Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

Вот теперь Шелепин усмехнулся. Опять же – для пользы дела.

– … Пока ещё узнаваемый. Потому, что, похоже, скоро работы идеологического толка будут «кроиться» по одному «лекалу». Но пока этого не произошло, я, таки, смог найти «десять отличий».

Он перебрался взглядом через плечо в сторону заскучавшего Воронова: неисправимый прагматик, Геннадий Иванович был далёк от теории.

– Как ты думаешь, Гена, понравится главному идеологу, что его начинают обходить – как то бревно, что лежит посреди дороги?

– За что ты его так? – не слишком посочувствовал идеологу Воронов: помешала ухмылка.

– Для большей наглядности, – не слишком извинился Шелепин. – Не ищи здесь идеологической подоплёки. Тем паче, диверсии.

– Ну-у… – «определился с позицией» Геннадий Иванович, пожимая плечами.

– Вот то-то и оно!

Указательный палец Шелепина отработал восклицательным знаком.

– Не понравится! И это – как минимум! Суслов, который «сидел на идеологии» при Сталине и Хрущёве, не потерпит такого посягательства на свой «суверенитет» от какого-то Брежнева!

Взгляды оппонентов повеселели: Александр Николаевич «разбрасывал жемчуг» явно не вхолостую.

– Значит, у нас есть ещё один союзник! И не он один…

– ???

И пауза – а Шелепин был мастер на них – тоже не пропала втуне.

– Подгорный!

– Ну-у-у…

Вздох разочарования, вырвавшийся «из недр» Воронова и Полянского, был единодушным.

– А вот, увидите!

Минор товарищей совершенно не смутил Шелепина: «не на того напали». Скепсис окружающих всегда являлся для него лишь дополнительным раздражителем. Не «по линии раздражительности»: «по линии стимуляции к творчеству». Во всех иных аспектах скепсис был обречён: Александр Николаевич совершенно не был подвержен самокопанию и мнительности. Самоанализу – да! Размышлениям как руководству к действию – да! Но – не самокопанию!

– Уже сейчас Николай Викторович скрежещет зубами, видя, как Брежнев «тихой сапой» прибирает к рукам власть, а ему оставляет лишь видимость её. О том ли мечтал Подгорный в октябре шестьдесят четвёртого? Николай Викторович до сих пор уверен в том, что именно он «усадил» Брежнева «на трон»! Сколько раз я лично слышал от него эти ностальгические «мы с Лёней», «мы с Леонидом Ильичом»!

Он не пожалел лица на ухмылку.

– Тогда – ностальгические. Сейчас – не уверен… Думаю, что тональность его мемуаров уже поменялась – и существенно. Нет, он, конечно, пока не готов поддержать нас против Брежнева. Напротив: голову даю не отсечение, что сегодня он поддержит Брежнева против нас. Но – только сегодня…

Прямо на глазах товарищей усмешка перепрофилировалась в улыбку.

– Чему? – «соответствовал» Полянский.

– Да, понимаешь, вспомнил один из законов диалектики: «единство и борьба противоположностей». Так вот, с одной стороны то, что время идёт – это плохо: оно работает на Брежнева. Но с другой стороны, тот же самый процесс играет уже в нашу пользу: с каждым днём некоторые из бывших сторонников Леонида Ильича всё активнее превращаются в его противников. При самом деятельном участии «нашего дорого» Леонида Ильича.

– И что это значит? – выглянул из-за рюмки Воронов, мелкими глотками, подобно гурману, вкушавший армянский коньяк.

Прежде чем ответить, Шелепин «составил компанию» – и даже «разделил участь».

– «Что значит»? Ну, прежде всего, это значит, что незачем нам лить…

– Слезы?

– Сопли! А во-вторых, это значит то, что мы не можем ждать, пока наши потенциальные союзники «дозреют». Может случиться так, что их готовность уже не понадобиться ни им, ни нам. Ты, Гена, прав: независимо от расклада сил в Политбюро, надо «идти в народ». И начинать «хождение» немедленно, пока «до двенадцати» ещё далеко…

Воронов «добил» рюмку – и покривился не столько от продукта, сколько от участи:

– Это же надо: мы вынуждены прятаться! Как при царском режиме! Мы – те, кто хочет остановить этого самодержца и уберечь партию от его «мудрого руководства»! Мы – те, кто не ищет ничего личного в этой борьбе!

Он осторожно покосился на Шелепина, чересчур старательно отсутствующего в этот момент лицом – и внёс коррективы.

– Ну… практически ничего. Мы – те, кто должны бить в набат с высоких трибун, прячемся по «конспиративным квартирам»! Это же только представить: три члена Политбюро, «возводившие на трон» Генерального секретаря – как какие-нибудь диссиденты! Ну, чем не сюжет для романа?!

– Скорее – для анекдота, – не улыбнулся Полянский.

Уточнение Дмитрия Степановича не стало «лучом света в царстве тьмы»: слова Воронова упали не на «каменья». Шутки шутками – а, в случае чего, можно было поплатиться не только местом, но и тем, чем на нём сидят. Первым «отрешился» от отрешённого взгляда Шелепин.

