ПутешестВеник, или С приветом по Тибетам

– Налегке дойду до палатки, где мы ночевали с Натали!

С той ночи я ни разу не видел во сне моего друга. Это точно, что-то типа подсказки. Он где-то там! Почти бегом пробегаю через посёлок. Чёрт меня вчера потащил на эту горку, только потеря времени! Выхожу из посёлка и пробегаю ещё с полкилометра.

Лёгкие жадно хватают разряженный воздух, я почти хриплю, как загнанная лошадь, и вдруг, я словно врезаюсь в стеклянную нераскрывшуюся дверь в супермаркете…

… Он сидел в стороне от дороги. Не совсем такой, как в моих снах, но определённо, это был он. Взгляд его провожал удаляющихся паломников, и был полон одновременно тоски и облегчения, от того, что они идут искать свой путь. Он был и рад, и полон страдания, которое присуще только остро чувствующим людям.

Я осторожно иду в его сторону, словно боясь спугнуть своё счастье. Он всё ещё смотрит вслед уходящим. Когда я подхожу на расстояние в несколько шагов, он, наконец-то, замечает меня. Его лицо озаряет почти мученическая улыбка. Да, он тоже так долго ждал меня! Он удивлён.

Сажусь напротив него. Но он молчит.

– Таши далэй. – Приветствую его по-тибетски.

Он только помотал головой, поднёс ладонь ко рту, словно призывая молчать. Да, такой момент достоин тишины. У него такая простая улыбка, такой понимающий взгляд. Мы сидим пару минут и вдруг в моей голове раздался голос.

– Ну, здравствуй, мальчик-звездочёт! Почему ты отказался от своей детской мечты? Ведь помнишь, ты так хотел их сосчитать?

– Это невозможно. Хотя и слышать твой голос в голове тоже невозможно. Это телепатия? Внушение?

– Разве важно, как это называется? Просто прими это. Ты так просто принял мнение, что звёзды нельзя сосчитать, и тебе так сложно принять то, что я внутри твоей головы.

– Но разве можно сосчитать звёзды?

– В вашем мире есть религия, вы называете её наукой. Согласно ей, в конце всего звёзды начнут гаснуть, одна за одной. Когда они все погаснут, ты сможешь их посчитать?

– Одна не погаснет. И даже если я её не буду видеть, я буду знать, она присматривает за мной. – Ответил с грустью Веня. – И да, пожалуй, ты прав. При определённых обстоятельствах, невозможное возможно.

– Вся бесконечность вселенной, в которую вы так верите, станет ничем – точкой, нулём. Вся наша вселенная идёт к успокоению и найдя его, она воссоединится, став наконец единой, сжавшись в точку. Так что, по-твоему, важней, бесконечно считать и идти к горизонту, в поисках неизвестности, или просто подождать, когда мир найдёт покой. В тебе, в твоём разуме и душе? Когда-то ты станешь великим бесконечным ничто, вместе со вселенной, почему ты не можешь сделать это тогда, когда тебе это необходимо? Например, сейчас. Желание, мечта – должны быть простыми и чёткими, как эти, столь обожаемые тобою, цифры. Мечта не должна быть задумана блестящей или с мягким ворсом, ведь это будет только твоё ощущение. Её не определяет какое-то особенное качество, единственное её предназначение – сделать человека счастливым. У нас говорят: счастье, это не конечный пункт, это умение наслаждаться видом цветов на лугах вдоль твоего пути. Просто почувствуй, чего ты хочешь по-настоящему. И не думай о том, возможно ли это, и как это можно осуществить. Почему ты так не веришь в себя. Слабая девушка показала тебе, что может управлять силой, и знание того, что это возможно, позволило тебе повторить и смягчить своё смертельное падение.

– Я думал это… – начал было Веня, но получил вдруг щелчок по лбу.

