Демократия, не оправдавшая надежд

Власть на Севере оказалась подарена эсерам.

Капитан второго ранга, совершенно не знакомый с особенностями внутрипартийной работы, понятия не имел о том, что для политиков прежде всего важны интересы своей партии, и только потом – всё остальное.

Разноголосица мнений в молодом государственном образовании, которым стала Северная область очень скоро привела к серьезному политическому кризису. В противостоянии столкнулись военные с их стремлением укротить на период боевых действий всяческие свободы, и представители демократических сил, которые искренне полагали, что свобода мнений – есть главное завоевание февральской революции и поступиться этим принципом нельзя ни при каких обстоятельствах.

В поисках поддержки Чаплин оправился в редакции правых газет. Там к своему удивлению встретил Евгения Петровича Семенова, журналиста из Петрограда, редактировавшего ранее популярное издание «Вечернее время». Кроме политического кредо Семенова, выступавшего после переворота второго августа с крайне правых позиций, о нем ничего в Архангельске не знали. Семенов перебрался в город на Северной Двине еще летом. От Чаплина, с которым он познакомился в Петрограде весной 1918 года, Семенов был в курсе о планах союзников и терпеливо дожидался переворота.

Местные жители не могли знать и о других делах Семенова. Весной 1918 года он вместе с приятелем, тоже журналистом, Антоном Оссендовским провел сделку с американцами, продав им за большую сумму документы о сотрудничестве большевиков с немцами в годы мировой войны. Их купил американский журналист Эдгар Сиссон. В историю эти бумаги и вошли под его именем. Семенов скромно остался в стороне.

Узнав еще некоторые факты из его биографии, жители были бы немало удивлены. Бывший народник Соломон Коган, в юности заподозренный в предательстве и сотрудничестве с полицией, постепенно превратился в журналиста самых правых взглядов. В Европе, где он проживал долгие годы, его читали под фамилиями Княжнин, Несвой и Семенов. Последний псевдоним в итоге оказался основным в его журналистской карьере. К фамилии он придумал себе и подходящее имя и отчество.

Среди друзей Евгения Петровича были известные литераторы, такие как Анатоль Франс. Но жизнь в Европе была скучна для авантюрного характера Семенова-Когана, и он вернулся в Россию. После революции, когда к власти пришли те, с кем он долгие годы жил в эмиграции, Семенов стал человеком крайне правых взглядов. Он разоблачал немецких шпионов, в том числе Ленина и Троцкого, сочувствовал донскому белоказачьему движению.

Вокруг издания, которое он редактировал в Архангельске, формировались недовольные социалистическим правительством. В газете публиковались статьи и заметки с нападками на Чайковского и социалистов, членов правительства. Эсеры отвечали на нападки в своих партийных газетах. Более того, нападали сами.

Все это читали горожане, удивлению которых не было предела. Баталия в прессе разгоралась по нарастающей.

Не удивительно, что Чаплин нашел в лице Семенова соратника. Но хлесткие филиппики на страницах газет были интересны только скучающей публике. Правительство Чайковского продолжало работать как ни в чем не бывало, активно огрызаясь с полос левых печатных изданий. Они были уверены в поддержке дипломатов Антанты и лично дуайена дипломатического корпуса американца Френсиса.

Архангельск проводил лето шумными гуляньями и военными парадами союзников. Северный фронт оформился, сражения локального характера превратились в привычные будни войны. С обеих сторон появились первые жертвы.

Большевики благоразумно отошли из районов, где не имели поддержки населения, и начали формировать свою армию, поставив целью освобождение Севера от интервентов и белогвардейцев. То, что белое движение поддерживает подавляющее большинство населения области, большевиков совершенно не беспокоило. Принципы диктатуры пролетариата требовали без жалости уничтожать всех, кто был против Советской власти.

Чаплин, мечтавший о быстром создании белой армии столкнулся с массовым саботажем населения призывного возраста. Даже те, кто окончил военные училища и давал присягу на верность, не желали брать в руки оружие.

