Демократия, не оправдавшая надежд

Большевики переоборудовали под тюрьму недавно закрытую в Вельске церковь, предварительно выбросив изнутри все служебные предметы. Родимов сидел в одиночной камере в бывшем приделе. Со стен на него взирали святые, можно было молиться, и это придавало Тимофею душевные силы.

О чем он думал тогда, жалел ли себя или смирился? Сын священника, как и столетия назад первые христиане, воспринял свои мучения как страдания за веру, и это помогало переносить тяготы тюремного содержания. Большевики почему-то не тронули медный образок, родительское благословение, и Тимофей, сжимая его в руке, ежедневно шептал молитвы, надеясь на помощь свыше. А надежды на спасение у него было мало.

24 августа 1918 года, Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией при штабе командующего Беломорского фронта признала Тимофея Родимова виновным в подготовке и активом участии в белогвардейском восстании в городе Шенкурске и приговорила к смертной казни через расстрел.

«Вот и все, – опустил голову осужденный, – приму смерть во имя Христа, аки мученик за правое дело».

Вечером того же дня за ним пришли трое: председатель Вельской ЧК и солдаты-конвоиры. Связали за спиной руки и повели на улицу.

– Не бойся, паря, на допрос ведем, – осклабился один из солдат.

– На допросы так не водят, – ответил ему Родимов, – если связали, значит, близко конец.

– Умный какой, – второй конвоир толкнул Тимофея прикладом, – поживее, нам к ужину надо вернуться.

– Будете расстреливать? – Прямо спросил Родимов.

– Нет, паря, – ответил конвойный, – это белые нас расстреливают, а мы не станем.

Родимов не почувствовал в ответе подвоха и даже как-то успокоился. Может, и вправду отошлют куда нибудь, в Вологду, например.

Выйдя на берег Ваги конвоиры накинули на шею Тимофею веревку, задушили и столкнули с обрыва.

– Вот еще, на контру патроны тратить, – ухмыльнулся один из конвойных.

– Вся правда, – ответил другой.

Убедившись, что тело ушло ко дну, отправились конвойные назад.

Тимоше Родимову было всего 25 лет.

Спустя месяц труп всплыл ниже по течению, и, когда тело вытащили из воды, стало понятно, что человек задушен.

О страшной находке стало известно властям. Возбудили дело. Нашли, что конвойные не выполнили приказ о расстреле. Но дело быстро закрыли: какая разница, как казнить недруга. Задушили, туда ему и дорога!

Опознали Родимова по образку и одежде, за месяц в воде от лица ничего не осталось. Убиенного зарыли в землю в общей могиле, как и других казненных.

Когда Максим Ракитин узнал о гибели друга Тимофея Родимова, он поклялся мстить. Еще в июле противоборствующие стороны, не желая проливать кровь, стремились договориться. В августе пришло ожесточение, и началась братоубийственная гражданская война. Красные и белые из идеологических противников превратились в соперников на поле боя.

Глава 5

Павлин Виноградов покинул Шенкурск на пароходе 3 августа. Его путь лежал к устью реки Ваги и дальше на Север. Он хотел лично увидеть, до каких пределов продвинулись белые и где есть возможность организовать оборону, чтобы не допустить падения Котласа. Для безопасности на борт он взял несколько заложников из числа состоятельных граждан города. Остальным пригрозил расправой в случае неповиновения.

Ревекка Пластинина решительно желала ехать с ним, для нее, преклонявшейся перед сильной личностью, Виноградов был героем.

Но шенкурские товарищи были категорически против жидовки и несогласно мотали головами. Пластининой с ее выходками им хватило еще в конце июля.

– К сожалению, я не могу вас взять с собой, – уловив общее настроение, сказал Виноградов, – война, тем более на воде, дело не женское. К тому же у вас есть муж, и он вряд ли согласится.

– Причем здесь муж? Я сама решаю, что делать и как, – Пластинина сдвинула брови, – так вы берете меня, товарищ Павлин?

– К сожалению нет, не могу, не имею возможностей, кроме того, несознательные матросы считают, что женщина на корабле – это плохая примета, – попробовал отшутится Виноградов.