Старик вдруг заговорил по-английски, неуловимо знакомым голосом с азиатским акцентом, но на фоне зазвучал перевод на русском и, почему-то, гнусавым голосом:

–Не думай, чувствуй! Это, как указывать пальцем на Луну. Не концентрируйся на пальце, или пропустишь эту божественную красоту. Ноль – это самое волшебное число, но это ничего, и в то же время все. Ты ходил три года один и тот же путь, и стремился пройти его с каждым днём быстрее и быстрее, но тебе надо было просто понять, что твоя цель ноль. Вы люди цивилизации, вы придумали время, чтобы всегда торопится, бежать, мчаться, спешить. А в итоге, не успевать никуда.

Старик отвёл взгляд и даже болезненно положил руку на солнечное сплетение, словно сама мысль о суетности нашего мира приносила ему боль, резала живот по живому, такое страдание читалось на его лице.

– Вы даже придумали отрицательные числа, но это все фикция. Ноль – это не ничего, это не пустота. Ноль – это абсолютное спокойствие. Именно ноль – единственное, неоспоримо лучшее, время для прохода дистанции. Самые ценные вещи нашей жизни, самые мимолётные и самые незаметные, самые маленькие. Но самый великий человек мира отдаст всё, что имеет, за последний вздох, за ещё один удар своего сердца.

***

Тенгри был обычным пастухом. Из обычной семьи.

Он сидел себе, и никого не трогал, когда появился этот сумасшедший.

Погода стояла необычайно ясная. Солнце нещадно жгло его плотный халат. Этот халат ему оставил когда-то, после прохождения коры, богатый американец. Турист тот был толст и массивен, поэтому эта непонятная одёжка, которую он одевал на голое тело, с трудом сходилась на его пузе. Худой тибетец же одевал её поверх всей своей одежды, и она ещё болталась.

Но качество, надо сказать, было хорошее. Не раз в морозную зимнюю ночь он мысленно благодарил того туриста.

Тот отдавая подарок, показывал руками, мол, надо постирать, Тенгри кивал, но так с тех пор и не стирал ни разу. Надо будет оставить в следующий раз на перевале, пусть ветер донесёт божествам, что он Тенгри, отдал свои грехи высоте и небу.

Церковь в Тибете – высшая инстанция, в каждой семье старшего сына отдавали на воспитание в монахи. Таким образом, его родители дали его старшему брату хорошее начало жизненного пути, а он с младшим остались пастухами.

Но отец, выполнив свой долг перед Богом, не прекратил их поучать, словно монахов.

– Никогда нельзя преследовать несколько целей одновременно! – поучал он их. – Чтобы быстрее достичь своей цели, мы должны научиться быть терпеливыми и перестать торопиться. Жизнь есть страдания, причина которых соблазны, которым вы поддадитесь. Будьте умерены в своих желаниях, и Бог даст вам всё.

Но годы летели, отец дряхлел, старший брат всё реже появлялся у них, а они всё влачили своё полуголодное существование. Они с братом даже не могли позволить себе собственных жён и были вынуждены делить одну.

И вот, одну весну у них остановился их сосед. Он рассказал, что идёт на заработки к Кайласу на север. Его знакомый за прошлый сезон заработал, нося вещи хилых белых людей во время коры, столько, сколько вся его семья промыслом на яках за пять лет. Тибетцы, благодаря суровому климату и тяжёлой работе, физически очень выносливы, и белые люди готовы оплачивать это.

Отец запричитал, он той весной был уже совсем плох, и в какой-то момент Тенгри даже думал, что это последняя зима его отца. Он начал думать о "небесных похоронах", но отец не торопился делать своё последнее подношение милостыни птицам.

– В древних рукописях, – с предостережением говорил он им, – имелось пророчество, что великая сила придёт с севера с войной, разрушит веру и будет повелевать всем миром. Эти белые нарушат наш порядок жизни, и мы все погибнем!

