Кайкки лоппи

«Нет!» – кричит Ван Дер Плаас и начинает по-голландски выть на весь сингапурский порт. Макута в совершеннейшем ужасе боится шевельнуться. Джон уходит, абсолютно спокойный, будто, наконец, выполнил долго откладываемое дело.

В машинном отделении в своем машинном журнале он делает запись, утверждающую национальную нетерпимость капитана Ван Дер Плааса, его хулиганские выходки и судовое время происшествия. Отлавливает второго механика Юру Синего и предлагает подписать. Так, на всякий случай. Если голландец вздумает придумать что-нибудь, пусть под рукой будет хоть какой-то документ. Синий подписывает, легко и не вчитываясь. Через неделю капитан меняется с новым, хохлом.

5

Однако, время, слава богу, течет вместе с водой, которую разрезает форштевень судна. От решительно выпяченной вперед подводной бульбы разлетаются всякие летучие рыбки: мелкие и с локоть длиной. Забавно, что по-английски пароход неминуемо женского рода, а эта самая пресловутая бульба наделяет «ее» (корабль) вполне мужским достоинством. Рыбки веером разлетаются по ходу движения, как зайцы или кролики. Зайцы вроде бы нестадные животные, но Джону поспешное бегство летающих селедок всегда почему-то напоминало разбегающихся в разные стороны зайцев.

Те рыбки, что помельче плюхались рядом с судном, крупные же улетели куда-то за горизонт. Джон наблюдал, как разворачивали рыбы свои длинные, длиннее всего тела, передние плавники и быстро-быстро махали хвостом вверх-вниз вместе с задними плавниками, которые были в два раза короче передних. Ими, конечно, двигать можно было быстрее. Собственно за счет этих движений и набиралась с волны требуемая высота, а потом – пари себе, как альбатрос, выискивая восходящие воздушные потоки. Некоторые особо крупные селедки без стеснения залетали в открытую дверь рулевой рубки и начинали там биться в истерике. Вызываемые на помощь штурманам урки нападали на них, убивали, а потом съедали. Иногда и Джону перепадал кусок лакомой селедки: вкусно, в подсоленном виде лучший закусон для ледяной водки.

Как-то однажды, двигаясь на другом пароходе от ямайского Кингстона до североамериканского Нью-Йорка, Джон сотоварищи почувствовали ощутимый удар по корпусу судна. Дело было летом, и погода стояла хорошая: лил подлый дождь. Главный двигатель моментально запомпажировал турбиной и принялся быстренько перегреваться, как от непосильной для его девяти тысяч лошадей нагрузки. Сбавляя обороты, Джон опечалился: неужели на риф налетели? На мостике в этот час стоял мастер Де Йонг, убеленный сединами капитан. Хоть и голландец, но на редкость хладнокровный и порядочный – экипаж его очень уважал, в том числе и потенциальный противник капитании, он же Джон. Переговорив тогда с мастером по телефону, с обеих сторон было высказано несколько самых разнообразных вариантов: от столкновения с внезапно всплывшей подлодкой, до потери винта полностью, или, хотя бы, одного из его лопухов – лопастей. Только осмотр мог решить вопрос, чего же дальше ожидать?

Так как идею таинственной субмарины предложил Де Йонг, то Джон и пошел сначала на нос. За ним устремились встревоженные матросы, не решаясь обогнать, старательно прячась друг за дружку и за стармеха.

Идея про «Наутилус» в принципе своем оказалась верной, напрочь исключив всякие неприятности с винтом. Роль подлодки в этом случае исполнил кит-горбач. Может быть, конечно, порода у него и была несколько другой, нежели определенной Джоном, далеким от ихтиологии, но то, что это был кит – ни у кого сомнения не вызывало.

Прибыл и сам капитан, посмотрел, побелел лицом и призадумался. Зрелище, конечно, было не для слабонервных: кит, решив пересечь курс судна, не рассчитал, получил бульбой в бок, подлетел и глубоко напоролся на форштевень. Тот его рассек почти пополам: горбач выгнулся дугой, крепко удерживаемый снизу бульбой от сползания и, по всей видимости, скончался от болевого шока.

Если такое вот непотребство увидит кто-нибудь из властей США, как-то: береговая охрана, водная полиция, голубой патруль из «Гринпис» или вообще кто-нибудь – все, кранты, суши весла, ребята. Инъекция яда, электрический стул может быть, конечно, и минует, но вот заключение под стражу будет обязательным. А потом пробьют пенальти (тысяч, эдак, на пятьдесят фиктивно обесценивающихся американских рублей), визу пожизненно прикроют и объявят врагом природы и всех гедонистов мира.

От таких мыслей и побледнел капитан, скорее всего.

