Я написал книгу

Я написал книгу
Александр Михайлович Бруссуев

Книга о том, как создается книга. Все события, которые связаны с творчеством, придуманные и реальные – всего лишь подготовка к работе над романом. Жизнь дает вводные, зачастую весьма рискованные. Выбраться из них живым, сохранить свое чувство меры, не свалиться в ханжество и лицемерие – вот это и есть сюжет. Так и пишутся книги.

Содержит нецензурную брань.

Александр Бруссуев

Я написал книгу

Главное наше богатство – это люди.

Прописная истина.

I would rather stay poor.

James Hadley Chase.

Лучше бы я оставался бедным.

Перевод.

Здесь мерилом работы считают усталость.

В. Бутусов – Скованные одной цепью –

И небеса твои, которые над головою твоею,

сделаются медью, и земля под тобою железом.

Пятая книга Моисеева Второзаконие гл. 28 стих 23.

Вступление.

В определенных условиях непременно возникает мысль о мире не как о своем положении под солнцем, а как о некой противоположности войне. Если, конечно, такая война имеет место быть. Но поверьте мне: нет такого человека, который бы не пережил своей войны. Ведь, в сущности «Война – это преступная трата души», как сказал Виктор Астафьев, а ее первой жертвой, если верить американскому сенатору 1918 года Хираму Джонсону, становится правда. И не важно, против кого эта война ведется: против народа, страны, либо человека. По ком звонит колокол? Да по тебе, конечно!

Кто-то может считать, что главное на любой войне – это победить. Но на такое мнение отваживаются только те, кто эти самые войны и разжигает – мерзавцы всякие, выставляющие свои личные корысти за благие (от слова black, здесь и далее примечания автора), народные и великодержавные. Их мнением можно легко и непринужденно пренебречь, потому что на самом деле главное на любой войне – это выжить.

Выжить нужно любой ценой, причем каждый эту цену назначает самостоятельно. Вышел за рамки этой ценовой политики – и спекся. Ну, а в противном случае, сделался отчасти победителем, то есть – живым. Повезло: живи и радуйся.

Однако радости почему-то нет, зато есть усталость и какая-то апатия. Тяжело, оказывается, порой, убедить душу свою и ее неизменную составляющую – совесть, что выплаченная за спасение цена не чрезмерна. Вот это и есть «преступная трата души». Приходится оправдывать некоторые свои поступки, обманывая себя и близких окружающих. Такова первая и потому самая важная жертва войны – правда.

«Мы мечтою о мире живем». То-то и оно, что мечтою. И это, как ни странно, помогает выжить.

Так казалось мне, когда я с головой окунулся в свою войну. Причем, окунулся я буквально: теплые воды озера сомкнулись над головой. Рядом плюхнулось в воду тренированное тело одного из моих врагов. Оно – это тело – без всяких эмоций и радости предполагало утащить меня вглубь, лишить доступа воздуха в мои легкие и оставить лежать на дне кормом для раков. Конечно, ему бы это удалось – навыки у него были еще те! Но получилось совсем не так.

Тело закричало столь громко, что мне даже под водой сделалось слышно, потом побулькало и замолчало, словно воды в рот набрало. Да так, по сути, и было. Вокруг него вода сделалась мутной. Этого я, конечно, не видел, но мог предположить.

Если кто-то со всего маху прыгает на заостренную палку, так обычно и случается: пропорет себе грудь, живот или что-нибудь еще, жизненно важное, обязательно застрянет на ней, изойдет кровью и – поминай, как звали – утопнет.

Заставить противника прыгнуть точно на губительно заостренную деревяшку, конечно, трудно. Но если он по какой-то причине ее не видит – то можно. Так и получилось.

Причем, я устанавливал этот кол не специально, чтобы какой-то злодей мог обрушиться на него со всей инерционной массой своего тренированного тела. Так уж получилось, как иногда получается у меня: в моих намерениях было установить в этом месте катиску – ловушку для рыбы в виде клетки из пластмассовых жил ячейками по три сантиметра. Чтобы зафиксировать эту снасть на дне требовалось воткнуть в илистый грунт шест, что я и проделал. Только с размерами не угадал – оказался он короче необходимого, да и загадочным образом сам по себе засосался в озеро. Следовало его выдернуть обратно, чтоб не напороться ненароком, но я почему-то все откладывал это дело на потом. Вот и настал этот «потом».