Сосед только засмеялся над его словами, а утром Тенгри ушёл тайком от отца с ним. Брату он сказал: "Приду осенью с деньгами и новой женой, и отец поймёт, что был неправ."

Но прошло одно лето, и десять лет. Туристов становилось больше, но гиды на джипах организовали свои компании, и работы таким одиночкам, как Тенгри, становилось всё меньше. Возвращаться домой было стыдно, хотя отец давно уже возлёг на "небесных похоронах" и был разнесён птицами, как он и мечтал, по окружающим склонам гор.

Он состарился. Спина его сгорбилась от непосильных поклаж белых людей, а этот год стал настолько плохим, что ему едва хватало на пропитание. А вчера наступила кульминация его расплаты за грехи.

Он, с одним своим знакомым, позарился на контейнер с едой, оставленный уезжающим туристом. Поутру, когда они вышли на начало коры в поисках подработки, их настигла кара в виде жуткого расстройства желудка.

Его сотрапезник умчался в Дарчен, сказав, что знает, у кого есть таблетки, а Тенгри только надеялся отсидеться, но боль была настолько резкой, что он уже только мечтал, чтобы все ушли, и он смог справить свою нужду прямо здесь. Уйти дальше просто не давала режущая боль. Именно эту боль, страдание и отчаяние увидел Вениамин.

Тибетцы – счастливые люди с ребяческим чувством юмора. Они всегда рады поводу посмеяться. Если кто-нибудь споткнётся или поскользнётся, они часто потешаются над этим, но ни в коем случае не со злорадством.

Насмешек здесь не избегает никто и ничто, поэтому легко смеются и над собой. И поэтому, когда все паломники практически скрылись из виду, и свалилось это чудо на его голову, а точнее на больной живот, он только взглянул на севшего напротив Вениамина и усмехнулся. Ему было и жалко себя и, одновременно, смешно от такой ситуации.

Когда тот попытался заговорить, Тенгри поднёс руку ко рту, показывая, что беседы не будет.

– Ну, что ты думаешь, приехал сюда, пройдёшь несколько десятков километров по тропе протоптанной поколениями моих сородичей и стал таким же, как мы? – Думал тибетец – Глупый белый человек.

Тибетец даже сам удивился: "Чего это я сегодня разбурчался. Прямо как мой больной живот!"

Он устало улыбнулся.

– Даже понять меня это чучело не может. Может, он просто заблудился, что нужно от меня этому белому? Ждёт пока я пойду на кору? Но сегодня я без работы, а у него вещей нет совсем.

– Ну, почему, почему он не оставит меня в покое. Чего им всем надо здесь? Отец рассказывал, как он, однажды, спустился в долины. Там было так много воздуха, что через неделю он заболел. Эти люди постоянно пьяны от этого избытка всего. Потом они, шатаясь, идут сюда, к нашим святыням, полагая, что только их им не хватает. Глупые, сытые люди.

– Белые люди брали с собой воду в бутылках. Воду, которую он не мог даже взять в рот. Она была мёртвой. Они платили за то, что он тащил её за них, хотя вся дорога проходила вдоль воды, наполняющей священные реки Азии.

А однажды он видел, как белая женщина, полная и неуклюжая, начала ругаться на девочку, занимавшуюся стряпнёй в кафе. Та, по своему обыкновению, отвлёкшись от занятий тестом на печурку, приоткрыла ногой чугунную дверку, закинула в огонь пару сухих ячьих кизяков и вернулась к готовке. По мнению женщины, она должна была помыть руки.

Она тёрла свои руки одну о другую, имитируя мытьё рук, что-то прокричала и плюнула на пол. Кинув на стол несколько юаней, она швырнула тарелку с недоеденной лапшой и, продолжая кричать, вышла, размахивая руками. Местные поцокали языками и посмеялись.

Женщина не считала грязным изливать столько ругани, но считала грязной пищу, очищенную огнём и молитвой при приготовлении.