В самом Архангельске без дела слонялись тысячи бывших офицеров. Идти на фронт они не желали, хотя большевиков ненавидели от всего сердца. Их душа постоянно требовала праздника, поэтому каждый день бывших военных видели в злачных заведениях, кинотеатрах и в обществе дам.

До переворота и приезда на Север Советской ревизии Кедрова большевики проводили здесь умеренную политику, террор не устраивали, и поэтому у населения сохранилась иллюзия, что они не хуже любой другой власти. Многие, кого не коснулась тогда мечем диктатура пролетариата, рассчитывали переждать военное время, не примыкая к противоборствующим сторонам, и уже потом постараться найти общий язык с победителями.

Чаплин презирал такой сорт людей, но их было слишком много против одного капитана второго ранга и его немногочисленных сподвижников. Разочарование во власти привело Георгия Ермолаевича к идее очередного заговора, и он потихоньку стал обдумывать планы по его воплощению в жизнь.

Легко завоеванной властью оказалось весьма сложно управлять. Дипломаты с их либеральными принципами мешали военным навести порядок и установить необходимую для успешных боевых действий дисциплину. Архангельск, как и Петроград годом ранее, с первых же недель прихода к власти правительства Чайковского погрузился в пучину взаимных претензий. И только слабость большевиков на северном направлении и наличие небольшого контингента союзных войск в качестве демонстрации силы позволили Северной области в августе 1918 года состояться как форме политической власти.

Глава 4

В июле 1918 года, когда о возможном перевороте заговорщики в Архангельске еще только мечтали, в Шенкурском уезде на южной границе губернии стала накаляться политическая обстановка.

Молодежь, недовольная объявленной мобилизацией в Красную армию, взбунтовалась и саботировала призыв. Миром договориться не удалось, и стороны перешли к активным действиям. Восставшие арестовали троих комиссаров, прибывших из Архангельска для проведения мобилизации, решительно отказались выполнять приказы Советской власти и фактически захватили город.

Местные большевики и члены исполкома укрылись в здании казармы и открыли огонь по призывникам. После четырех дней противостояния, когда у осажденных подходили к концу вода и продукты, и, самое главное, не осталось надежды на помощь из Архангельска, после длительных переговоров они сдались восставшим. Каждому повстанцы обещали личную неприкосновенность. Большинство до выяснения обстоятельств было отправлено в тюрьму, член Губисполкома Ревекка Пластинина вывезена из города во избежание расправы. Местные жители не жаловали пришлую еврейку и угрожали поквитаться с ней.

Крестьяне победили, но что делать со своей победой – не знали. Большинство считало, раз призыв сорван, то это уже успех, и можно расходиться по домам.

Между тем, большевики в Архангельске заподозрили, что в Шенкурске творится неладное, и заместитель председателя губисполкома Павлин Виногадов во главе отряда немедленно выступил на подавление мятежа.

Руководство восставшими, где было несколько офицеров-фронтовиков, решило принять бой. Деревенское воинство, напротив, удовлетворенное срывом мобилизации, прихватив оружие, отправилось по домам. Они не понимали, что завоеванное надо уметь защитить. Прапорщик Максим Ракитин, уроженец Верхнепаденьгской волости, оказавшийся в руководстве восставшими, напрасно убеждал крестьян встретить карательный отряд из Архангельска и дать бой. Крестьяне, не желая конфликтовать с губернской властью, не поддержали того, кого еще неделю назад просили возглавить восстание против ненавистного призыва.

К моменту прибытия в Шенкурск отряда Виноградова большинство восставших уже разошлись по деревням. Оставшись без войск, предводители восстания вынуждены были отойти в леса. Арестованные самостоятельно покинули тюрьму. Наделенному обширными полномочиями командиру советского отряда Виноградову оставалось только начать следствие.