Утверждать, что злодей прыгнул на кол совершенно случайно, было бы вопреки истине. Я бежал к озеру, не упуская из внимания своего преследователя. Вообще-то моих врагов на тот момент поблизости было двое, но только один быстрее лани помчался вслед меня. Я и старался, чтобы траектория его бега всегда была чуть правее от моего плеча, даже не ускорялся изо всех моих оставшихся сил. Он тоже не выдавал чемпионское ускорение, видимо, просчитав все и наметив путь моего устранения через утопление.

Поэтому я и не побежал на маленький причал, с которого обычно купались, а принял в сторону – туда, где дожидался своего часа невидимый взору заостренный шест.

Прыгнули мы в воду практически одновременно, оттолкнувшись от кромки берега, подобно пловцам сборных России и США на олимпийской эстафете. Я послушал крик и поплыл прочь, не стараясь вынырнуть на поверхность.

Вообще-то под водой я находиться не люблю, даже попросту побаиваюсь. Видимо, издержки профессии – двадцать с лишним лет провел в море. Но тут я, памятуя, что до спасительного навеса причала каких-то шесть – семь метров, взял себя в руки и поплыл, как Ихтиандр, изгибаясь всем телом. Без воздуха даже полминуты мне находиться было нехорошо, поэтому я перестал держать себя в руках и осторожно вынырнул, оказавшись как раз под намеченным местом. Расположился поудобнее, приблизившись к берегу вплотную, и принялся ждать. Вода была теплая, я бы даже сказал: для наших северных мест очень теплая – поэтому пролежать в ней я мог час, может быть, два. Потом бы уснул.

Но минут через пять на берег, не торопясь, спустился второй злодей. Видимо, он не сомневался в успехе своего коллеги, поэтому очень удивился, не увидев того на берегу, выжимающим свои трусы. Еще пара минут ушла у него на обзор поверхности озера, затем он вполголоса выругался. Обнаружил, значит, напарника. На что я обратил внимание – выругался он по-фински. Местный, значит. Ах, да что там, менты всех стран – словно однояйцевые близнецы. Это только нементы отличаются по своей сволочной составляющей организма.

По большому счету языковое пристрастие моих врагов не огорчило меня, даже никак не задело. Для меня сейчас важно было только одно: остаться необнаруженным, что подразумевало – остаться живым. Я мечтал о мире, я устал от войны.

А еще я написал Книгу. Моя Книга состояла из четырнадцати малых книг, словно на радость Ивану Охлобыстину с его «Четырнадцатым принципом». Эти книги сделались частью меня. С этого и началась моя война.

Что нужно для того, чтобы писать книги.

Все началось с того, что меня укусила оса. Щелкнула своим жалом прямо в мое горло, тотчас же отлетела, словно любуясь удачным уколом. Я осой любоваться не стал, сбил ее, подлую, ударом ладони и наступил для верности сверху босой ногой. От нее мокрого места не осталось. А шея моя принялась опухать, и, вероятно, можно было задохнуться при особом желании. Желания у меня такового не было, да и страдать от укуса какой-то несчастной осы не вдохновляло вовсе. Столько уже прожито, столько пройдено, столько борьбы и мгновенных радостей, что не хотелось бросать весь свой жизненный опыт псу под хвост. Точнее – этому злобному полосатому насекомому под жало.

***

Желание писать у меня было всегда. Причем не что попало: статьи в газеты, речи для важных придурков, заявления в суды, ответы на письма дебилов, возомнивших себя народной массой (массой – да, но народной – нет) и прочее, чем живет оболваненный про-па-ган-дой обыватель. Мне хотелось сочинять то, к чему в данный момент у меня лежала душа.