Дождь лил, не переставая, спутники слежения всех государств, членов шпионского содружества, вполне могли судно из виду и потерять. Не членов шпионского братства можно было не опасаться – они еще не имели своих спутников. Поэтому капитан и стармех одновременно пришли к одинаковому выводу: пока погода за нас, сбросить тело усопшего с судна и тем самым облагодетельствовать не только свою кампанию, членов своих семей, но и сволочных птиц – чаек.

Попытка двигаться задним ходом, даже самым полным, к успеху не привела. Кит даже не изогнулся в обратную сторону. Тогда пришлось, благо судно почти не качало, разворачивать носовой кран, подвешивать на крюк боцманскую люльку с двумя филиппинцами и спускать их почти в воду. Там они с сотой попытки завели швартовный конец за хвост горбача и были подняты на бак. Канат закрепили за гак крана и собрались, было, поднимать его над водой. Но тут пришлось сделать паузу, потому как деду и старпому Вове пришлось устроить досмотр урок, точнее, их телефонов. Те по простоте душевной не поленились сбегать по каютам и принести то, на чем можно было запечатлеть такое диво: не каждый день суда сталкиваются с китами! Если бы один из подобных снимков попал в газету, пусть даже и печатающуюся на филиппинском языке («Манильский сосёд», к примеру), то опять – пенальти, виза, гедонисты.

Наконец, троса набились, хвост морского великана пошел вслед за гаком наверх. Однако тут возникла реальная угроза, что хвостовой плавник кита просто оторвется, оставив все остальное туловище на прежнем месте: уж больно глубоко тело вошло в нос судна. Тогда в дело вновь вступила боцманская команда. Они вооружились самыми большими поварскими тесаками и топорами и в люльке спустились к безжизненной туше. Ножи и топоры летели в воду по причине становившихся излишне скользких рукоятей, им приносили новые.

– Расчленение какое-то, – потряс головой старпом Вова.

– Да, маньяк Щекотило отдыхает, – сказал Джон.

Наконец, благодаря скоординированным действиям крановщика и мясников, останки кита сползли с бульбы и заколебались на мелкой волне у борта. Когда же краном выдернули удерживающий горбача канат, случилось страшное: изуродованный, истерзанный великан выпустил из себя фонтан кровавых брызг, шумно вздохнул и утонул.

Сразу же наступила полная тишина, дождь внезапно прекратился, и стало видно, что вокруг судна плавают, пуская свои гейзеры, целое стадо китов.

– Как бы не напали! – сказал боцман.

– Зачем? – удивился старпом.

– А чтоб отомстить!

– Поехали-ка отсюда поскорее, – процедил Джон. – А то отомстят нам по полной программе. Только не хвостатые мстители, а двуногие.

Спутники-шпионы уже, наверно, настраивали свои локаторы, но судно, совершив циркуляцию, легло на прежний курс. Каким образом тот несчастный кит оказался на пути убийственной для него посудины – останется тайной. Может быть, загадочные красные водоросли, продуктивно производимые близким Саргассовым морем, отравили выделяемыми ферментами разум гиганта, дав ему команду на самоуничтожение? Берега поблизости, чтобы, согласно китовому кодексу чести, выброситься на него не было. Что делать? Только долбануться башкой о проходящее мимо судно, выбирая покрупнее. А тут – пароход под управлением Де Йонга. Только тогда что же остальное стадо? Ответа никто не даст. Больше китов не бодали.

6

Джону очень понравилось в Камбодже. Правда, стоянка в Сихануквилле была короткая даже по меркам контейнеровозов – два с половиной часа. За это время нужно было успеть сдать на берег шлам, накапливающийся в машинном отделении, то есть всякие протечки тяжелого топлива. За три недели морской практики их накапливалось порядка двенадцати кубов. Это при разумной эксплуатации, когда топливо загадочным образом списывается и тайно сливается в особый резервуар. А потом в Сихануквилле сдается на береговые цистерны по сто долларов за куб. Деньги делятся между главными злоумышленниками: страмехом и вторым механиком. А также выделяется небольшая сумма мотористу – филиппинцу, чтоб тому жить было веселее.

Некоторое время такой бизнес процветал, но потом цены стали неуклонно и резко падать, смысл в сливе топлива терялся, зато появилось некоторое свободное время для посещения в энергичном темпе ближайшего пляжа.