Еще через день из Архангельска пришли тревожные сведения. Город захвачен белыми. Союзная эскадра движется к городу и уже прошла горло Белого моря… Большевики отступают в южные районы губернии.

Виноградов был готов к такому повороту событий. О возможной интервенции говорили давно. Из Бакарицы вверх по реке с начала навигации 1918 года большевики вывозили ценные грузы. Но их было так много, что отправить удалось только малую часть. Остальное досталось белым.

По совести говоря, грузы эти были иностранной помощью русской императорской армии и по факту принадлежали Антанте. Но комиссар Кедров, отдавший приказ о перевозке наиболее ценного, только отмахнулся: «Все это давно оплачено русской кровью на фронтах империалистической войны».

После оставления Архангельска красными в изменившейся обстановке расследование обстоятельств восстания уходило на второй план. Необходимо было в кратчайшие сроки остановить наступление белых.

Виноградов, наводивший порядки в южных волостях уезда, срочно вернулся в Шенкурск, собрал освобожденных членов исполкома и учинил им разнос.

– Как допустили? – Орал он на местных активистов. – Жалеете кулачье и контру, проявляете мягкотелость! Надо за малейшее неповиновение ставить к стенке!

– Так как же можно, к стенке? – Не понимали члены исполкома. – Крестьяне-то все наши, шенкурята. Не разъяснили им насчет мобилизации толком, промашка вышла. К тому же лето, сенокос, а тут мобилизация. Тоже понять можно.

– Правильно говорите, товарищ Виноградов, надо расстреливать контру, и чем чаще, тем скорее они поймут, что Советская власть с ними церемониться не намерена.

Виноградов оглянулся.

В дверях стояла высокая женщина, явно не крестьянского происхождения. Ее темные волосы были небрежно собраны в пучок на затылке, когда-то ухоженные пряди давно не видели расчески. Карие глаза с вызовом смотрели на окружающих, сжатые губы придавали ее миловидному лицу решительный вид. Женщина выглядела устало: помятая блузка и юбка, темные круги под глазами. Осанка и взгляд, наоборот, говорили об огромной силе воли и несгибаемом характере дамы.

Члены исполкома зашумели:

– Товарищ Ревекка, слава богу, вы живы! Мы очень за вас волновались!

Не обращая внимания на членов исполкома, женщина сразу же обратилась к Виноградову:

– Не узнали, Павлин Федорович? Я Пластинина Ревекка Акибовна, член губисполкома. Может быть, вы помните мое выступление на июльском съезде советов? Мне тогда аплодировали. Я рассказывала, как в уезде собирали чрезвычайный налог. Пока не посадили богатеев под арест, дело не сдвинулось. Зато в итоге удалось собрать сорок тысяч рублей.

В июле мы с мужем поехали в Шенкурск для продолжения работы. Вскоре его отозвали обратно в Архангельск по срочному делу. Я осталась в Шенкурске с десятилетним сыном. А тут бунт. Я как член местного исполкома не могла остаться в стороне. Когда бунтовщики обложили казармы, была в числе оборонявшихся и первая начала стрелять. Это остановило негодяев от штурма.

– Действительно так? – Спросил Виноградов.

Собравшиеся нестройно закивали.

– Она и стреляла, напрасно человека убила, молодой был ешшо парнишко, жить бы да жить, зачем он пошел в казармы, не ясно. В итоге сгинул парняга зазря.

– Отставить контрреволюционные разговоры! – Рявкнул Виноградов. – Товарищ Пластинина, объявляю вам благодарность!

Павлин Федорович был доволен. Крестьяне уже не представляли из себя организованной силы. Нужно было выявить зачинщиков и примерно наказать их, чтобы другим было неповадно.

– Кто стоит во главе мятежа, известно?

– Ракитин Максим Николаевич, учитель.

– Его что, тоже призывали?

– Да, он же военный, прапорщик, воевал против германца, в прошлом годе вернулся с фронта.

– Значит, во главе бунта офицерье? – Сняв очки и прищурив глаза, спросил Виноградов.