В 2000 году по хронологии Скалигера моя душа легла к роману о викингах. Я проглотил творческий мизер Марии Семеновой, обогативший мир преданиями о суровых северных бородачах, и лихорадочно принялся искать что-то еще. Мизер Семеновой заключался не в том, что она минимально творила, а в том, что среди прочего богатого наследия ее великолепного творчества интересующего меня жанра было мало. Ничтожно мало. Хотелось читать о викингах еще и еще. Обнаружилась некая Ольга Григорьева в Доме Книг в Питере, но через полсотни страниц ее шедевра меня начало подташнивать. К концу книги меня тошнило вовсю. Это была Маринина, выплескивающая свою бездарность в теме о викингах.

К счастью, попалась в руки старая эпопея Иванова, слегка нудная своей великорусской богоизбранностью, но что-то исследовательское определенно несущая. Тинги, ярлы, конунги, валькирии – круто. Даже круче, чем у Балашова, превратившего интриги и предательства древних князей в историю становления великорусского государства. Этим я увлекался в школьном возрасте, сделав для себя открытие: если выдержать первые пятьдесят страниц Балашова, то потом станет даже интересно.

Какая-то доля истины в произведениях Иванова и Балашова, конечно же, имелась. Что и говорить – они были писательские зубры Советской действительности. Вот только некая узость восприятия прошлого, замешанная на политике, временами вызывала раздражение: чего же такое былое величие привело нас к тому, что есть? Почему есть Европа, а есть и Совок? Куда девался этот Совок, вытеснившийся нашей Рашей? Откуда по-прежнему столько сволочей вокруг?

Сам дурак, отвечали мне прочие книги.

И я решился написать свое произведение.

Мне было уже тридцать два года, жизнь успела побить меня невзгодами, но прибить окончательно не смогла. Не было, вероятно, в этом особой необходимости. Тогда я смотрел телевизор, даже газеты читал, поэтому ничем особым не выделялся. Болванился потихоньку вместе с прочим народом, разве что читал много, в том числе и на английском языке. Ну, да тогда много народа читало. Мы еще десять лет назад считались самым читающим народом. Поэтому инерция пока сохранялась.

Я был безработным, я сидел дома, ожидая у моря погоды, и тешил себя борьбой за мифическое рабочее место. Отчего-то было грустно, природа не радовала, перспективы не просматривались, а денег не хватало катастрофически. Бывает, конечно, дело житейское.

Я принялся писать книгу. Получилось целых десять страниц формата А4 на домашнем компьютере. Муки творчества приносили мне муки. Печатать на клавиатуре я не умел, тыкался одним пальцем, фантазия постоянно уводила меня в сторону перевирания книги Семеновой. Викинги у меня не получались, хоть тресни. Получались какие-то дураки, говорящие напыщенными фразами. Так можно было до уровня некой Григорьевой скатиться.

Тут внезапно обломилась работа по специальности, и я завязал с творчеством, потому как лэптопы в то время были редки и дороги, а вырвать из домашнего бюджета лишнюю копейку мне было решительно невозможно – не то воспитание. Печатать сделалось не на чем. В стесненных условиях судовой жизни это оказалось невозможно: один допотопный компьютер на весь экипаж под зорким опекающим взглядом капитана, безумного по своей природе, а в отношении программного обеспечения – безумного вдвойне. Рядом с драгоценной машинкой стоять было нельзя. Разве что – лежать, что капитан в пьяном состоянии и делал.

Ляжет и принимается ругаться. Таков был язык программирования. Уж куда там мне со своими стремлениями попечатать!

Я уперся и начал писать от руки в свободное от вахт время. Наверно, навыки чистописания у меня стерлись напрочь, причем стерлись они большими гаечными ключами, разводными ключами и прочими тяжелыми штуками. Пальцы у меня сделались корявыми, ручку держали плохо, это повлияло на почерк – я сам перестал его понимать. Впору было подаваться учиться на медика – с такими каракулями меня должны были взять на лечебное дело без экзаменов.

Тогда я принялся писать книгу в уме. Получалось это не всегда. Слишком много отвлечений, если работаешь судовым механиком 3-го разряда. Лучше всего это удавалось делать в кровати. Минусом было то, что мысли быстро начинали путаться, и я обваливался в сон.