– Хорошо, – недобро сверкнула глазами Ревекка Акибовна, – как знаете. Тогда я поеду в Вологду, а там посмотрим, может быть, направлюсь в Москву к товарищу Ленину.

– Сказала тоже, к Ленину, – загудели шенкурские, – жди, гадай, примет он тебя или нет.

– Примет, – решительно сказала Пластинина, – обязательно примет.

– Брешет баба. После того, как побывала в плену у Ракитина, совсем рехнулась, – решили шенкурские большевики.

– Так вы берете меня с собой? – Почти угрожающе снова спросила Виноградова Ревекка.

– Это невозможно, – ответил Павлин Федорович.

– Ну, как знаете, – Пластинина, повернувшись, пошла прочь.

Обожание моментально сменилось ненавистью. Так могут поступать только неуравновешенные, склонные к истерике натуры. Ревекка Акибовна как раз была из той когорты. В глубине души она затаила на Виноградова злобу, хотя на людях всегда говорила об их товарищеских отношениях.

Тем же днем Пластинина уехала на станцию Коноша, где вскоре и произошла её судьбоносная встреча с комиссаром Кедровым. Рассказав ему о делах в Шенкурске, она расположила командира Советской ревизии к себе. С тех пор начались их неслужебные отношения, о которых знали все вокруг, включая мужа. Но клятва свободной любви была для него священна, и супруг смотрел на проделки жены со спартанским спокойствием.

Оказавшись в вагоне Кедрова, она отправилась с ним в Москву и попала на прием к председателю Совнаркома. Там выяснилось, что Пластинину хорошо знает сам товарищ Ленин по годам эмиграции в Швейцарии. После этого авторитет Ревекки Акибовны в глазах комиссара Кедрова поднялся на неслыханную высоту. Он сделал ее своей правой рукой, и уже в августе 1918 года Вологда, где расположился штаб сначала Советской ревизии, потом Завесы, узнала о существовании истерички и садистки Ревекки, в руки которой лучше не попадать.

5 августа, оказавшись на Двине, Павлин Виноградов узнал от местных жителей, что белые продвигаются вверх по реке без всякого сопротивления. Впереди у них был Двинской Березник, потом Устье Ваги, а оттуда через два-три дня они вполне могли достичь Котласа. Необходимо было срочно собрать все имеющиеся силы в единый кулак.

– Что будем делать с заложниками? – Спросил его кто-то из окружения. – Освобождать?

– С какой стати?

– Так все, добрались до Двины, нападения со стороны шенкурских бунтовщиков можно не бояться, они сюда не пойдут, дальше своих деревень их воевать не заставишь.

– Зря кормить эту сволочь действительно нечего, – подумав, сказал Виноградов. – Поэтому, – он сделал паузу, – приказываю расстрелять.

– За что? – Ахнули шенкурята.

– Для определения вины нам не нужно никаких доказательств, кроме происхождения, – усмехнулся Виноградов, – знаете, кто это сказал?

Окружение снова замотало головами.

– Ленин! – Многозначительно закончил фразу Павлин. – Немедленно исполнять! – Рявкнул он, сорвавшись на крик.

Шестерых шенкурских заложников расстреляли на пустынном двинском острове, тела спихнули прикладами в воду, чтобы не возиться с могилами.

На людей Виноградов производил двоякое впечатление: по виду разночинец, в Архангельске он ходил в костюме, при галстуке и шляпе, всегда в круглых, как у студента, очках. У него были слегка оттопыренные уши и пухлые губы, никакого намека на мужественность. На Двине он переоделся в длинную солдатскую шинель без знаков различия. Но каждый красноармеец, включая самые буйные головы из числа матросов-балтийцев знал, кто это такой, и боялся.

За неброской внешностью у Виноградова скрывался яростный характер идейного противника самодержавия и буржуазного строя, революционера, готового за идею идти на любые жертвы, не щадя и себя самого.

Еще мальчишкой он принял участие в событиях революции 1905 года, потом вступил в социал-демократическую партию большевиков, проникся ненавистью к самодержавию. Когда пришло время служить в армии, Павлин пустился в бега, поэтому попал в солдаты только в 1913 году, когда его призыв уже закончил свою военную службу.