Море здесь было более-менее чистое, не то, что в Индии, Китае, Пакистане, Афганистане или Шри-Ланке, где вонь и отбросы. В Афгане вообще даже моря нет. Под бортом судна плавают в три видимых слоя рыбы. На поверхности миллион мальков, чуть пониже покрупнее, но ее меньше, и еще ниже величиной с локоть, ее совсем немного. Водяная толща искажает объекты в сторону увеличения. Та, что кажется размером с локоть иногда всплывает и, блеснув на солнце чешуей, хватает рыбешку со среднего слоя. Остальные продолжают спокойно шевелить плавниками, не дергаясь и не пытаясь скрыться. В свою очередь те, что средние, из которых только что кого-то схавали, поднимаются к поверхности и, растопырив в стороны жабры, лениво вдыхают воду вместе с мальками. Мальки трепыхаются, но охотно играют роль завтрака, обеда или ужина. Наверно, местная фауна тоже живет по законам, установленным когда-то более тридцати лет назад красными кхмерами. Полное непротивление злу насилием. Приедут два маньяка с автоматами в деревню, у каждого красная ленточка на лбу. Выведут жителей из домов, разложат в ряд вдоль канавы, чтоб все лежали плечом к плечу, головой к кювету, и примутся за революционный суд. Один в сторонке покуривает, другой подобранной же в деревне мотыгой проламывает поочередно черепа крестьянам, не считаясь с полом и возрастом. Крестьяне лежат, прислушиваясь, не веря особо в происходящее. Маньяки потом – прыг в машину и на отчет к командиру: уничтожено столько-то голов партизанствующего элемента, можно ли в увольнение сходить, снять напряжение? Только что-то много в те времена там собралось подобных садистов – чуть ли не полстраны уничтожили. Бедная Камбоджа!

Джон сдавал шлам здесь раза три. Человек, что принимал его, покупатель нефтесодержащего дерьма, так сказать, всегда был один и тот же. Монополист, можно сказать. Возрастом был неопределенным: может тридцать, а может – пятьдесят два с половиной. Маленький, полукитаец, полумалаец – истинный камбоджиец, торговался за цену шлама с неутомимостью азербайджанского рыночника. Мог вполне сносно объясняться на английском и не был, несмотря на всю свою хитрость, противным. Джон, случалось, беседовал с ним, наблюдая между делом, как с судна вытекает по шлангу черная зловонная жижа.

– Много у вас российской техники ездит, – кивал он в сторону грузовиков с контейнерами, ожидающих свою очередь для выгрузки. – Камазы, Колхиды, даже ЗИЛы – зухеры.

– Советской техники, – поправлял камбоджиец, представившийся почему-то Паком. – Россия нам ничего не поставляет, только туристов. Богатых туристов.

– Что, тяжело было при Пол Поте и Янк Сари?

Пак с интересом взглянул на Джона:

– А ты их помнишь?

– Конечно, помню по «Пионэрской правде». Газета в СССР тогда такая выходила. Для юных школьников – пионэров. Там очень жалели весь кампучийский народ.

– Точно, Кампучия. Так нашу страну стали называть после того, как выгнали принца Сиханука. Кто же знал, что этот француз у себя на Родине устроит такой террор? Эти красные кхмеры – кошмар, – сказал Пак.

– Почему – француз? – удивился Джон.

– Так Пол Пот ведь университет в Лувре закончил!

– Может быть, в Сорбонне? Лувр, сдается мне, музей, там Джоконда висит, – предложил стармех.

Пак пожал плечами: все в этом мире случается.

Действительно, Пол Пот закончил университет во Франции, был блестяще образован. Наверно, тоже был когда-то душкой и надеждой свободной Кампучии, а также большим другом Советского Союза. Бывает. Даже чудовищный Калигула когда-то являл себя добрейшим юношей и любимцем римской армии и народа. Чего-то не сложилось. Спутница государевых мужей, «вседозволенность», через некоторое время запустила в мозгу программу на уничтожение. Тут-то масть и повалила. Привет тебе, московский милиционер Евсюков, и омский твой товарищ, и многие другие, чьи имена не обрели огласку.

– Ну а все-таки, тебе-то тяжело жилось тогда? – поинтересовался Джон, для которого встреча с человеком, современником тех событий, была действительно интересна.

– Тяжело, – согласился Пак, помолчал немного, а потом добавил. – Много работать на китайцев пришлось. Молодой был, ничего не умел.

Снова помолчали, только черная жижа слабо булькала, перетекая в цистерну камбоджийца.

– Постой! – наконец удивился Джон. – Чего, здесь еще и китайцы похозяйничали?

– Почему здесь? – тоже удивился Пак. – В Гонконге. Мы туда уехали.

– Давно?

– Давно, – он еле заметно махнул рукой. – Сразу же после попытки похищения принца Сиханука, второго января 1979 года.

Джон прикинул, что все самое страшное в этой стране он мог и пропустить. Повезло!

– А что же ты сюда снова вернулся?

– Так там опять коммунисты у власти, – ответил камбоджиец. – Дома теперь лучше.