– Будем готовиться: а что нам ещё остаётся?! «Рубикон перейдён» – и не только Лёней…

Глава тридцать шестая

В середине декабря произошло событие, которого ждали и боялись противники Леонида Ильича. Затишью пришёл конец. Нарушилось хрупкое равновесие – и ситуация пришла в движение: Брежнев выступил с речью на Пленуме ЦК. Казалось бы, что тут такого: на то он и Генеральный секретарь, чтобы выступать с речами и докладами. Но не всё было так просто: Леонид Ильич выступил со своим материалом! С материалом, не согласованным с Политбюро! Впервые за всё время после октября шестьдесят четвёртого! И неважно было, что выступил он не с отчётным докладом, а всего лишь в прениях, в числе прочих «записавшихся». Главное заключалось в самом факте такого выступления, который ещё больше «усугубился» содержанием.

Ладно бы, если бы это был рутинный текст, исполненный обычной демагогии! Увы: это было конкретное, жёсткое, временами злое – и даже агрессивное – выступление. А всё – потому, что Брежнев сказал правду. Как минимум, много правды. Грубой и нелицеприятной. О действительно наболевшем: о положении дел в экономике.

Пленум в лице членов ЦК от провинции был впечатлён. Политбюро – больше того: потрясено. Особенно та его часть, которая к настоящему времени утратила большую часть былой симпатии к Генеральному секретарю. Мало того, что народ «отвык от грубостей»: последний «такой» Пленум с «избытком» правды состоялся осенью шестьдесят пятого – так ещё и содержание доклада оставалось тайной «за семью печатями»! И для кого: для самих членов Политбюро!

Слушая Брежнева, Суслов чувствовал, что ему становится дурно. По-настоящему дурно. Так критиковать «постхрущёвское» правительство ещё не отваживался никто. Правда, по форме вроде бы критике подвергалась работа Госплана и его председателя Байбакова. Но «понимающие люди» понимали: булыжники сыплются «в огород» Председателя Совета Министров. Тем более что у Брежнева с Байбаковым – в противоположность Косыгину – были отличные отношения. Или, как минимум, хорошие: доверительные – и с прицелом на долгосрочную перспективу.

Когда после выступления Брежнева прения возобновились, всё стало окончательно ясно: выступающие получили команду «фас». Не «пошли носом по ветру» – а именно получили команду! Речь Брежнева начала стремительно приобретать очертания программной.

Поражала отменная режиссура Пленума. «Былинники речистые» рекли в унисон. Не было ни одного, «отклонившегося от темы» – не говоря уже «о курсе». Все критиковали, осуждали – и даже клеймили. Особенно запомнилось выступление первого секретаря Алтайского крайкома Георгиева: вот, уж, кто «дал жару»! В отличие от тех, кто выступал до него, «алтаец» не ограничился критикой Госплана, а ударил в открытую – «по штабам»! То бишь, по Совету Министров и его Председателю.

Сквозь запотевшие стёкла очков Суслов видел, как Брежнев «вкушал» удовлетворение фактом и содержанием выступления явно не случайного «алтайца». Смельчак наверняка «не ошибся дверью». Леонид Ильич не жалел одобрительных взглядов по адресу симпатизантов, и даже не пытался стеснительно потуплять взор, когда «ораторы» то и дело «верноподданно» ссылались на его выступление.

Больше всего Михаила Андреевича поразило то, что ни один из участников прений не только не сел защитником премьера, но и не встал! Отдельные робкие слова одобрения по отдельным же моментам тут же тонули в море критики, зачастую не вполне объективной по отношению к Алексею Николаевичу. И, что самое любопытное: не сами тонули – докладчики же и топили их. Те самые: авторы слов одобрения. И не для баланса, а чтобы их «правильно поняли». Вернее, чтобы, не дай Бог, «не поняли неправильно».

Суслов, если и не симпатизировавший Косыгину, то в значительно меньшей степени, чем Брежневу, с классической «болью в сердце» наблюдал за тем, как деморализованный премьер буквально не знал, куда себя деть во время обструкции. Итогом это незнания явилось то, что после душевных метаний он и вовсе отказался от слова. Отказался от возможности защитить и реабилитировать себя и своё дело.

«Вот тебе и Леонид Ильич!» – даже сквозь очки пробилось на лицо Суслова. В «человеке в футляре» человек на мгновение выглянул «из футляра». – «Недооценили мы тебя, дураки. А ты всех обвёл вокруг пальца! Каким паинькой обернулся: рубаха-парень, да и только! Стойкий борец за дело коллективного руководства!»

Не только Суслов, но и большинство наиболее сообразительных участников Пленума уже не сомневались в том, что по позициям главы правительства нанесён сильнейший удар. Заместивший его на трибуне Байбаков де-факто выступал не столько за него, сколько за себя. Это было понятно: «своя рубашка» – как своя задница. И Председатель Госплана аккуратно «опустил» выпады против премьера и его правительства: «двое дерутся – третий не лезь!» – и сосредоточился исключительно на вопросах планирования. По лицу Леонида Ильича было заметно, что его такая позиция вполне устраивает.

«Вчера – Китай, сегодня – Пленум, а завтра – что?»