Ивана Александровича, то в моих глазах она совершенно бессильна, и я только не советовала бы господину Савелову особенно громко клеветать на человека, который всегда сумеет за себя и за свою честь заступиться.

Огрызков смотрел на Зинаиду Николаевну и был поражен столько же твердостью ее речи, сколько и всем ее видом.

В эту минуту она была не только хороша, а даже обольстительно прекрасна.

Щеки ее запылали румянцем, чудные глаза заискрились и как бы еще расширились. Не было сомнения, что в случае чего – она сама сумела бы отстоять честь того человека, которого любила и в честь которого, разумеется, верила. С другой стороны, она сразу расположилась в пользу Огрызкова только потому, что он явно был на стороне ее избранника. Желая выразить это и поблагодарить его за участие, она, прощаясь, просила его приезжать сколько можно чаще. Она сказала ему:

– Кроме того, вы мною уполномочены объявить всем и каждому, кто бы ни вздумал заинтересоваться мною и Иваном Александровичем, что вопрос о нашей свадьбе решен между нами бесповоротно и что официальное обручение состоится тотчас же по возвращении его в Москву.